Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)
ежедневно служили иезуиты в передней комнате святую мшу, здесь беспрерывно
отправлялось богослужение, а королевский навес, в котором стоял чудотворный образ
Богоматери, день и ночь был полон молящихся людей. Под влиянием беспрерывного
богослужения и назиданий, дозволяющих разорять не только козакующую, но и поля
кующую Русь, ночью 31 мая хоругвь Станислава Потоцкого видела женщину, которая
покрывала своим нлащем весь польский лагерь. Жолнеры, признавши в ней Божию
Матерь, соскочили с лошадей, упали на колени и начали петь Litaniam Lauretanam.,...
Пускай бы они пели себе в ограду латинские гимны, но грустно думать, что это были
наши подоляне, отщепленные от веры предков своих, как и их паны, Потоцкие,
иолонизоваиные на началах отвращения ко всему русскому и натравленные сперва
против Великой, а теперь и против Малой Руси.
Но одиого натравливанья было с ксендзов, „народных пророковъ® польских, маю.
Чудотворный образ, привезенный ими в лагерь, принадлежал нашей соборной церкви в
Холме, однакож молитвословили перед ним ые православные священники, а
католические ксендзы. Русская часть королевского войска, молясь под их
молитвословие перед своей святыней, претворялась этим способом в сообщников тех,
которые из их родпого края делали Новую Польшу.
Замечательно, однакож, к чему вели польское воинство многочисленные ночные
явления по замечанию современного нам историка Поляка. Он говорит, что эти явления
„держали умы одних в горячечном напряжении, а у других ослабляли энергию и
мужество до ханжества (az do dewocyi), или совершенной безнадежности (zv;ilpieiua)e.
Положение Шляхетского Народа, консолидированного под Сокадем, вытекало из
его исторической формации. Голова у этого некогда могущественного политического
тела была панская, торсъ—-шляхетский, а руки и ноги—простонародные, мещано-
мужицкия, ио-польски вообще хлопские. її вот, в то время, когда вся умственная и
.
199
нравственная энергия Польши была олицетворена Сокальским соборищем, ее
колебали вести, приходившие из Надвислия, из Великой Польши, из воеводств
Люблинского, Русского, о хлопских бунтах, ' которые грозили резнею панским и
шляхетским семействам,-—вести о революции рук и ног против их собственного тела.
В то же самое время Ракочий угрожал нападением со стороны Кракова; а перед глазами
у панов стояли козаки с окозаченною чернью и палеями мужиками, которые были
вооружены списами, ножами, косами, пращами, цепами и киями: милиция, грозная
многочисленностью и самым диким, жартующим свирепством. Еслиб и было возможно
презирать эту страшную гидру с возобновляющимися вечно головами, то диверсию
панским силам ежеминутно могли сделать Оттоманская Империя, Московское Царство
и даже Швеция. Между тем оборона государства лежала па плечах западных воеводств,
которые составляли едва третью часть его, так как Белоруссия должна была
обороняться дома. В лагере под Сокалем находились все силы и последние средства
Речи Посполитой. В случае проигрыша дела, Полякам, по словам польского историка,
не зачем было возвращаться домой.
„Зная это® (продолжает оп), „папы стояли бездейственно, в то время, когда
неприятель соединялся и внростал силою, и было у них довольно времепи и
справедливых причин для критики своих вождей, для предчувствий, тревог и
безнадежности. Ие доставало человека, который бы эти массы взял в сильные руки,
увлек их за собою, вдохновил верою в себя и воспламенил надеждою победы, Войско
не имело никакой уверенности в гетманах: их прошедшее пе давало для !toW
основания. Короля не любили и ценили низко. Упрекали его в легкомыслии, в
изменчивости и в совершенной неспособности к ведению войны. Средства, которыми
он содержал войско, отняли у него и последнее достоинство. Постоянные смотры и
маневры, посредством которыхон хотел править войском, не имея об этом никакого
понятия, делали его смешным в глазах старых воинов. Его императорская гримаса
(mina imperatorska) ие импонировала пикому. Его благосклонпость к иностранным
офицерам досадовала польских предводителей; строгость, посредством которой
силился он ввести в лагере соподчинение, давала совершенно противный результат, а
постоянные, перемены в военных планах лишали всех надежды на успех. Зто
непостоянство в намерениях было для всего войска наибольшим поводом к соблазну.
Что ни постановила бы военная рада, как дело неиз-
200
.
лепное, было извращаемо всяким частным наитием. Первая нелепая весть путала
отданные приказы и все приготовления вождей, сделанные по общему согласию.
Другим злом была песоподчпнеишость в войске, увеличивавшаяся с каждым днем, а
поводом к ней была беспорядочность военного судопроизводства; В прежния времена,
когда польский король находился в лагере, высшая войсковая власть была всегда у него
в руках, но в судопроизводстве вожди и сановники действовали саыосостоятельно и
непреложно. Каждый исполнял свою обязанность, и жолнер знал, откуда может
постигнуть его кара. Теперь же, по совету иностранцев, которые хотели присвоить себе
достоинство, военных сановников, король миновал старых должностных лиц, и
лежащие па них обязанности поручал исполнять лицам новым. Гетманы нс были
гетманами, обозный не был обозным, стражпик не был стражником, потому что сам
король хотел быть гетманом, обозным, стражником,—хотел быть всем, а для занятия
своего места употреблял такия личности, которым ничто не давало права заниматься
ЭТИМИ делами. ИИотому-то жолнер обращал мало внимания па новых и прежних
начальников, а офицеры, видя, что их миновали и пренебрегли, не заботились о
порядке и субординации: так как о деле, о котором пекутся все, никто не печется.
Отсюда полная пеурядица в войске; отсюда ежечасная перемена постановлений;
отсюда беззаботность о знании цеприятельерих замыслов. Один оглядывался на
другого, никто не исполнял своей обязанности, пикто пи о чем не ведал. Король не
имел пикакой уверенности в способностях своих офицеров, а те взаимно себя чернили
и постоянно ссорились. Когда доходило дело до рады, члепыея подавали самые
противоположные мнения, и казалось, что никто нс знал, зачем прибыл в лагерь: ибо
все были склонны больше к трактатам, нежели к битве. К счастью (прибавляет
польский: историк), „в королевском войске находилось два человека, которые в
настоящем случае могли бы спасти Речь-Посполитую от окончательной гибели.
Первый из них, князь Иеремия Вишневецкий, любимец всего народа, за которого
грудью могла бы дышать спокойно вся отчизпа, держался скромно, в стороне; но , его
слова, произнесенные в решительный момент, были всегда сигналом и веленьем для
всех, и не было сомнения, что в случае крайности, вся шляхта без колебанья отдалась
бы в руки тогр, который, по словам одного из его поклонников, сделавшимся
популярными, любил славу и ходил в ней, как в-солнечном цияции (w slawie sie kocliai i
w niej, jak po sloncu, chodzil). Другой
.
201
был мало в то время известный поручик (наместник) коронного великого гетмана
Стефан Чарнецкий, но ежедневно, однакож, вироставший влиянием и значением у
короля. И вот битва под Берестачком для первого из них была ярким отблеском
заходящего солнца, а для другого — зарею восходящей славы богатыря®, — увы!
(скажет русский читатель) „богатыря бесплодного мщения, которое ожесточило
непримиримых врагов больше прежняго®.
Война, начавшаяся из-за ничтожной женщины и мелкопоместного хозяйства в
глуши Чигиринщины, разбудила в двух нациях воспоминания столетий, обнаружила
симпатии и антипатии великих народов, затронула интересы политических систем и
превратилась наконец в подобие крестового похода одних последователей Христа на
других, не признававших взаимно друг друга христианами. Не католики шли против
Сарацин, как в оных славных и богопротивных походах темного времени. Два
духовные стада, образовавшиеся во имя одного и того же божественного пастыря, две
церкви, создавшиеся во славу одного и того же зиждителя, встали друг на друга, как
правоверные против кривоверных и как благочестивые против злочестивых. Святой
отец, вместо денег, которых у него просили северные обожатели его, прислал всем
идущим на брань отпущение грехов, да какие-то мощи, да золотую розу, шляпу и
освященный меч королю; а святейшие патриархи восточные прислали к козакам
коринфского митрополита, снабженного грамотою константинопольского патриарха, в
