Дмитрий Тарасов - Большая игра СМЕРШа

— Извините… очень срочно… сейчас у станции метро… «Комсомольская» должны встретиться… два агента немецкой разведки. Один курьер. Он сегодня ночью сброшен с самолета на парашюте. Имеет задание передать посылку работающим в Москве агентам. Они очень опасные враги. Их надо задержать.

— Откуда вам это известно, кто вы такой? — нетерпеливо спросил дежурный, хватаясь за телефон.

— Я тоже агент-парашютист, выброшен сегодня, объясню все потом, сейчас надо спешить, а то они уйдут.

Товарищ старший лейтенант, — крикнул дежурный в трубку, — немедленно требуются оперативники, пришел заявитель — агент немецкой разведки. Надо захватить других.

Вскоре в комнату вбежали три человека — один в форме старшего лейтенанта госбезопасности с двумя шпалами в петлицах и двое в штатской одежде. Они проверили документы Викторова, обшарили его карманы, уточнили, кого и где следует задержать и тут же на ходу договорились о плане действий. Викторова пустили вперед, как опознавателя, а сами, чуть приотстав от него, расположились в таком порядке: сотрудники в штатском — справа и слева, а старший лейтенант сзади, на некотором удалении от всех.

Между тем Мухин уже успел вручить посылку Костину и возвратился на вокзал. Не обнаружив на обусловленном месте Викторова, он стал его искать. Покрутившись в вестибюле, зашел в зал ожидания, а затем, выйдя на площадку, ведущую к перронам, направился в туалетную комнату, полагая, что партнер мог зайти туда. Отойдя от туалета и собираясь уходить обратно, Мухин бросил взгляд на противоположную сторону вокзального помещения, где расположено транспортное отделение НКВД и по вещевому мешку узнал Викторова, шедшего в сопровождении каких-то людей.

Полагая, что могло произойти непоправимое, осторожно, прячась за различные укрытия, подошел к площадке, ведущей к перронам, и стал наблюдать.

Викторов, как теперь отчетливо было видно Мухину, шел в сопровождении трех человек. По их виду и поведению ему стало ясно, что произошел провал. Не мешкая, он повернул обратно и быстро устремился по крайнему правому перрону к железнодорожным путям, рассчитывая незамеченным уйти из опасной зоны.

Сотрудники группы захвата, осуществлявшие наблюдение за Мухиным, зная, что он после вручения посылки Костину должен встретиться с напарником, представили ему возможность беспрепятственного хождения по вокзалу в надежде захватить обоих агентов после их встречи. Однако, когда Мухин двинулся в направлении железнодорожных путей, они забеспокоились, стало ясно, что он решил скрыться. Обстановка была неблагоприятной. Железнодорожные составы с грузом, ожидавшим разгрузки, порожняк, неисправные вагоны, маневровые локомотивы, рейсовые поезда — все это вынудило сотрудников, чтобы не упустить Мухина, идти на сближение к ним. Заметивших, Мухин начал заметать следы, петлять, впрыгивать в вагоны, переходить с одного пути на другой, пытаясь оторваться от преследовавших его сотрудников и уйти. В один из критических для него моментов, когда задержание казалось неизбежным, он выхватил из кармана пистолет и начал отстреливаться. Третьим выстрелом ранил в руку одного сотрудника, но уйти все же ему не удалось. Израсходовав все патроны, он бросил пистолет, схватился за поручни одного из уходивших грузовых эшелонов, и, не дотянувшись до подножки, сорвался. Тут он и был настигнут.

При задержании Мухин вытащил из кармашка в поясе брюк ампулу с цианистым калием, но сотрудники, предупрежденные заранее о возможности самоотравления агента, успели ее вовремя изъять.

Так закончилась вторая часть этой операции. Финал ее, естественно, омрачил наше настроение, хотя, как выяснилось позже, ранение сотрудника, к счастью, оказалось легким, и он вскоре вступил в строй.

Но радовало главное: «Дуэль» получила новый импульс для ее дальнейшего успешного развития. 23-го июля от имени агентов противнику радировали:

«Господину капитану. Курьеры прибыли. Посылку получили. Сердечно благодарим, приложим все силы для успешного выполнения задания.

В посылке находились: советские деньги в сумме двухсот тысяч рублей, большое количество бланков различных документов, штампы и печати воинских частей, батареи для рации. Мухин был арестован. Следствие по его делу, как сообщника Лобова было поручено вести Козреву. Так волею судьбы «дружки» вновь оказались вместе.

Кандидатура Викторова после двух дней работы с ним была признана пригодной для направления обратно к немцам, с целью более глубокого внедрения в разведку противника. Подготовкой и осуществлением этой ответственной операции занялся Клим.

Легко понять, уважаемый читатель, состояние Викторова, только что вырвавшегося из ада фашистской неволи, чтобы настроить себя на добровольное возвращение туда обратно. Лишь сознание вины перед Родиной, искреннее желание смыть с себя тяжесть позора от бередившего душу слова «шпион», заставили его взяться за выполнение этой трудной задачи.

И надо отметить, что двадцатидвухлетний кадровый офицер Красной Армии в звании лейтенанта, покинувший стены военного училища только за несколько дней до начала войны, Викторов полностью оправдал оказанное ему советской контрразведкой доверие. Не вдаваясь в подробности ее дела, укажем лишь, что он был переброшен к немцам на участке действия 16-й армии Западного фронта, был встречен противником как герой, награжден орденом «За храбрость», повышен в звании и допущен к работе по подготовке агентов.

Благополучное возвращение хотя и одного курьера было воспринято вражеской разведкой как весьма положительный факт, свидетельствующий о честности агентов «Дуэли».

«Барон», как выяснилось на следствии, являлся мифической личностью, изобретением Лобова, сумевшего убедить немцев в наличии у него в Москве полезных связей, и рассчитывавшего таким путем получить от них больше денежных средств.

Радиограммы, которые были изъяты при аресте Лобова со ссылкой на добытые «Бароном» сведения оказались чистейшей липой.

— А мне наплевать, что липа, объяснял Лобов Козреву, когда ему было сказано это.

— Вы думаете я стал бы ишачить на фрицев? Как бы не так! Нашли дурака! Да я бы им такое накрутил, что они мне миллионы бы не пожалели.

Убедившись в положительном отношении противника к агентам, спустя некоторое время мы сообщили:

«Для упрочения положения Костина перевожу на гражданские документы. Будет жить по своим данным и устроен в Москве.

Передавая указанную радиограмму, Костину было еще не ведомо о принятом нами решении освободить его из-под стражи, определить на жительство в Москве и устроить на работу в конструкторское бюро завода, где он начал свой трудовой путь.

Возвратившись в Наркомат после проведения сеанса связи, мы как обычно, поднялись на шестой этаж, прошли в мой кабинет.

— Мне давно хотелось, Сергей Николаевич, — начал я, — выяснить один деликатный вопрос.

— Пожалуйста, я слушаю.

— Пелагея Васильевна как-то сказала, что у Вас до ухода на фронт была сильная привязанность к девушке по имени Оля. Правильно это?

Костин, очевидно, не ожидал такого вопроса, смутился, покраснел, но быстро справился с волнением и, улыбаясь, ответил:

— Да, правильно.

— Кто она?

— Моя односельчанка Сергеева Ольга Павловна, 1921 года рождения, была студенткой пединститута, когда я уходил на фронт, а сейчас, со слов матери, работает в Москве учительницей.

— Какие отношение были между вами?

— Мы искренне любили друг друга и мечтали пожениться, но помешала война.

— У Вас сохранилось чувство привязанности к ней, хотели бы Вы встретить ее?

— Да, хотел бы и очень.

— А как, по Вашему мнению, она отнесется к Вам?

— Мать сказала, что Оля ждет меня. Если это верно, то встреча с ней будет праздником для нас обоих.

— Тогда, Сергей Николаевич, сделаем так: напишите ей короткое письмецо, теплое, душевное, с надеждой на скорую встречу. Укажите, что податель письма является Вашим другом и все расскажет. Непременно попросите ответить. Понятно?

— Хорошо.

— Не затягивайте, сделайте это сегодня.

Возвратившись в камеру, Костин прилег на койку, явственно представил образ Ольги, и память услужливо воскресила все то, что связывало его с нею. Вспомнились детские годы, совместные игры в «папу и маму», походы в лес, бесхитростное ухаживание, а затем годы отрочества и незаметное, но все более возрастающее проявление чувства взаимной привязанности, постепенно переросшее в юношеском возрасте в пламенную любовь. Она была взаимной, чистой, бескорыстной и преданной, глубоко спрятанной в тайниках их сердец от постороннего глаза. Лишь незадолго до войны, убедившись в прочности своих чувств друг к другу, они открылись перед родными, объявив о намерении стать мужем и женой. И вдруг неожиданная война, перечеркнувшая все их планы, все их мечты. Припомнив мельчайшие детали расставания с Ольгой перед уходом на фронт, Костин встал, несколько раз прошелся по камере и, сев за стол, написал: