Наталья Пушкарева - Частная жизнь русской женщины: невеста, жена, любовница (X — начало XIX в.)

Баснописец и поэт И. И. Дмитриев вспоминал, что «авторские способности юного Карамзина развивались» под влиянием Н. И. Плещеевой, «питавшей к нему чувства нежнейшей матери». Известный поэт Г. Р. Державин неизменно помнил, что именно мать сумела «пристрастить его к чтению, поощряя к тому награждением игрушек и конфектов». «Разумные убеждения, сопровождаемые нежнейшими ласками, горячность желания видеть образованного человека» в своем сыне побудили мать будущего писателя С. Т. Аксакова к воспитанию его старательным учеником. Благодарностью к матери, имевшей «разум тонкий и душевными очами видевшей далеко», сумевшей через книгу пробудить в сыне любовь и талант к литературному труду, проникнуты строки воспоминаний о своем детстве драматурга Д. И. Фонвизина [101].

В то же время многие мемуаристки вспоминали впоследствии, что с помощью круга чтения их матери незаметно, но настойчиво формировали их духовный и нравственный облик. Они запрещали читать одни книги (прежде всего «растрепанную литературу», как ее называли в семье графини А. Д. Блудовой, — «неприличные» французские романы [102], «совращающие с истинного пути») [103] и поощряли к чтению других. Впрочем, исключить чтение «возбуждающей литературы» не всегда оказывалось возможным, а «пламенное воображение», усиленное литературными образами, зачастую приводило юных читательниц к тяжелым психическим расстройствам [104]. Сердцем понимая и предчувствуя возможные последствия чтения эмоционально-насыщенных романов, матери-дворянки настаивали на контролируемости круга чтения детей. Таким образом, женщины-матери становились блюстительницами мудрого спокойствия, олицетворенной совестью, воспитательницами высоких нравственных начал.

Любопытно отметить, что в тех случаях, когда некоторые дворянки чувствовали в себе особый творческий или даже, например, административный потенциал, они стали стремиться реализовать его, перекладывая традиционные женские функции воспитания и образования детей на плечи мужей (если те были способны к тому и согласны). Необычные отношения такого рода сложились, например, в семье Вульфов, где П. А. Осипова-Вульф заправляла хозяйством и «читала Римскую историю», а ее супруг «варивал в шлафроке варенье» и возился с детьми [105]. Аналогично, Е. Ф. Сукина, «славившаяся даром поэзии, проводя целые часы за сочинениями, мало заботилась о воспитании детей, которые все шестеро обязаны отцу своему… Образованием дочерей он занимался сам…» [106]. Однако типичными такие семейные отношения все-таки не были.

С началом выездов в свет обучение дворянских девушек (равно как и купеческих дочек) прекращалось или продолжалось «не столь усидчиво, как прежде» [107]. «Выезжать» в свет в сопровождении матушек начинали примерно с 15-ти лет [108]. Многие матери находили в этой своей обязанности известное удовольствие. «Она жила весело, любила давать балы, — вспоминала об одной своей родственнице Е. П. Янькова. — Сперва, когда была молода, для себя самой; а потом, когда подросли ее две дочери… она их тешила». Раздумья матушек и их дочек о моделях нарядов, которые предполагалось «приготовить» к тому или иному «увеселению», даваемому в Благородном собрании, составляли содержание повседневных разговоров многих столичных, да и провинциальных жительниц, принадлежавших к привилегированному сословию [109].

Таким образом, за рассматриваемое столетие женское образование в России сделало заметный шаг вперед. Если в начале XVIII в. редкая дворянка могла считаться европейски образованной, то в начале века XIX неграмотная женщина, подобно одной из героинь фонвизинского «Недоросля», превратилась уже в сатирический образ. Мемуары, дневники и переписка дали возможность проследить содержание и пределы домашнего женского образования в России и таким образом глубже понять, в чем состояли изменения в образе жизни россиянок различных социальных слоев.

V

«ЛЮБЕЗНАЯ КАРТИНА ВСЕДНЕВНОГО СЧАСТЬЯ…»

Жизненный путь российских барышень начинался, как правило, в пригородном имении — усадьбе. Число усадеб крупных, а также средних и мелких дворян в провинции начало быстро расти со второй половины XVIII в., вскоре после их освобождения от обязательной государственной службы (1762 г.) [1]. Как до, так и после этого времени немалое число женщин дворянского сословия проводили в усадьбах буквально всю жизнь. Проживание в собственном доме в Москве, а тем более в Петербурге было доступно лишь состоятельным людям. Зачастую молодая семья поначалу жила в имении вместе со старшими родственниками, в ней рождались и вырастали дети, и лишь тогда «старики» отделяли молодых и позволяли им (если имелись средства) в дальнейшем жить в городе [2]. Квартиры же обычно снимали только на часть года. «Мы оставляли город в апреле месяце и возвращались туда только в ноябре», — вспоминала о повседневном быте своей семьи В. Н. Головина [3].

Вплоть до конца рассматриваемого периода, да и на протяжении всего XIX в., нередко лишь глава семейства жил в городе, а дети и жена оставались в усадьбе. Так, «Записки» дневникового характера, написанные в 1812–1815 гг. владелицей Новотроицкого имения Е. П. Квашниной-Самариной, заставляют сделать вывод о том, что российские дворянки «средней руки» вынуждены были находиться в начале XIX в. в своих имениях почти безвыездно [4]. Для XVIII столетия это тем более было нормой. Даже в уездном городе российским помещицам удавалось бывать лишь изредка — за покупками или по другим делам. Поездка в столицу становилась событием. Например, в «Журнале» купеческого сына Ивана Толченова (вторая половина XVIII в.) единственная в их с женой жизни поездка в Петербург описана с точностью до часа пребывания [5].

Жизнь провинциальных дворянок, протекавшая вдали от крупных городов, имела немало точек соприкосновения с народной и сохраняла ряд традиционных черт, поскольку была ориентирована на семью, заботу о детях.

День провинциальной помещицы XVIII в. начинался с утреннего туалета «рано утром, и в зимнее время даже при свечах») [6]. «Каждое утро мне приносят пластинку льда толщиной со стекло стакана, и я, как настоящая русская, тру им щеки, от чего, как меня уверяют, бывает хороший цвет лица…» — делилась в письме к сестре поразившим ее косметическим обычаем русских женщин англичанка М. Вильмот, перечислив и другие хитрости натурального российского макияжа [7]. Если день предполагался обычный, будний и в доме не было гостей, то и утренняя еда подавалась несложная. Мемуаристки называли среди подававшегося к завтраку горячее молоко, чай из смородинного листа, «кашу из сливок», «кофе, чай, яйца, хлеб с маслом и мед» [8]. Дети ели «прежде обеда старших за час или за два», за едой «присутствовала одна из няней» [9].

В дальнейшем дети садились за уроки, а для хозяйки дома все утренние и дневные часы проходили в нескончаемых хозяйственных хлопотах [10]. Их бывало особенно много, когда хозяйка имения не имела помощника в лице мужа или сына и вынуждена была сама главенствовать, распределяя среди слуг и крестьян каждодневные обязанности [11]. «Народонаселение (дома) все состояло из женщин. Первую роль после хозяйки играла Матвеевна, factotum в доме. Она смотрела за хозяйством, выдавала муку… припасы… Кормила меня, крестила, оплевывала и вечерами рассказывала сказки. Бабушка всегда советовалась с нею по хозяйству. Сверх того, в доме было много женщин: кухарка-баба, девки-горничные… их мать, старуха Алена, и всегдашние гости в виде крестниц…» — вспоминал Н. С. Селивановский о доме своей матери и бабушки [12]. Семей, в которых с раннего утра «матушка была занята работою — хозяйством, делами имения… а отец — службою», — было в России XVIII — начала XIX в. предостаточно [13]. О том же говорит и частная переписка родственников [14]. В жене-хозяйке ощущали помощницу [15], которая должна была «управлять домом самовластно или, лучше, самовольно» (Г. С. Винский) [16]. «Каждый знал свое дело и исполнял его рачительно» [17], если рачительной была хозяйка. Число дворовых, находящихся под управлением помещицы, обычно было весьма велико. «Теперь и самой-то не верится, куда такое множество народа держать, а тогда так было принято», — удивлялась, вспоминая свое детство, пришедшееся на рубеж XVIII–XIX вв., Е. П. Янькова. По словам иностранцев, в богатой помещичьей усадьбе было от 400 до 800 человек слуг, посыльных, мастеровых, уборщиц-дворни [18].

Иногда всеми зависимыми людьми и вообще всеми делами в доме и в имении заправляли — в силу необходимости — незамужние дочери. Отцы могли передать им, единственным наследницам, все вотчины еще до замужества, а это налагало на девушек ответственность за сохранение и приумножение семейной собственности [19]. К началу XIX в. отношение многих женщин к обладанию недвижимостью приобрело характер внутренне осознаваемого обязательства «учиться мудрости местного сельского хозяйства…», «заниматься агрономией, читать книги и испытывать разные системы хозяйства» [20]. По мнению англичанки К. Вильмот, «русские матроны» пользовались в то время «огромной независимостью в этом деспотическом государстве», независимостью и от сыновей, и от мужей. С изумлением писала она о том, как какая-то помещица уехала одна, без мужа, устраивать «свои дела в ее поместье на Украине» — ситуация, невозможная в туманном Альбионе [21].