Наталья Пушкарева - Частная жизнь русской женщины: невеста, жена, любовница (X — начало XIX в.)
В дворянских же семьях матери или, по их поручению, гувернантки стремились обучить навыкам хотя бы бытовой беседы на французском и немецком. Знание английского свидетельствовало о более чем обычном уровне образования молодой особы. Даже знаменитая Е. Р. Дашкова, ставшая в молодости полиглотом и получившая, по ее же словам, «прекрасное образование», знала в отрочестве французский, немецкий, итальянский и латынь — английский был выучен позднее [70].
Однако не только в столице и не только в среде аристократии девушкам давали столь хорошее образование. Даже в провинции в конце XVIII — начале XIX в. встречались прекрасно подготовленные юные дворянки. Пятнадцатилетняя Наталья Сергеевна Левашова, жившая тогда в Уфе, по словам ее учителя, Г. С. Винского, «через два года понимала столько французский язык, что труднейших авторов, каковы Гельвеции, Мерсье, Руссо, Мабли, переводила без словаря, писала письма со всей исправностию правописания; историю древнюю и новую, географию и мифологию знала также достаточно» [71]. В той же Уфе несколькими десятилетиями позже «у одного предоброго француза Вильме» обучалась С. Н. Зубина, которой «пленялись все по-тогдашнему образованные и умные люди, ученые и путешественники» [72]. Неплохо знали литературу, языки и историю и дочери П. А. Осиповой-Вульф (соседки А. С. Пушкина по его псковскому имению): все они, равно как обучавшаяся вместе с ее родными дочерьми А. П. Керн, имели в детстве хороших гувернанток [73]. Цели и качество обучения девушек в семьях российского дворянства и купечества зависели к тому же не только от состоятельности родственников, не только от учителей, но и от духовной направленности (особенно — устремлений матери).
Одновременно с преподаванием основ всевозможных гуманитарных дисциплин юных дворянок обучали «разным рукоделиям» [74] — «преизрядно вышивать всякими цветами и золотом, какое шитье в тогдашнее время было в Москве в манере» [75]. Казалось бы, это женское занятие не должно было вызывать неодобрения в семьях зажиточного купечества начала XIX в. Однако стремление следовать общей «моде» на женское обучение рукоделью не вызывало энтузиазма в душах мужской половины купеческих семей. Старшие мужчины относились к подобным занятиям без уважения, «называя это пустяками» [76]. Столь же неблагосклонно смотрели они и на занятия женщин музыкой: несмотря на способности, большинству из девушек не суждено было развить их [77]. Предполагалось, что «купцовым дочкам» пригодится в жизни совсем иное — знание азов математики, умение пользоваться счетами, позволяющие помогать супругам в их «деле» [78].
В то же время маленьким дворянкам, в отличие от купеческих дочек, математику преподавали на уровне элементарных арифметических действии и правил [79]. И хотя их учили иным «премудростям», отличным от уроков, даваемых их сверстникам мужского пола [80], тем не менее в перечне «наук» было много общего. Девочкам преподавали рисование, пение, обучали игре на каком-либо музыкальном инструменте, «истории всеобщей и русской, — вспоминала М. С. Николева, — географии, мифологии (теперь совсем заброшенной, а тогда обязательной для порядочно образованной особы)» [81], а также словесности.
Обязательными для хорошего воспитания девочки с середины ХVIII — начала XIX в. стали считаться уроки движения [82], танцев, музыки, реже — пения. «У меня был учитель музыки Конри», — вспоминала о своем детстве некая М. Г. Назимова, отмечая, что уроки брались ею «с увлечением», равно как занятия с «учителем пения Ронкони и учителем итальянского языка» [83]. Об обязательных упражнениях по музыке и пению как о характерном времяпровождении в детстве вспоминала и гр. А. Д. Блудова. М. С. Николева настаивала в своих мемуарах, что обучение игре «на клавикордах» начинали не ранее чем с 8–9 лет. Музыке ее обучал «довольно талантливый музыкант из дворовых, крепостной человек» [84]. Стремление дать дочкам музыкальное обрааование при нехватке средств заставляло матерей пускаться на хитроумные уловки, завозя временами по утрам своих детей в «хорошие» дома, где местные «барышни брали урок музыки». Прибывшие гости просили хозяйку позволить послушать, поприсутствовать на занятиях [85].
Так или иначе, но большинство маленьких дворянок было занято «с утра работою: уроками или приготовлением к урокам» [86]. Задавали ежедневно помногу, заставляли «писать переводы или под диктовку часа по три». С. В. Скалой отметила, что ее вместе с сестрами будили в детстве «рано, в зимнее время даже при свечах», чтобы все дети «успели приготовить уроки к тому времени, когда проснется мать». «Тогда мы несли ей показывать, что сделали, — продолжала С. В. Скалой, — и если она оставалась довольна нами, то… отпускала гулять». Именно по причине такой строгости в отношении уроков, полагала мемуаристка, «все дети очень успевали в науках» и тем были «обязаны единственно доброй, незабвенной матери» [87]. М. С. Николева вспоминала, что ее старшая сестра, заменявшая воспитательницу и преподавательницу, занималась с нею «с 7 часов утра и до 12 и от трех до шести после обеда, так что для прогулок или ручной работы совсем не оставалось времени» [88].
И все же образовательные возможности для российской аристократки не только в XVIII, но и в начале XIX в. были очень ограниченны. Даже у представительниц привилегированного сословия не было ни своего Лицея, ни Московского и Дерптского университетов — и тем не менее некоторые иностранцы находили, что в России конца ХУШ в. «женщины образованы лучше мужчин» [89]. Тип высокодуховной русской дворянки, сохраненный Н. М. Карамзиным, А. С. Грибоедовым, А. С. Пушкиным и другими писателями начала XIX в., сложился под воздействием культуры эпохи, в которой едва ли не главенствующая роль принадлежала литературе.
Воспоминания русских дворянок конца ХVIII — начала XIX в. позволяют заметить и появление в это время совершенно нового понятия — женской и даже детской библиотеки. Формирование духовного мира девочек в дворянских (причем не только в столичных [90], но и в провинциальных) [91] семьях стало проходить под непосредственным влиянием круга их чтения. «В царствование Екатерины… грамотность начала распространяться. Явились между дворянами охотники до чтения: дамы начали читать романы…» — вспоминал М. А. Дмитриев [92]. Во многих дворянских семьях конца ХVIII, а особенно начала XIX в. появились библиотеки: у кого — побогаче, у кого — победнее. Вышеупомянутая М. Г. Назимова вспоминала, что в детстве она всегда «предпочитала хорошую книгу светской бессодержательной болтовне» [93].
«У нас была маленькая детская библиотека, — писала ее современница А. П. Керн, — и мы в свободные часы и по воскресеньям постоянно читали… Мне удавалось удовлетворять свою страсть к чтению, развившуюся во мне с пяти лет. Я все читала тайком книги матери моей…» [94] В домашней библиотеке провинциальной (валдайской) помещицы Е. П. Квашниной-Самариной, если судить по ее дневниковым «Записям», было одних только «братцовых книг: французских 580, русских 98, итого 678» [95].
Домашние библиотеки женщин конца XVIII — начала XIX в. сформировали облик не только девочек, но и целого поколения людей — будущих участников войны 1812 года, декабристов. Рыцарские романы и сказки о богатырях, читавшиеся сыновьям и дочерям матерями-дворянками, формировали характеры и души детей, заставляли «забыть природную слабость и чувствовать, что можно сделаться самостоятельным и независимым человеком» [96]. Образы «поэтических», идеальных женщин, спасаемых героями-рыцарями, появившиеся в русской литературе того времени и широко распространенные в литературе европейской и переводной, стали идеалом эпохи конца ХVIII — начала XIX столетия. Они оказали облагораживающее влияние на отношение к женщине в русском обществе и на воспитание в целом [97].
Подлинная библиотека женского и детского чтения была создана в ХVIII в. Н. И. Новиковым, а затем продолжателем его дела — Н. М. Карамзиным, который вместе со своим другом А. П. Петровым редактировал новиковский журнал «Детское чтение для сердца и разума» (1785–1789). Читателями его — впервые в России — были дети и женщины-матери [98]. «Детское чтение» было едва ли не лучшею книгою из всех, выданных для детей в России, — вспоминал впоследствии М. А. Дмитриев. — Я помню, с каким наслаждением его читали даже и взрослые дети. Оно выходило пять лет особыми тетрадками при «Московских ведомостях» [99]. Имея больше досуга, нежели мужья, женщины-матери становились первыми учителями своих детей, прививали им вкус к литературе, умение вдумчиво читать. К 1820-м гг. в большинстве дворянских семей как в столице, так и в провинции «книги были в большом почете» [100].
Баснописец и поэт И. И. Дмитриев вспоминал, что «авторские способности юного Карамзина развивались» под влиянием Н. И. Плещеевой, «питавшей к нему чувства нежнейшей матери». Известный поэт Г. Р. Державин неизменно помнил, что именно мать сумела «пристрастить его к чтению, поощряя к тому награждением игрушек и конфектов». «Разумные убеждения, сопровождаемые нежнейшими ласками, горячность желания видеть образованного человека» в своем сыне побудили мать будущего писателя С. Т. Аксакова к воспитанию его старательным учеником. Благодарностью к матери, имевшей «разум тонкий и душевными очами видевшей далеко», сумевшей через книгу пробудить в сыне любовь и талант к литературному труду, проникнуты строки воспоминаний о своем детстве драматурга Д. И. Фонвизина [101].
