История нравов. Эпоха Ренессанса - Эдуард Фукс
Обычной формой наказания было изгнание из общины, стало быть, самая тяжелая форма опалы. Такие же суровые воззрения царили и у мюнстерских анабаптистов, оклеветанных в продолжение столь многих столетий. Никогда в Мюнстере, пока там господствовали анабаптисты, не царили разврат, половой коммунизм и т. д. Указ, которым городской совет начал свое правление, налагал за прелюбодеяние и соблазн девушек смертную казнь. В таком же духе сурового запрета всякого внебрачного полового общения выдержаны и все прочие указы и апологии, которыми анабаптисты отвечали на возводимые на них обвинения. Единственное необычайное, что происходило в Мюнстере, состояло в приспособлении организации домашнего хозяйства к ненормальным условиям, царившим в осажденном городе, с которым враждовал целый мир.
Из-за убыли мужского населения на восемь или девять тысяч женщин приходилось только две тысячи мужчин. Существовало немало хозяйств, состоявших только из женщин, служанок и детей, лишенных мужской защиты. Это неизбежно приводило к разным осложнениям, тем более что среди мужчин было много холостых солдат. Соединение нескольких домашних хозяйств под покровительством одного мужчины, практиковавшееся осажденными в Мюнстере, не имело, стало быть, ничего общего с полигамией. То было не половое, а экономическое объединение. И не найдется ни одного серьезного доказательства, которое опровергло бы такое положение, зато тем больше есть данных в пользу царившей там суровейшей чистоты нравов.
Продолжавшееся столетие клеветническое изображение мюнстерских анабаптистов, как словесное, так и пластическое – еще ныне гравюру Виргилия Солиса, особенно цинично изображающую быт бань в эпоху Ренессанса, толкуют как изображение «бани анабаптистов» в виде орды, отдававшейся бесстыдным оргиям сладострастия, – объясняется, конечно, отнюдь не неведением. В особенности тогда все прекрасно знали, почему в это мощное пролетарское движение так бессовестно вкладывалось совсем иное содержание. Движение мюнстерских анабаптистов было самым грозным возмущением угнетенного народа этой эпохи против своих поработителей. А везде там, где народ вставал во весь свой героический рост, охранители «порядка», против которых он возмущался, забрасывали его грязью.
Если относительно мюнстерских анабаптистов можно доказать с документами в руках, что приписываемая им общность жен не более как порожденная классовой ненавистью преднамеренная клевета и фантазия, то относительно секты «адамитов», части таборитов, мы вынуждены опираться исключительно на внутреннюю логику этого движения, так как в нашем распоряжении нет современных документов, на основании которых мы могли бы утверждать что-нибудь положительное. Нам известно, что эта более суровая коммунистическая секта начала XV века в самом деле требовала общности жен. Однако из самой сущности этой общности жен можно сделать какое угодно заключение, но только не то, что она служила основанием для чувственных оргий. В своей истории Богемии современный этому движению историк и будущий папа Энеа Сильвио говорит об общности жен, практиковавшейся у этих сект, следующее: «У них господствовала общность жен, однако было запрещено сойтись с женщиной без согласия настоятеля Адама. Если же кого охватывало желание обладать женщиной, то он брал ее за руку и отправлялся к настоятелю и говорил ему: „К ней пылает любовью мой дух“. Настоятель отвечал в таких случаях: „Идите, растите, множьтесь и заселяйте землю!“»
Таким же антиэротическим духом было проникнуто их отношение к наготе, в котором позднейшие историки видели кульминационную точку их нравственной разнузданности. Фактически дело обстояло совсем иначе. Аскетическая секта адамитов стремилась вернуть человечество к первобытному адамову состоянию, так как видела в роскоши костюма исходную точку всякой греховности, а в наготе – состояние «безграничной невинности», к которому нужно стремиться. О том, поскольку они применяли этот взгляд на практике, нам известно еще менее, чем об имевшей у них место общности жен.
Энеа Сильвио сообщает, что они ходили голыми, известно, кроме того, еще то, что они собирались голые в местах собрания, которые у них назывались «раем». Но известие это существует только как слух, а древнейшие изображения возникли лишь двумя столетиями позже и почерпнуты просто «из глубины духа», к тому же «духа», стремившегося оклеветать эти коммунистические движения, ибо эти изображения являются иллюстрациями к описанию движения анабаптистов, проникнутому именно такой полемической тенденцией. Если у нас нет никаких достоверных данных для того, чтобы утверждать, будто у этих пролетарских сект и движений XV и XVI веков господствовала общность жен в эротическом смысле и царила чувственная разнузданность, если на самом деле эротические представления этих слоев народа своей монотонностью вполне отвечают мрачным условиям их существования, то с другой стороны мы имеем так же мало основания говорить об идеальной форме брака в этой среде. Брак носил здесь чисто физический характер, да и не мог быть ничем иным при тех экономических условиях, в которых существовал этот класс.
С общей распространенностью повышенной эротики связаны не только более частые добрачные сношения между полами, но и сравнительно более частое уклонение от предписания супружеской верности. Это применимо и к тем классам, классовая идеология которых усматривала в супружеской неверности великое преступление. Дело в том, что приспособление старых общественных форм к новому способу производства было повсюду сопряжено с серьезными социальными потрясениями и в такие эпохи, как уже указано в первой главе, многие освобождаются от законов своей классовой идеологии, которые ощущаются ими теперь как тяжелая обуза.
Если у мелкой буржуазии подобные уклонения от ее идеолог ии были обусловлены не интересами и условиями мел кобуржуазного брака, то они тем чаще были следствием внутрен него, вечного противоречия между природой и условностью, находящегося в скрытом виде всегда в единобрачии, основанном на частной собственности. Прелюбодеяние сделалось и в этих слоях в эпоху Ренессанса положительно массовым явлением.
Этот факт, по-видимому, вполне вошел и в сознание эпохи. По-видимому, она отчетливо чувствовала, что брак – этот в ее глазах важнейший социальный институт – колеблется, ибо тема о супружеской неверности стала во всех странах главной проблемой общественной дискуссии. Этой темой неустанно занята мысль проповедников и сатириков. Чаще всего это делалось, естественно, отрицательным путем: восторженным гимнам в честь супружеской верности противополагалось столько же или, вернее, еще больше изображений и описаний супружеской неверности. При этом явно обнаруживалось сознание, что прежняя идеология ощущалась повсеместно как раздражающая
