Ричард Ли - Цепные псы церкви. Инквизиция на службе Ватикана

Одной только веры для Ратцингера недостаточно. Кроме нее должна быть организация, структура, иерархия:

«Церковь подлинно присутствует во всех законно организованных местных группах верующих, которые, в той мере, в какой они едины со своими пасторами, называются церквями».

Само собой разумеется, конечно, что «законно организованные» в данном контексте означает созданные и направляемые Римом. Для верующих быть «едиными со своими пасторами» означает принятие причастия от священнослужителя авторизованной и правильной линии апостолической преемственности – священника, который был рукоположен епископом, пребывающим в согласии с апостолической линией наследования, идущей, согласно доктрине, от святого Петра. Святые Дары Церкви обладают легитимностью для Ратцингера в силу того, что передаются из рук в руки сквозь историю. Если эта цепочка прервана, то евхаристия более недействительна. То, что эта линия наследования в действительности часто прерывалась – а нередко также ломалась и искажалась, – для Ратцингера несущественно.

«Церковь – это не то, что можно создать, а только то, что можно получить оттуда, где она уже есть и где она подлинно есть – от священной общины тела (Христова), которая проходит сквозь историю».

Вследствие этого в концепции Церкви Ратцингера не может быть места какому-либо индивидуальному переживанию сверхчувственного, какому-либо мистическому опыту или личному откровению. Действительно, Ратцингер заявляет недвусмысленно:

«Откровение закончилось с Иисусом Христом».

И далее:

«Откровение» завершено, но толкование, проясняющее его смысл, нет».

Толкование, разумеется, является исключительной прерогативой Церкви. Воспрещается пытаться дать свое толкование. Возбраняется думать. Нужно просто принимать толкование, предлагаемое теми, кто уполномочен это делать.

В этом убеждении коренится нетерпимость Ратцингера к критике или инакомыслию. «Даже в представлениях некоторых теологов, – с возмущением и скепсисом сетует он, – Церковь будто бы является человеческим сооружением». Он умудряется забыть, что Церковь в том виде, в каком она существует сегодня и существовала на протяжении истории, действительно является человеческим сооружением. Умудряется забыть, к примеру, что Никейский собор в 325 году н.э. проголосовал за Божественность Иисуса большинством голосов – 217 против 3. Что за непогрешимость папы проголосовали в 1870 году – всего 535 иерархов из 1084 клириков, обладавших правом голоса. Безмятежно предав забвению эти факты, Ратцингер подчеркивает, что «власть не основывается на большинстве голосов». Она существует исключительно «властью Христа» – который сам никогда и не думал создавать Церковь, не говоря уже о догматах Рима. Без какого-либо намека на иронию Ратцингер настаивает, что «истина не может создаваться через голосования». Церковь даже не делает вид, что стремится к демократии. «В вопросах веры и морали нельзя руководствоваться решением большинства». На самом деле «даже экуменические соборы могут принимать решения по вопросам веры и морали только при условии нравственного единодушия, поскольку нельзя учредить истину путем решения, ее можно только признать и принять». С типичной софистичностью Ратцингер использует риторику для затемнения ключевых моментов. «Мы грешим, – заявляет он, – но Церковь, носитель веры, не грешит». Он не поясняет, как Церковь может оставаться безгрешной, проводя в жизнь решения грешных людей, которые их принимают. Неясно также, признает ли он, что Церковь, пусть и не способная грешить, может по крайней мере ошибаться, – впрочем, недавняя реабилитация таких исторических фигур, как Галилей, внушает мысль о готовности, хотя и неохотно, идти на подобную уступку. В таком случае может статься, что сотни тысяч тех, чьи тела были принудительно пожертвованы во имя предполагаемого спасения их души, будут сочтены всего лишь ошибкой или оплошностью.

Совершенно очевидно и широко признано, что Церковь выживала в трудные для нее моменты истории только благодаря готовности, пусть и дававшейся с трудом, меняться и приспосабливаться к новым условиям. Только путем трансформации своих институтов, своей политики, своих учений, своего отношения к каждому новому поколению, к каждому новому веку она смогла просуществовать такой период времени и дожить до наших дней. Полностью игнорируя с высоты своего величия этот очевидный и простой факт, Ратцингер утверждает, что католическая доктрина в ее нынешнем виде «является вверенным нам посланием, и мы не имеем никакого права перестраивать ее по своему желанию или менять». Поэтому он не видит никакой пользы в экуменизме:

«Мы должны остерегаться неразборчивого экуменизма, который способен привести католические харизматические группы к потере своего истинного облика и, во имя «духа»… некритически связать их с формами пятидесятничества [65] некатолического происхождения».

Ратцингер упорно запрещает католикам причащаться в каких-либо других христианских церквях:

«Католическое вероисповедание состоит в том, что без апостолической преемственности нет подлинных священнослужителей, а значит, не может быть никакой священной евхаристии как таковой».

Если кардинал питает враждебность к другим христианским конфессиям, то он положительно встревожен распространением интереса к другим религиям и другим сферам духовного познания. Эту тревогу он озвучил в интервью, в котором с негодованием заявил:

«Посетив католический книжный магазин… я заметил, что духовные трактаты прошлого заменены на многочисленные руководства по психоанализу… Во многих домах верующих людей (как мужчин, так и женщин) крест подчас уступает свое место символам восточных религиозных традиций. В некоторых местах на смену прежнему благочестию пришли увлечения йогой или дзен-буддизмом».

В том же духе Ратцингер сетует на «чрезмерный сдвиг акцента в сторону нехристианских религий», которые он характеризует как «царства страха и несвободы», как будто Церковь никогда не насаждала ни того ни другого. Согласно уходящим в Средневековье догматическим представлениям кардинала, в подлунном царстве Бога нет места иудаизму, исламу, индуизму, буддизму или другим подобным религиям. Есть только Церковь Рима, единственное истинное живое воплощение Бога. Все остальное либо неведение – состояние «пребывающего во мраке язычника» других вероисповеданий, – либо ересь. В современном каноническом праве ересь, по-прежнему рассматривающаяся как источник зла, определяется как «упорное отрицание или оспаривание, после крещения, истины, которую должна исповедовать божественная католическая вера». В этом смысле все формы протестантизма следовало бы квалифицировать как ересь. Для сегодняшних католиков, по убеждению Ратцингера, одной из самых насущных задач является сдерживание наступления разбушевавшегося современного мира. В августе 1984 года в беседе с журналистом он заявил:

«Я убежден, что тот урон, который мы понесли в последние двадцать лет, есть следствие… разнузданности внутри Церкви скрытых полемичных и центробежных сил, а вне Церкви является следствием конфронтации с культурной революцией на Западе».

И далее:

«Среди наиболее настоятельных задач, стоящих перед Церковью, – задача восстановления такого качества, как нонконформизм, т. е. способности противодействовать многочисленным направлениям окружающей культуры».

Необычна готовность кардинала предложить, без какой-либо тени иронии, столь нестандартное определение «нонконформизма». Если воспользоваться предложенным им определением, то бунтарство, которое заставило молодых людей шестидесятых отвернуться от христианства и обратиться к психологии, восточной философии и так называемой «эзотерической» традиции, должно было быть классифицировано как «конформизм». Переосмысленное определение «нонконформизма» не означает ничего другого, кроме принятия Церкви Рима.

Папа Иоанн Павел II охотно создает новых святых. Дабы оправдать создание новых святых, он желает больше чудес. Чтобы ускорить весь процесс, папа изменил правила. Теперь человек, дабы претендовать на причисление к лику святых, должен совершить не два, как раньше, а всего одно чудо.

Всем кандидатам на ранг святых, по крайней мере с 1940 года, должен выдаваться сертификат духовной чистоты, письменное уведомление о том, что в архивах Ватикана не существует «ничего предосудительного» о них. Досье, содержащие все важные материалы по таким вопросам, ведутся Конгрегацией доктрины веры. Это едва ли удивительно. Где еще, как не в архивах бывшей инквизиции, стали бы выискивать «семейные скелеты» и «семейные драгоценности»? В одном из случаев процесс канонизации был грубо свернут, когда обнаружилось, что кандидат не вполне обладает теми моральными качествами, которые обычно ассоциируются со святостью. Неопровержимые доказательства говорили о том, что он имел явно выраженные педофильские наклонности.