М. Бойцов - Со шпагой и факелом. Дворцовые перевороты в России 1725-1825
Де ла-Шетарди – Ж.-Ж. Амело{83}
С.-Петербург, 28 февраля (11 марта) 1741 года
(…) Хотя вы нашли уместным, чтобы я выказал несколько большую готовность по поводу первых заявлений принцессы Елизаветы, я был крайне озабочен мерами предусмотрительности, которые вы мне предписали соблюдать, и отнюдь не раскаиваюсь в том, что руководился с самого начала этим принципом. Последствия докажут, что доверие, оказываемое этой принцессой ко мне от того не уменьшилось. Я виделся еще вчера с ее хирургом и поручил ему уведомить свою повелительницу о том, как относится к ней король и чего она может ожидать от Е. В., доверившись ему. Он почувствовал все значение и силу таких уверений и сообщил мне, что если бы принцесса Елизавета и не в состоянии была заслужить столь благосклонного к ней отношения, то постаралась бы сделаться достойней этого тем образом действий, который она будет соблюдать, и вниманием, с каким она не будет ничего делать, кроме угодного королю. Мы последовательно разобрали преимущества, какие приобрела бы эта принцесса, решив воспользоваться благоприятным расположением, обнаруживающимся по отношению к ней, не давая здешним людям привыкнуть к правлению, с коим они могли бы освоиться тем легче, что их привело бы к тому рабство, в котором их держат. Был также поднят вопрос о причинах, на основании которых, быть может, прибегали здесь к предосторожности не показывать царя. Хирург уверил меня, что принцесса Елизавета настолько убеждена в планах, которые здесь могут замышлять, что не упускает случая как можно чаще навещать здешнего государя и нашла средства получать уведомление обо всем, что с ним ни случится. Хирург сообщил мне при этом, что здешний государь мал не по возрасту, что с некоторых пор у него обнаруживаются некоторые внешние признаки особы, у которой произошло сокращение нервов. Это началось с самого момента его рождения, так что лекарства, которыми пользовались, чтобы направить природу на ее естественный путь, не имели никакого действия. Он присовокупил мне, что царь непременно умрет при первом сколько-нибудь Значительном нездоровье, какое у него будет, потому что лейб-медик, хотя и очень искусный, подчинен воле правительницы, которая при участии совета из женщин решает, что нужно и чего не нужно давать этому государю.
Де ла-Шетарди — Ж.-Ж. Амело{84}
С.-Петербург, 21 апреля (2 мая) 1741 года
М. г., если бы опыт, приобретаемый с течением времени, и то, что принято везде в других государствах, могло найти здесь какое-либо применение, то я считал бы значительным промахом, если бы пренебрег приобрести главным образом сведения, способные дать точное понятие о составе партии принцессы Елизаветы. Но здесь ежедневно бываешь свидетелем того, что нимало не походит на правила, применяемые во всех других странах, так что нельзя даже составить себе и понятия о вещах, происходящих перед глазами, – настолько они необыкновенны и так мало соответствуют установленным и принятым нравам и обычаям. Поэтому неизбежно приходится обращаться к другому способу. Я нисколько не боюсь высказать, что здесь нас постигла бы неудача, если бы следовать, тому ложному пути, при помощи которого, обыкновенно успевают.
На этом принципе я и остановился, когда увиделся с упомянутой принцессой, а затем с ее хирургом, а именно: противодействовать, основываясь исключительно на ее собственных интересах, против нерешительности, которой она не может преодолеть, и заручиться прежде всего тем, что может обеспечить выгоды Швеции. (…)
Я уже принимал участие в совещаниях Нолькена и в его присутствии намекал хирургу, что этот министр без ходатайства здешней принцессы не может оправдаться перед своим двором. Кроме того, я предложил в виде особого средства, чтобы этот документ был передан мне. В таком случае принцесса, будучи в состоянии когда угодно его найти и видеть в своих руках, не стала бы более опасаться, что он попадет в чужие руки. (…)
Я старательно удалил все, что имело бы хоть какой-нибудь признак принуждения ее к чему-либо с целью более верно привести ее к желаемому мною плану, уверив ее, что при этом заняты лишь ею и ее выгодами. Я ссылался на удовольствие, которое испытывает король, содействуя таким целям, и передавал уверения принцессе, что действия Е. В. всегда будут направлены единственно к удовольствию видеть ее счастливой и восседающей на престоле.
Тогда и принцесса не замедлила высказать мне, как она тронута тем, что король желает для нее сделать, и, руководимая живейшею признательностью, питаемой за это, она ни минуты не замедлила бы ее высказать, взяв на себя честь написать Е. В., если бы соображения, которым она оказывается подчиненной, не лишали ее средств к тому. Тем скорее она поспешит вознаградить за упущенное, если дела примут счастливый оборот. Она ни о чем не будет тогда заботиться сильнее, нежели о том, чтобы всю свою жизнь представлять доказательства своей благодарности королю.
Затем снова стал обсуждаться ответ на то, что я высказал раньше, а именно: что Е. В. счел бы уместным сделать относительно мер внешней политики. Меры, применимые внутри государства, ограничились необходимостью располагать ста тысячами рублей в том случае, однако, если бы понадобилось поощрять тех или иных лиц, когда наступил бы момент решительных действий. Я передал принцессе, что король, всегда занятый мыслью способствовать ее Счастью, охотно доставит средства для таких издержек, как только она уведомит меня, каким образом это можно будет сделать, соблюдая тайну.
Пора было мне перейти к предмету, который я все время имел в виду. Я обрисовал в более ярких красках хирургу намерения короля и сказал, шутя, что когда бы Е. В. увидел принцессу Елизавету и уступил бы чувствам, какие она весьма способна внушать, то и тогда бы король не мог заниматься еще более тем, что ее интересует.
«Естественным следствием такого положения явится, – присовокупил я, – что король употребит в действие сильные меры, если отдаленность не помешает тому. (…) Е. В. не может устранить неудобство расстояния, нас отделяющего, иначе как побуждая действовать своих союзников, более близких к России, и вы знаете, что шведы сами по себе весьма расположены к принцессе. Однако король шведский является лишь представителем королевской власти. Он и его министры ничего не могут взять на себя и ответственны в своих действиях перед государственными чинами. (…) Итак, пусть принцесса соблаговолит мне доставить средство, способное дать королю возможность побудить шведов к решению. (…) Пусть она заявит мне письменно о том, что она желает уступить в случае успеха предприятия. Я бережно буду хранить этот залог, он никогда не выйдет из моих рук. Король, уведомленный лишь о его содержании, в состоянии будет принять определенные меры со шведами, и как только счастливый исход увенчает дело, Е. В., ничего так не желающий, как видеть Европу наслаждающейся полным покоем, в состоянии будет оценить обещание принцессы и, став посредником между нею и шведами, утвердит мир, столь необходимый между соседними державами, который вдобавок, как вам известно, покоится между Россией и Швецией на весьма шатких основаниях. (…)
Вам небезызвестно, каким образом здешний двор действовал уже в продолженное многих лет. Терпение имеет свои границы, и не следует думать, что Швеция станет еще долго и безнаказанно переносить такое положение. Меры, принимаемые ею, по-видимому, указывают на то. К чему же принцессе допускать, чтобы шведы служили чему-либо помимо ее интересов? Не создавайте себе вдобавок никаких иллюзий. Правительница, принц Брауншвейгский, так же как и граф Остерман, чувствуют, что они здесь чужеземцы., А правительство такого рода не будет особенно стесняться для поддержания своей власти пожертвовать чем-либо – и, довольные тем, что избавятся от войны, они могли бы купить мир у шведов, которые, не заключив никаких условий с принцессой Елизаветой, не упустили бы, как вы сами, конечно, полагаете, такого случая. Что ж бы вышло отсюда?
Принцесса лишилась бы всего и не имела бы даже ни малейшей надежды в будущем. Я пойду дальше и скажу вам, что если шведы не вступят заранее в соглашение с принцессой на прочных Основаниях, они обратят свое содействие в пользу потомства Петра I вообще. Не будучи в состоянии помешать, они лишь более верным образом возведут на престол герцога Голштинского, а принцесса увидит себя лишенною престола и устранённою от него навсегда». (…)
При последнем разговоре, происходившем у меня с хирургом, я беседовал с ним по поводу ответа, который он желал дать мне относительно того, что я только что изложил вам в подробности. Он высказал мне, насколько принцесса тронута свидетельствами моего рвения, которые я не перестаю ей выказывать. Она хотела бы ответить подобающим образом, слепо подчинившись тому, что я ей внушал, но ей всегда приходится опасаться упреков со стороны своего народа, если она это сделает ради некоторых уступок, жертвуемых в пользу тех прав, которые она предъявляет, чтобы вступить на престол. По этому поводу она приказала спросить меня, нельзя ли удовлетворить шведов при помощи значительных сумм, способных вознаградить их за протори и убытки. Хирург сказал мне еще со своей стороны, что, она надеется, я пожелаю войти в ее положение и согласиться, что как дочь Петра I она обязана быть более осмотрительной относительно завоеваний, сделанных ее отцом и так дорого ему стоивших.
