Виктор Кондрашин - Крестьянство России в Гражданской войне: к вопросу об истоках сталинизма
Еще более значимо фактор белой угрозы сказался на политических настроениях крестьян Пензенской и Саратовской губерний в августе-сентябре 1919 г., когда к границам губерний шла прекрасно вооруженная деникинская армия, а в пограничных с ними уездах Тамбовской губернии хозяйничала казачья конница генерала Мамонтова. В сводке Пензенской губчека за 30 августа 1919 г. сообщалось: «В связи с Тамбовским прорывом Мамонтова и выступлением Миронова настроение крестьян почти во всех уездах резко изменилось в пользу советской власти. В уездах, граничащих с Тамбовской губернией, крестьяне организуют отряды, вооружаются топорами, вилами и прочим и несут охрану сел и железной дороги»{598}. О «резком изменении» настроения населения в пользу советской власти во всех уездах Пензенской губернии, «в связи с приближением белых», сообщалось в еженедельной сводке СО ВЧК за 1–7 октября{599}. В еженедельной сводке СО ВЧК за 23–31 августа 1919 г. отмечался нехарактерный для Аткарского уезда Саратовской губернии факт «большого наплыва дезертиров, стремящихся на фронт»{600}. В аналогичной сводке за 15–22 октября указывалось на «сочувственное» отношение крестьян Саратовской губернии к советской власти, с «радостью» встречавших «красные войска, освобождающие их от банд белых»{601}.
Таким образом, в 1919 г. повторилась ситуация 1918 г. Тогда крестьяне изменили свою позицию по отношению к советской власти и Красной армии под влиянием опыта «знакомства с чехами» и возникшей угрозы со стороны белоказачьей армии Краснова. Напомним, что осенью 1918 г. крестьяне южных уездов Саратовской губернии приняли активное участие в отражении наступавших красновских отрядов. В 1919 г. произошло то же самое, только теперь уже в связи с наступлением на территорию региона колчаковской и деникинской армий. Причем все это наблюдалось в тех же районах, или по соседству с ними, где чуть ранее произошли крупные крестьянские выступления против политики большевиков, например, восстание «зеленых» в Балашовском и Аткарском уездах Саратовской губернии. И в этом нет никакого противоречия. Весной и в июне 1919 г. «зеленое движение» протекало в русле общей крестьянской борьбы против «военно-коммунистической политики» советской власти, когда реальной угрозы со стороны белой контрреволюции не существовало. У крестьянства был один главный враг — антикрестьянская политика Советов. В июле-августе 1919 г. ситуация изменилась. На первый план выступила белая опасность, и их политические настроения изменились. Страх перед угрозой белой контрреволюции оказался сильнее ненависти к «военно-коммунистическим порядкам». При всех издержках политики «военного коммунизма», советская власть не покушалась на главное завоевание крестьянской революции — землю. От белых же крестьяне могли ожидать чего угодно, в том числе самого страшного — реставрации помещичьего землевладения (см. об этом подробнее главу 4 раздела 3 настоящей книги). Именно поэтому они, «забыв» былые обиды на коммунистов, выступили на стороне советской власти, одновременно защищая свои собственные интересы. Поддержка крестьянством большевиков обусловливалась конкретной ситуацией — реальностью белой угрозы. Как только она ослабевала, все возвращалось на круги своя, и факт массового крестьянского движения в регионе в 1919–1921 гг. — яркое тому подтверждение.
Говоря о крестьянской поддержке советской власти в период тяжелых для нее лета-осени 1919 г., следует оговориться, что речь не идет о ее поддержке во всех уездах и губерниях Поволжья. Наряду с вышеизложенными фактами были и другие, совершенно противоположные по своему содержанию. Например, в сводке СО ВЧК за 15–22 октября 1919 г. указывалось, что крестьяне Сенгилеевского уезда «враждебно» относятся к семьям красноармейцев, и «возможно даже выступление против советской власти»{602}. Подобных примеров можно привести немало. Но все они характерны для районов, где не было военных действий, и крестьяне не почувствовали последствий реставрации, хотя бы временной, прежней власти. В тех же районах, где «белая угроза» была реальной, где крестьянство испытал на себе власть Деникина или Колчака, ситуация складывалась иначе: прекращалось дезертирство, крестьяне добровольно вступали в Красную армию.
В этом контексте необходимо прокомментировать изложенные в сводке Пензенской губчека за 30 августа 1919 г. факты негативного отношения крестьян к мятежу 2-го Донского казачьего корпуса Ф.К. Миронова. Парадокс ситуации состоял в том, что казаки Миронова шли через территорию Пензенской и Саратовской губерний на южный фронт для отражения наступления Деникина. И шли они под антикоммунистическими лозунгами, призывая местное крестьянство поддержать их{603}. Тем не менее, ни пензенские, ни саратовские крестьяне не призыв мироновцев не откликнулись. То, что восстание Миронова «не встретило сочувствия» среди населения Аткарского и Петровского уездов Саратовской губернии, было отмечено, например, в информбюллетенях Саратовской губчека за 5–10 сентября 1919 г.{604}
Нам представляется, что крестьяне остались равнодушными к призывам мироновцев, потому что те были донскими казаками, не имеющими корней в данной местности. Для пензенских и саратовских крестьян казаки по-прежнему ассоциировались с прежними порядками, когда казацкая плеть широко гуляла по их спинам. Подобные ассоциации подогревались информацией об идущей в пределы мужицкой России мамонтовской казачьей конницы. И там, и здесь — донские казаки. То, что мироновцы — это «свои» казаки, а мамонтовцы — чужие, простому крестьянину было трудно доказать. В казачьем корпусе Миронова воевали не только проверенные в боях красные казаки, но и бывшие красновцы, ставшие под знамена большевиков совсем недавно. Отсюда становится понятным настороженное отношение крестьян Пензенской и Саратовской губерний к мятежному корпусу. В казаках Миронова они видели белую угрозу.
В 1920 г. ситуация в Поволжье принципиально изменилась: на территории региона прекратились боевые действия. Это не могло не сказаться на масштабах дезертирства и «зеленого движения». Приведем некоторые данные, характеризующие уровень дезертирства в регионе в это время (табл. 14–17 приложения 5).
Из данных, представленных в табл. 14–16, ясно видно, что в 1920 г. размах дезертирства был не меньшим, чем в 1919 г. Число дезертиров достигало десятки тысяч. В этой связи можно привести ряд обобщающих цифр из отчетности штаба Приволжского военного округа и дислоцированной на его территории Запасной армии за 1920 г. Так, например, по данным штаба ПРИВО, в феврале 1920 г. из частей округа дезертировали 17 004 чел., были задержаны 37 942 дезертиров. Из общего числа задержанных 18 993 чел. (50%) явились добровольно. По оценке комдезертира, среди задержанных дезертиров злостных было 5445 чел. (14,3%), а дезертировавших «по слабости» — 29 114 чел. (77%). Из всей массы задержанных дезертиров лишь 680 чел. (2%) было предано суду, 134 чел. (0,3%) лишили свободы, 251 чел. (0,7%) были приговорены к условному лишению свободы, 2708 чел. (7,1%) были направлены в штрафные части. Остальные возвращены к месту службы{605}. По сведениям штаба Запасной армии, за период с 1 июля по 1 октября 1920 г. на территории Приволжского военного округа было зарегистрировано до 90 000 дезертиров, а за полугодие — 110 000.{606}
Причины дезертирства оставались прежними: трудности службы, влияние семейных обстоятельств, недовольство политикой власти. Но, в отличие от 1919 г., к ним добавилась еще усталость от войны, нежелание воевать в силу тяжелейшего положения семей красноармейцев в тылу. Кроме того, ухудшилось и материальное положение красноармейцев. Об этом имеется масса документальных свидетельств. Например, в разведсводке дислоцированного в Краснослободском уезде Пензенской губернии 90-го отдельного стрелкового батальона 11-й бригады от 9 марта 1920 г. главной причиной дезертирства называлось «нежелание дальше воевать на почве того, что семьи не получают положенного пайка», и «хозяйство приходит к распаду»{607}. Об этом говорилось и в недельной сводке Пензенской губчека за 15–30 сентября 1920 г.: «Причина дезертирства — крайнее переутомление от войны, неполучение красноармейцами отпусков, кроме того, их родные в письмах упорно зовут домой для поправки хозяйства, тяжелое жилье оставшихся родных»{608}.
Прежде чем дезертировать, красноармейцы пытались помочь своим семьям с помощью различных ходатайств властям, заверенных командованием их частей. Суть их сводилась к требованиям соблюдать положенные по закону льготы для семей красноармейцев. Но в подавляющем большинстве случаев они не достигали цели. Из писем от родных они узнавали горькую правду: положение их семей ухудшалось, а обращения к власти оказались безрезультатными{609}. В этой ситуации у красноармейцев просто не оставалось других шансов реально помочь своим семьям, кроме как дезертировать.
