Коллектив авторов - Александр II. Трагедия реформатора: люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей: сборник статей
Кроме собственно революционной среды и части учащейся молодежи, без того заподозренной обществом и правительством в «неблагонадежности», одобрение по поводу убийства императора было высказано в среде оппозиционно настроенной интеллигенции, непосредственно связанной с деятелями «Народной воли». Одним из центров, где радикальные литераторы журналов «Отечественные записки», «Дело», «Слово» пересекались с народовольцами, была библиотека Эртеля, которую посещали, по свидетельству публициста Н.С. Русанова, члены редакции «Народной воли» А.П. Корба, А.И. Иванчич-Писарев, Л.А. Тихомиров, а также племянник К.М. Станюковича М.Н. Тригони{585}. 1 марта вечером фрондирующие литераторы собрались в редакции журнала «Дело». Как вспоминал один из участников этого собрания, «большинство литературной братии отдавалось, напротив (в отличие от Н.В Шелгунова, который «был сдержан, но, очевидно, внутренне доволен». — Ю.С), всецело чувству радости и строило самые радужные планы. Старик Плещеев и соредактор Николая Васильевича по “Делу” Станюкович особенно врезались мне своим оптимизмом в память»{586}. К.Ф. Головин в воспоминаниях, ссылаясь на рассказ профессора А.И. Воейкова, писал о коллеге последнего, «одном известном ученом», произнесшем 1 марта вечером «тысячу раз позорные слова, выражавшие полную солидарность с случившимся»{587}.
Свидетельств того, что представители общества «сочувственно» или же с радостью отнеслись к цареубийству 1 марта 1881 г., осталось немного. С одной стороны, вероятно, что осторожные люди старались подобные чувства не афишировать. П.П. Шувалов, один из организаторов «Священной дружины», в записке утверждал, что в обществе есть довольно много людей, которые «редко и лишь в задушевных разговорах высказывают свои крайние убеждения; вообще же они располагают умением прикрывать их самыми благонамеренными побуждениями»{588}. Более вероятным мне кажется другое объяснение. Малочисленность подобных высказываний на фоне выражаемых публично и приватно скорби и негодования в связи с событием 1 марта 1881 г. свидетельствует о коренном переломе в общественном мнении, совершившемся после убийства императора. Экспертами в этом вопросе могут выступить лица, принадлежавшие к революционному лагерю и разочарованные в своих надеждах на поддержку общества. «Как только Александр II был повержен, симпатии этих (либеральных и демократических. — Ю.С.) слоев к террористам сначала приостановились на одном уровне, а потом, словно отливная волна после точки прилива, неудержимо пошли на убыль <…> Надо было читать все эти изъявления преданности, которые полетели к подножью престола… от городских и земских учреждений, адвокатских, профессорских и иных корпораций! Как мало было во всем этом верноподданническом хаосе соболезнований, поздравлений, благословений, проклятий, лести за страх и лести за совесть — как бесконечно мало было в них выражения гражданских чувств, политических мыслей, дум о России, а не только о ее царе», — писал Н.С. Русанов{589}.
* * *Чрезвычайная ситуация, в которой оказался император Александр II, стала временем проверки на прочность «верноподданнических чувств». Подданные самодержавного государя — а на какой бы ступени социальной лестницы эти люди ни стояли и какого бы мнения о своей роли в государстве ни придерживались, они оставались в глазах монарха, да и в своих собственных, верноподданными — должны были решать, каким образом следует относиться к попыткам его убийства, предпринимаемым другими подданными во имя каких-то идеалов.
Основополагающее значение имел при этом опыт отношения к монархии вообще и к конкретному ее представителю в лице Александра II. В государе можно было видеть «Помазанника Божия», чей сакральный и символический статус не позволяет помыслить о каком-либо злоумышлении. Он же был человеком, совершающим как благие дела, так и ошибки, даже грешащим. Наконец, он был политиком, ответственным перед страной и ее народом за общее благополучие. В действительности эти точки зрения не существовали отдельно друг от друга. Их переплетение приводило подчас к формированию сложных и противоречивых мнений. Презирая человеческие слабости и осуждая политику Александра II, возможно было с негодованием относиться к любым покушениям на него, видя в царе воплощение монархического принципа. Прямо противоположной была точка зрения многих радикалов: сам по себе император мог оцениваться как неплохой человек, но его следовало убить именно как главу режима, с которым следует бороться любыми методами. Все же чаще отношение к монарху складывалось под влиянием целого комплекса факторов, на первое место среди которых выходила оценка его политики. Не только действия императора, но также все меры высшей и местной администрации, все промахи полиции в конечном счете возможно было возложить на главу государства, ответственного за них хотя бы в силу того, что именно им делаются назначения на те или иные посты.
Отношение к Александру II как к «мишени» террористов, обусловленное разными моделями восприятия монарха, мало изменялось от воздействия череды покушений, следовавших одно за другим. Особенно это касалось модели, когда монарх рассматривался как «Помазанник Божий». Во всех остальных случаях можно наблюдать колебания, спровоцированные такими заметными событиями, как повторный брак императора или смена политического курса, но они не были значительными. На убеждение, что Александр II является воплощением милосердного монарха (или «старого развратника»), мало воздействовали внешние события. То же, как ни парадоксально, характерно для тех, чье отношение к императору определялось оценкой его политического курса. Репрессивные меры, проводившиеся в жизнь до февраля 1880 г., были недостаточны для того, чтобы смягчить «охранительные» круги, обвинявшие власть в «бездействии» (показателен выпад статского советника Т.Т. Кириллова, который в ноябре 1881 г. анализировал события последних нескольких лет: «Самое применение репрессий производилось с крайней нерешительностью, а в некоторых случаях даже в тайне, как будто устыжая власть»{590}). «Диктатура сердца» только укрепила их в этом мнении. Равным образом либералы сосредоточили свои недолгие надежды и ликования вокруг фигуры М.Т. Лорис-Меликова, не перенося свое восхищение на того, кто подписал это назначение. Отсутствие скорых и видимых успехов либеральной программы постепенно умеряло их восторги. При такой устойчивости моделей восприятия Александра II практически не имеет значение, когда высказывалось то или иное мнение о цареубийстве — после покушения 19 ноября или 5 февраля.
1 марта 1881 г. было поворотной точкой. Несмотря на череду покушений, а может быть, как раз благодаря им цареубийство стало неожиданностью для общества. Годы «охоты на царя» создали иллюзию, что император не может быть убит. Реакция большей части общества на смерть Александра II, воспринятая народовольцами и сочувствовавшими им радикалами как «предательство», «трусость», отсутствие «гражданской позиции»{591}, на самом деле нелогичной была только для них. На фоне единичных смелых статей газет «Страна» и «Голос», написанных, как впоследствии выяснилось, отнюдь не представителями либерального лагеря, на фоне немногочисленных попыток заявить в адресах Александру III политические требования вместо верноподданнических чувств, телеграммы, венки, благотворительные инициативы для увековечивания памяти «царя-мученика» представляли собой массовое явление.
Наталия Родигин, Мария Коркина.
ЮБИЛЕЙ РЕФОРМ АЛЕКСАНДРА II КАК ФЕНОМЕН ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ РОССИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX в.
Феномен юбилеемании второй половины XIX — начала XX в. привлекал к себе внимание таких историков, как К.Н. Цимбаев, Р. Уортман, А.И. Буслаев{592}. Однако до сих пор специальных исследований, посвященных юбилеям либеральных реформ и памятным датам правления царя-освободителя, не предпринималось. Изучение юбилейных репрезентаций не только конкретизирует существующие в исторической науке представления об эволюции оценки сущности и значения преобразований Александра II в разные годы пореформенной эпохи, но и позволяет выявить контексты актуализации темы либерального реформирования в общественной мысли Российской империи, установить факторы, предопределившие содержание отзывов о реформаторской деятельности императора.
Задача настоящей статьи — выяснить, какие цели ставили перед собой власть и различные идеологические сообщества при организации празднования юбилеев правления Александра II и его реформ. Мы предполагаем, что конкурирующие акторы политического процесса использовали юбилейные церемонии для формирования национальной и мировоззренческой идентичностей русского образованного общества, его консолидации, конструирования его «фигур и мест памяти». В центре внимания — публикации периодических изданий различной общественно-политической ориентации, посвященные юбилейным датам, источники личного происхождения, исходившие от представителей разных мировоззренческих и социальных групп пореформенной России.
