Джеймс Миченер - Гавайи: Миссионеры
Относительно справедливого и мудрого алии:
– Он смел и отважен. Он защищает слабых. Он честно распоряжается государственной казной. Он прислушивается к советам. Он аккуратен в одежде и обязательно носит брюки. У него только одна жена. Он никогда не напивается. Он помогает своему народу и самому себе. Он верует в Господа.
Относительно самой серьезной проблемы Гавайев:
– Научите народ читать.
Но чаще всего, возвращаясь после очередного собрания в свой дом, он уныло сообщал супруге:
– Иеруша, я уверен в том, что они не поняли ни слова из того, что я им сегодня рассказал. Мы работаем и работаем, не покладая рук, а никаких сдвигов нет, и не предвидится.
Но Иеруша не разделяла пессимизма своего супруга, по скольку всем было ясно, что в своей школе она буквально творит чудеса. Она выучила местных женщин шить, прекрасно стряпать и воспитывать их собственных малышей.
– Вы никому не должны отдавать своих детей! – настаивала она. – Это против закона Божьего! – Иеруша с радостью смотрела на кивающих женщин, но самое большое удовлетворение ей доставляла юная Илики, которая когда-то проводила время с моряками на китобойных судах, а теперь с удовольствием читала вслух псалмы.
Что касается обучения мальчиков и взрослых мужчин, здесь свои знания и неутомимость сумел проявить Кеоки. Он был и преданным христианином, и опытным наставником, поэтому его школа считалась одной из лучших на всей группе островов. Но больше всего ему удавались ежедневные проповеди, поскольку этот молодой человек обладал врожденными способностями к ораторскому искусству, что свойственно гавайцам, и оттачивал свой талант, пуская в ход живое воображение и приводя всевозможные примеры. Например, его описание Великого потопа было настолько реалистичным, что слушатели краем глаза поглядывали на океан, ожидая, что в любую минуту со стороны рейда Лахайны могут появиться гигантские волны.
Но, конечно, если заглянуть в будущее, можно было смело сказать, что наибольшее значение для развития островов имела, конечно, школа Эбнера, которую посещали все алии. Самой любимой и способной ученицей оказалась дочь Маламы Ноелани, которую Эбнер спас от разбушевавшихся матросов.
Эта девушка уже с рождения должны была стать следующей алии нуи, поскольку её происхождение было безупречным. Её отец и мать были родными братом и сестрой, каждый из них – благороден и мудр по-своему. Ноелани унаследовала славу бесчисленного количества поколений великих гавайцев. Она была умна и прилежна и могла бы украсить своим присутствием любое общество. В своем очередном отчете в Гонолулу Эбнер писал о ней: "Она почти такая же талантливая ученица, как и её мать. Она уже умеет читать и писать, говорить по-английски и выполнять элементарные арифметические действия. Я чувствую, что она предана пути Господнему и, скорее всего, станет одним из первых равноправных членов новой церкви". Когда Эбнер зачитал вслух эти строчки девушке, лицо её просияло от радости.
* * *Обучение Маламы оказалось более трудным. Огромная алии была упорной до степени бестолкового, ослиного упрямства. Она требовала, чтобы учитель объяснял ей все до мельчайших подробностей. Кроме того, у неё обнаружилась черта, которая раздражает любого педагога: Малама запоминала все то, что её учитель рассказал ей накануне, и при следующей встрече она могла самостоятельно рассуждать о правильности его логических выводов. Так что, в случае чего, Малама могла представить наставнику его же собственные противоречия и уличить в ошибке. Вряд ли в истории педагогики можно было бы отыскать пример шумных уроков, где учитель и ученица настолько бы препирались друг с другом, как те занятия, когда Эбнеру приходилось заниматься с Алии Нуи наедине. Малама удобно располагалась на циновках, развалившись на своем огромном животе, кулаком подпирая лицо, формой напоминавшее луну, и требовала:
– Научи меня, как достичь Божьей благодати.
– Я не могу этого сделать, – неизменно отвечал Эбнер. – Вам придется научиться этому самой.
Однако сложными уроки получались не из-за интеллектуальной непримиримости Маламы, в чем ей, конечно, нельзя было отказать, а из-за того, что она настоятельно требовала, чтобы Эбнер отвечал на все вопросы, которые она пыталась задавать на ломаном английском. Малама сразу выделила английский, как избранный язык Господа, потому что именно на нем была написана Библия. И поскольку все те, кто был так дорог Богу, изъяснялись по-английски, Малама приняла решение обязательно овладеть этим языком.
Эбнер, с не меньшей решимостью, старался проводить уроки только на гавайском. Он считал, что, раз уж ему суждено принести христианство на эти дикие острова, будет лучше, если он сам как можно быстрее овладеет местным языком. Правда, многие алии из Гонолулу уже понимали английский, но священник собирался в дальнейшем разговаривать не только с алии. Таким образом, получалось, что когда Малама задавала Эбнеру вопрос на ломаном английском, он отвечал ей на ещё более безобразном гавайском, и урок худо-бедно продолжался дальше. Например, когда преподобный Хейл начал яростно порицать местную традицию варить или печь собак и есть собачье мясо, беседа между ученицей и учителем шла примерно следующим образом:
– Собака хороню кау-кау. Ты не любить зачем? – спрашивала Малама.
– Поки пилау, – пренебрежительно бросал в ответ Эбнер.
– Свинья всякий раз спит грязь. Ты думать, собака тоже спит грязь?
– Кела меа, кела меа, надо кушать пуаа. Пуаа – хорошо кушать, а поки плохо.
Если бы оба перестали упрямиться и говорили каждый на своем родном языке, беседа получилась бы более содержательной и простой, поскольку они прекрасно понимали языки друг друга. Но Малама вбила себе в голову что она – и только она! – будет первой на Мауи, кто заговорит по-английски. Эбнер был так же решительно настроен на то, что свою самую первую проповедь в новой церкви он обязательно должен прочитать на чистом гавайском.
Однако преподобного Хейла всякий раз раздражало ещё то, что когда, наконец, ему удавалось загнать Маламу в логический тупик, чтобы её следующее утверждение было больше похоже на признание поражения, она тут же призывала своих служанок и заставляла делать ей массаж. И пока они постукивали её по огромному животу, перемещая по внутренностям пищу, Малама мило улыбалась учителю и произносила:
– Продолжай! Продолжай!
– Итак, если цивилизованные народы не едят собак, значит, и гавайцы тоже не должны этого делать, – преподносил Эбнер новый аргумент, и на этот раз Малама обращалась к од ной из служанок и просила обмахивать себе лицо опахалом из пушистых перьев.
– Кокуо лицо этот человек тоже. Мухи очень много на ли цо, бедняжка.
И пока Эбнер беспомощно сражался с бесившими его перьями, его аргумент благополучно забывался.
Тем не менее, оба соперника уважали друг друга. Малама хорошо понимала, что этот маленький миссионер сражается сейчас за её душу. И никакие уступки его бы не устроили. К тому же, он был честным человеком, и Алии Нуи могла доверять ему. Кроме того, она знала, что Макуа Хейл храбрый мужчина и готов встретиться с любым противником. Она чувствовала, что с её помощью он вознамерился покорить весь остров Мауи.
"Что ж, это было бы совсем неплохо, – рассуждала Малама. – Из всех белых людей, которые появлялись в Лахайне (а она хорошо помнила и китобоев, и торговцев, и военных), пожалуй, он единственный, который принес больше, чем забрал. В конце концов, что именно он требует от меня? – размышляла Алии Нуи. – Он хочет, чтобы я больше не посылала в горы мужчин за сандаловым деревом. Он хочет, чтобы рыбных прудов стало больше, и чтобы увеличилось количество полей таро. Он требует, чтобы я защищала наших девушек от матросов, и чтобы новорожденных девочек никто бы не закапывал заживо. Все, что говорит и советует мне Макуа Хейл, правильно и хорошо". После этого мысли Маламы перекидывались на её мужа Келоло, с которым священник запретил ей спать. "Но от Келоло я отказываться не собираюсь, упрямилась женщина. – Разве что только перед самой смертью". И так продолжалась война между Маламой и Эбнером. Однако если утром миссионер, занятый другими делами, не мог прийти к своей ученице в её травяной дворец, она чувствовала, как ей не хватает этого маленького человечка, потому что как раз бесконечные споры с ним и составляли самую интересную и восхитительную часть всего дня. Она интуитивно чувствовала, что все то, что он говорит – истина, и он был первым человеком, который вел себя с Алии Нуи честно и справедливо, желая добра ей самой и её острову.
* * *Когда наступила пора рожать Иеруше, от доктора Уиппла пришли неутешительные вести: "Меня задерживают на острове Гавайи, где сразу три жены миссионеров должны родить, поэтому я не смогу приехать к вам в Лахайну. Однако я уверен в том, что брат Эбнер будет в состоянии справиться со всем самостоятельно, и роды пройдут нормально. Тем не менее, я прошу вашего прощения за то, что не смогу присутствовать при этом лично. Извините".
