Джеймс Миченер - Гавайи: Миссионеры
Эбнер, занятый только что появившимся на свет мальчиком, аккуратно держал его в руках, затем, нервничая, перерезал и перевязал пуповину, а сам мысленно перебирал в уме все то, что успел прочитать в справочнике по акушерству. Разумеется, это делало ему честь. Однако, простояв с новорожденным некоторое время в темной хижине и так больше ничего не вспомнив, он вышел на улицу и передал ребенка ожидавшей женщине, которую специально пригласили сюда ещё накануне. Та, приняв мальчика из рук священника, немедленно приложила его к груди.
– Сейчас ему надо внимательно следить за состоянием женщины! – предупредила первая повитуха.
– Интересно, догадается ли он, – отозвалась вторая, – что теперь ему нужно массировать ей живот, чтобы быстрее отошел послед.
– Как ты считаешь, он согласится взять наш настой целебных трав? – продолжала первая. – И она указала на сосуд, в котором находилась та лечебная жидкость, которой в течение уже двух тысячелетий пользовались предки гавайцев для то го, чтобы останавливать кровотечение.
– Он ничего не возьмет из наших рук, – печально покачала головой вторая.
Внутри хижины Эбнер яростно перелистывал страницы справочника, которые должны были рассказать ему о том, что он должен делать дальше. Он перестелил постель, обмыл водой мать, прислушался к её дыханию, и вдруг забеспокоился, потому что с Уранией происходило нечто такое, о чем в книге не говорилось.
– Брат Авраам! – громко позвал он.
– Что такое? – еле слышно отозвался муж.
– Боюсь, что она теряет крови больше, чем полагается. Брат Авраам ничего не соображал в подобных делах, но тут же ревностно схватился за книгу, и пока двое миссионеров со всем старанием пытались выудить из своих справочников необходимую информацию, для спасения жизни роженицы, сестра Урания слабела с каждой минутой. Испытания, которые выпали на её долю, понемногу делали свое дело, и лицо женщины уже приобрело сероватый оттенок.
– Она не должна так крепко спать! – запаниковал Эбнер.
– Но что же мы можем сделать? – застонал Авраам. – О Господи! Не дай ей умереть именно сейчас!
Снаружи продолжалось обсуждение происходящего:
– Они же должны сейчас массировать ей живот, но, похоже, вместо этого они опять занялись своими разговорами.
Постепенно среди толпы, собравшейся возле хижины и простоявшей здесь всю ночь, пошел слух о том, что хрупкая белая женщина, родившая ребенка, умирает. Эта страшная мысль проникла к ним вместе с лучами утреннего солнца, ползущими по листьям кокосовых пальм, и гавайцы, для которых рождение человека считалось великой радостью, начали плакать. Они лили слезы о несчастной женщине ещё до того, как миссионеры поняли, что Урания Хьюлетт умерла от потери крови.
Уже позже, усталый и измученный Эбнер Хейл, сидя в тени дерева коу, отрешенно произнес:
– Брат Авраам, по-моему, я сделал все, чтобы спасти вашу жену.
– Такова была воля Божья, – так же печально отозвался Хьюлетт.
– И все же, – продолжал Эбнер, с силой стуча кулаком по медицинскому справочнику, – тут наверняка где-то написано то, что мы не нашли и не успели прочитать!
– Такова была воля Божья, – продолжал настаивать Авраам.
Гавайцы же, наблюдавшие за священниками, сделали свой вывод:
– Как странно иногда поступают белые люди! – сказали они.
– Они так хорошо читают, разбираются в оружии и понимают своего нового бога, – заметила одна старушка, – что, кажется, могли бы больше соображать и в том, как надо принимать роды и помогать женщине.
– Но что самое занятное, – добавил кто-то, – в Америке мужчины часто выполняют женскую работу.
Однако старая повитуха, которая больше всех критиковала миссионеров, все же вынуждена была признать:
– И даже учитывая все то, что мы сказали, дети у них рождаются хорошие.
После похорон Урании (она была одной из первых жен миссионеров, умерших в родах, или от переутомления и истощения), Эбнер договорился с местными жителями, чтобы они в течение двух месяцев позаботились об Аврааме Хьюлетте, его сыне и кормилице, пока те не смогут отправиться назад в Хану, расположенную на другом конце острова. Когда все подробности и условия были обговорены, Эбнер и проводник отправились домой по горной тропинке. Но не успели они отойти далеко, как услышали чей-то голос, настойчиво зовущий священника. Выяснилось, что вслед за ними бросился брат Авраам, который начал умолять Эбнера взять с собой ребенка.
– В Лахайне наверняка найдутся добрые люди, которые сумеют позаботиться о мальчике, – отчаянно просил он.
– Нет, – заупрямился Эбнер. – Это было бы неестественно.
– Но что мне делать с ним? – чуть не плакал Авраам. Сама постановка вопроса показалась преподобному Хейлу отвратительной. Он ответил:
– Вы станете воспитывать его, брат Авраам, и вырастите из сынишки достойного сильного мужчину.
– Но я ничего не понимаю в воспитании детей, – пробор мотал брат Авраам.
– Прекратите! – вдруг рассердился Эбнер. – Ваша обязанность – учиться этому. – С этими словами он повернул отрешенного миссионера к себе спиной и подтолкнул его в сторону Ваилуку, где Хьюлетту предстояло научиться воспитывать своего ребенка. Когда нескладный миссионер удалился, Эбнер страстно произнес следующие слова, адресуя их проводнику, который, правда, так ничего и не понял из пламенной речи священника:
– Я полагаю, что если бы у него ещё тогда хватило храбрости и отваги, его жене не пришлось бы умирать. Если бы он оставался с ней в Хане и сам постарался сделать все то, что мы сделали здесь, все закончилось бы благополучно. Сестру Уранию убил этот невероятный переход через горы до Ваилуку. Бедняжка! Она ведь уже восемь месяцев отходила с ребенком!
Эти мысли навеяли на Эбнера воспоминания о собственной жене, и он испугался, что весть о смерти Урании от родов могла бы плохо отразиться на самочувствии Иеруши. Поэтому Эбнер разработал хитрый план, чтобы ничего не рассказывать своей супруге. Рассуждая об этом, он, скорее руководствовался надеждой, а не разумом:
– Пока эти печальные новости дойдут до Лахайны, пройдет некоторое время. Сам же я ничего не должен рассказывать своей любимой жене.
Итак, он вошел в тайный сговор с самим собой, и даже призвал Господа стать его свидетелем, но как только он дошел до дома, то сразу увидел, что даже локоны Иеруши как-то не так спускаются к плечам. А когда она бросилась к нему после этой первой их разлуки с момента свадьбы, Эбнер все же постарался, чтобы слова его оставались верны его же собственному договору. Однако действия всё равно выдали его, и лишь только Эбнер взглянул на супругу с пылкой любовью и страстью, она в тот же момент поняла, что произошло.
– Сестра Урания умерла! – воскликнула Иеруша и рас плакалась.
– Да, это так, – вынужден был признать Эбнер. – Но с то бой этого не произойдет, Иеруша. – В тот момент он впервые назвал супругу по имени.
Она попыталась о чем-то спросить его, но Эбнер резко схватил её за запястья и заглянул в её большие карие глаза:
– Ты не умрешь, Иеруша, я клянусь Богом, что не дам тебе умереть!
Произнеся это, он отпустил её ладони и бессильно опустился на сундук, закрыв голову руками. Через несколько секунд, поборов свой стыд, он сказал то, что считал необходимым:
– Господь оберегает нас самым таинственным и непостижимым образом, Иеруша, и хотя мысли мои могут показаться в чем-то ужасными, тем не менее, то, что я скажу – сущая правда. Господь не просто так вынудил меня присутствовать при смерти сестры Урании. Таким образом, он напомнил мне, что бы я подготовился к тому, что скоро настанет и тебе очередь ро жать. Теперь я знаю, что и как нужно делать. И я знаю даже, как следовало поступить брату Аврааму. Иеруша, теперь я действительно подготовлен, и поэтому ты не умрешь. – Он вскочил на ноги и, что есть силы, выкрикнул: Ты… не… умрешь!
В тот момент больше всего на свете ему хотелось заключить свою жену в объятия и осыпать её поцелуями, дикими поцелуями, при этом чуть ли не подвывая от избытка эмоций, как поступают животные на лугу, там, на далекой ферме. Но он не знал, как это делается, и поэтому вся его любовь выразилась в этом кратком, но весьма искреннем утверждении: "Ты не умрешь". И с тех пор, наверное, ни одна женщина на самом отдаленном острове в последние дни беременности не чувство вала себя такой уверенной, вспоминая об этом милом сердцу утверждении своего супруга.
* * *Но если Эбнер, таким образом, обрел в своем миссионерском домике настоящую духовную победу, то в травяном дворце Маламы его поджидало полное поражение. Когда он явился к Алии Нуи для того, чтобы преподать ей очередной урок, то обнаружил, что Келоло никуда не переехал, а продолжает, как и ранее, жить вместе со своей супругой.
– Какая гнусность! – тут же вскипел Эбнер.
Двое влюбленных гигантов, которым уже перевалило за сорок, в недоумении вслушивались в слова миссионера, пытаясь понять, почему Господь так ненавидит браки между близкими родственниками, но когда красноречие Эбнера иссякло, Малама спокойно объяснила ему:
