Наталия Ильина - Дороги и судьбы
Рассказывали: Буби и Вертинский бесплатно угощали друзей шампанским. Этому поверить было легко. Я так и увидела Вертинского, небрежно бросающего через плечо официанту: "Счета не подавать, запишите на меня!" Левка, Гриша, Гига и их дамы, приятельницы Буби и их кавалеры, а также многие другие ехали в "Гардению" как в гости, к друзьям, и не ошибались - их принимали как дорогих гостей. Актерский темперамент владельцев "Гардении" заставил их так вжиться в роль гостеприимных хозяев, что они, думается, и незнакомых, разыгравшись, поили бесплатно.
Рассказывали также, что лица, заказывающие вино и {215} провизию, щелкавшие на счетах и сидевшие за кассой,- все, как на подбор, оказались жуликами. И этому легко было поверить. Буби и Вертинский в качестве владельцев предприятия должны были как магнитом притягивать к себе именно жуликов.
Короче говоря, вскоре выяснилось, что траты огромны, а выручки нет, музыканты ушли, забрав свои инструменты, за ними последовали мексиканские танцоры, норвежские акробатки и жонглер. А Буби с Вертинским и друзьями в пустом помещении допивали еще оставшиеся в погребе бутылки и совещались: как быть? Жулики, объединившись с поставщиками вин, грозились передать дело в суд.
Дошло до суда или нет, не знаю. Думаю, что Буби, как лицо ответственное, уехала либо в Гонконг, либо в Манилу - именно туда скрывались те, кого преследовали кредиторы. Во всяком случае, после истории с "Гарденией" я больше никогда не встречала Буби. Вертинского же через какое-то время вновь увидела за столиком "Ренессанса"... Первая половина дня, в зале полутьма, моют полы, стулья кверху ножками на столах, ходят кошки. Вертинский, похожий на огромную нахохлившуюся птицу, лениво тыкает вилкой в яичницу и читает мне стихи парижского эмигрантского поэта Георгия Иванова: "Так что же делать? В Петербург вернуться? Влюбиться? Или Оперa взорвать? Иль просто лечь в холодную кровать, закрыть глаза и больше не проснуться?.." Словом, все как прежде. Я никогда не расспрашивала Вертинского о том, что именно произошло в "Гардении". Я лишь думала, глядя на него: "Нет, не таким, как мы, не нам, бродягам и артистам, браться за коммерческие дела..."
***
А вскоре ввязалась в коммерческое дело и я.
Некая Алла Г. решила выпускать маленькую еженедельную газету рекламно-информационного типа. Такого рода бюллетень, пестрящий объявлениями, издавал в Шанхае один американский журналист и, чтобы привлечь подписчиков, печатал в своей газетке анекдоты, юморески и другое развлекательное чтение. Его примеру думала последовать Алла - за этим-то я ей и понадобилась.
Коротко знакома с Аллой я не была, но то, что знала о ней, внушало уважение. В любую погоду она бегала по улицам Шанхая, собирая объявления для нескольких га-{216}зет и журналов сразу, а могла бы ничего не делать, дома сидеть - ее мать вторым браком была замужем за вполне состоятельным англичанином. Когда отчима перевели в Гонконг, Алла не пожелала следовать туда за ним и своей матерью. Уезжающие оставили ей какую-то сумму, чтобы она, как это водилось, смогла открыть "свое дело".
В те годы в Шанхае каждый мог издавать что ему вздумается, было бы на что, а разрешение у полиций обеих концессий достать было легко... Существовало немало частных типографий, бравших столько-то долларов за печатание страницы и вдобавок предоставляющих в своем помещении комнатушку, где можно было править гранки, делать расклейку материала для верстки и даже принимать посетителей.
...Терзавшие меня в Харбине проклятые вопросы (как жить? что с собой делать?) в начале моей шанхайской жизни, несмотря на трудности и неустроенность, меня не мучали. Я знала, что мне делать, я нашла себя. То, что за свой труд я получала гроши и приходилось вечно искать добавочные заработки, казалось в порядке вещей. В Париже тех лет известные писатели, крупные журналисты, сделавшие себе имя еще в России, жили чуть не впроголодь, это не говоря уже о молодых, начинающих... Выматывала, раздражала вечная борьба с Тепляковым. Возвращали фельетон: "Не пойдет. Вы тут смеетесь над конферансье. А недавно на вечере конферировал известный фотограф..." - "Да я не о нем! Я - вообще!" - "Может принять на свой счет, а он наш рекламодатель. Тепляков велел снять, все!" Уж раз "Женькин пес" велел снять, это и в самом деле все!
Смеяться не разрешалось ни над кем, ни над чем. Везде рекламодатели, которые могут обидеться. Если хотите издеваться, идите на советский фильм, ругайте его. А вот этого-то мне как раз и не хотелось.
Сильное впечатление, производимое на меня советскими фильмами, не зависело ни от режиссеров, ни от актеров, ни от содержания. Стоило мне услыхать русскую речь, увидеть русские пейзажи - я начинала плакать... К решительному шагу, к переходу в советский лагерь (в Шанхае существовал "Союз возвращенцев"), я готова еще не была... Попав в "Шанхайскую зарю", я очутилась в эпицентре эмигрантской грызни, взаимных обид, раздоров, поношений, подозрений - все это казалось мне мелким, жалким, ничтожным "...и совсем не в мире {217} мы, а где-то на задворках мира, средь теней...". Один из эмигрантских поэтов говорил, что становится "неразговороспособен", ибо нет на свете более безнадежного и душу опустошающего ремесла, чем профессия эмигрантского литератора, брошенного в чужую стихию, где до него дела никому нет... Этих слов я не знала тогда, но, видимо, нечто подобное ощущала. Хотелось что-то менять, куда-то уйти. Куда - не знала.
Подвернулась Алла, и я радостно кинулась в несуществующую газетку, которая могла прогореть и лопнуть через месяц, совсем как "Гардения"! Вся коммерческая сторона на Алле, я же должна была заполнять своими писаниями свободное от объявлений место будущего рекламного издания. Мы решили: никакой политики! Задача: развлекать и увеселять читателя. Как именно - на мое усмотрение.
Была у меня в те годы приятельница Ирина С., русская, жена американца. В ранней молодости занималась журналистикой, писала стихи, бывала у моей матери - та любила покровительствовать юным дарованиям. Наша с Ириной разница в возрасте (четыре года) была тогда неодолима - семнадцатилетнему с тринадцатилетним общего языка не найти. Но вот мы встретились в Шанхае, друг другу обрадовались, подружились. Ирина была наполнена, насыщена, пропитана русской литературой. В ее чтении я впервые узнала поэму Андрея Белого "Первое свидание" и стихи Пастернака. Она же научила меня любить Чехова - до тех пор он был мне чужд. И конечно, возникла у нас (так же как и с Вертинским!) игра в "откуда это?".
Трехкомнатная квартира, детей нет, хозяйственных забот тоже (бой и повар), обеспеченность полная, живи в свое удовольствие, живи как все шанхайские иностранные дамы - утренняя прогулка с собакой, магазины, в час завтрак, затем загородный клуб. Там бридж, там мачжан, туда после работы приезжает муж, легкая выпивка, затем домой обедать, после чего каждый сидит в своем кресле, муж отдыхает, читая журналы или детективы, жена тоже читает или вяжет - телевизоров ведь тогда еще не существовало...
Монотонность жизни нарушается коктейлями, зваными обедами, зваными (дамскими) чаями... Кроме того, при клубе и гольф, и теннисный корт, и бассейн. Чем не жизнь? {218}
А Ирина изнывала от скуки и бросилась на меня, как голодный на хлеб. В иностранном обществе, ее окружавшем, друзей себе не находила, хотя, вероятно, были там люди вполне образованные. Неглупым человеком, все понимавшим в своем инженерном ремесле, был Иринин муж Томми.
Но вот с иностранцами ей было скучно, а со мной, в те годы существом весьма невежественным, со мной ей скучно не было. Почему же? А потому, полагаю, что "Зима, крестьянин, торжествуя...", "По небу полуночи ангел летел...", "Все врут календари...", "На холмах Грузии..." и многое, многое другое, не говоря уж об именах собственных (Ноздрев, Онегин, Фома Опискин), никаких ассоциаций у иностранцев не вызывали, они росли, складывались в чем-то совсем ином, своем.
Ирина с восторгом приняла участие в "Шанхайском базаре" - помощь неоценимая: одаренный литератор отдавал нам свое перо бесплатно. Ирине не деньги, а занятие было необходимо. Отныне занята она была выше головы.
Мы печатали "Базар" в типографии, принадлежавшей китайцу. Старый дом в глубине двора восточной, "бедной" части авеню Жоффр, тут же помещалась какая-то харчевня, и красивая Ирина, шествовавшая в своих туалетах и шляпках по грязному и чадному двору, вызывала изумление окружающих...
Писали мы каждая у себя (я взяла напрокат машинку), затем сходились в отведенной нам хозяином комнатушке - голые стены, два-три расшатанных стула. Правили гранки, верстали, придумывали заголовки для отделов, куда шли иронические заметки без подписи: "В этой маленькой корзинке...", "Букашки, мошки, таракашки...". У Ирины были псевдонимы: "Елизавет Воробей" и "Рени" - для фельетонов, "Ник. Зарубин" - для статей. У меня - "мисс Пэн", "Зинаида Булкина" и "Топси". Завели "Страницу женщины" - моды, косметика, прически, как обставить квартиру, как удержать любимого человека,- переводили туда статейки из американских дамских журналов. Вообще поначалу все было тихо, невинно - вполне безобидная рекламная газетка с развлекательным чтением на пристойно-культурном уровне. Но ни Иринин, ни мой темперамент не позволили нам удержаться в этих рамках. Мы начали подкусывать, подкалывать то эмигрантские балы с их крюшонами, кокош-{219}никами и лотереями, то концерты с любительскими сопрано и пошлыми шутками конферансье... Отменили "Страницу женщины" и вместо нее завели отдел "В литературном отчаяньи", куда писали ехидные рецензии на рассказы и романы шанхайских литераторов и уличали в малограмотности репортеров...
