Петр Вершигора - Люди с чистой совестью
1 февраля за три часа до темноты все пришло в движение в наших четырех отрядах и двадцать одной роте ковпаковцев.
- Вперед, на запад, академик! На запад, и только на запад! - весело говорил мне Руднев после того, как я доложил ему о том, что разведчики, целый день следившие за гарнизонами немцев, не отметили там никаких перемен.
Руднев усмехнулся:
- Даю слово, что в штабе немецкой группировки сейчас пишутся последние диспозиции.
- Завтра с утра вся махина придет в движение и начнет хватать руками воздух...
- Да и местных партизан. Кстати, предупредил ты соседей о нашем уходе?
Я ответил, что начштаба Григорий Яковлевич сделал это.
Замысел наш был прост и заключался в том, что нацеленные на нас немцы готовили наступление на завтра. Мы же уходили сегодня через совершенно непроходимое болото Бурштын. Январские морозы образовали на нем довольно прочную кору. Пройдя километров двенадцать болотом, колонна остановилась. Пока выясняли причину, в голову колонны въехали Руднев и Дед Мороз, сопровождаемые кучей связных мальчишек.
В это время нас нагнал Михаил Кузьмич. На скаку он спрыгнул к нам на санки. Прирученный конек сразу пристроился за санками с его малым хозяином. Недаром скормил Семенистый ему десятки хлебов и делился с ним сахаром, который он всегда таскал в карманах для своего верного друга.
- Командир прислал сказать, что боковое охранение нащупало немцев. Чтобы в колонне никто не знал, я только командиров предупредил.
Положение становилось незавидным. Руднев задумался.
Дед Мороз вышел в сторону от ряда саней и, медленно бредя по глубокому снегу, приглядывался к чему-то на земле.
- Черемушкин, ко мне, - тихо позвал он.
Молодой разведчик подбежал к старику, и они перекинулись несколькими словами. Колонна стояла молча.
Руднев скомандовал:
- Буланого вперед!
За нами, обгоняя обоз, почти по брюхо в снегу, вскачь неслись розвальни, увлекаемые рослым конем, который был известен в отряде своей неутомимостью.
Дед Мороз на ходу повалился в розвальни. Я слышал, как он сказал Черемушкину:
- У тебя глаза помоложе, у меня голова поумней. Давай вдвоем работать. Смотри не сбейся со следа. Не сорвись на след зайца или лисы. Запутаемся совсем... Нагонит нам Ковпак холоду...
Дальше колонна шла по следу волка. А в начале сорок третьего года в колонне ковпаковцев было полторы тысячи людей и до пятисот саней.
Часа через два мы уже были на внешней стороне немецкого кольца. Теперь нам был и черт не брат.
Усач Ленкин ехал, как всегда, впереди колонны. Он молчал, а затем, сплюнув, буркнул свою любимую поговорку:
- Ночь темная, кобыла черная, едешь, едешь, да пощупаешь - не черт ли везет!
- Вот дьявольщина, нельзя ли хоть спичкой чиркнуть, что ли, завозился Коробов, сидевший рядом со мной на санках.
- Зачем тебе?
- Это же целый абзац. Фольклор, партизанский фольклор. Нельзя ли чиркнуть спичкой?
- Нельзя, - сказал я эгоистично. - Саша, прибавить шаг!
- Ночь темная, кобыла черная, - и Усач взмахнул нагайкой.
Когда-то в беззаботные, голодные студенческие годы я любил музыку. Изучал ее под руководством Кости Ланкевича, пианиста и выдающегося украинского композитора. Любил часами сидеть в концертном зале консерватории и, закрыв глаза, отдаваться звукам. Они вызывали неясные образы... Так и эти бесконечные переходы, когда слаженная, гармонично организованная боевая группа врезывается, как острый нож, в тело вражеского тыла и разрубает каменные кости шоссеек, стальные мускулы железных дорог, всегда вызывали в моем мозгу неотразимое впечатление симфоний. И когда вдали, начинаясь отдельными выстрелами, сухим треском автоматов, барабанным боем станкачей, разворачивалась прелюдия ночного боя, нервы немного натягивались и, казалось, звенели в теле подобно струнам. Вот уже ударили литавры батальонных минометов. Чем не Бетховен, Мусоргский, Рахманинов!
Впереди взвилась ракета и осветила вздыбившегося посреди переезда коня Саши Ленкина с вьющейся гадюкой плетью над головой.
- Огонь! - скомандовал Усач.
Автоматы разведки застрочили, скосив вражеские патрули, бросившие ракету. Затем очереди стали раздаваться по бокам: веером, расчищая захваченный плацдарм у переезда.
Углом через поле шла девятая рота, стоявшая в заслоне справа, а слева быстро передвигалась вдоль насыпи пятая. Артиллеристы уже вытащили противотанковую пушчонку и поставили ее прямо посреди рельсов. Заслоны, отойдя на полтора-два километра, залегли по бокам. Впереди минеры быстро закладывали мины. Бронебойщики пристраивали свои тяжелые ружья на запасных шпалах.
- Обоз, рысью вперед! - скомандовал Базыма.
- Саша, вырывай голову колонны, вперед!
- Я свое дело сделал. Кланяйтесь фрицевым бабушкам. И-ех, ночь темная, кобыла черная...
И взвод конных разведчиков понесся вскачь.
- Классическая работа! Какой стиль! Я пятый раз в тылу врага, но подобного не видел! - восхищался Коробов.
- Подожди, не то увидишь, - говорил Базыма, толкнув задремавшего ездового. - Не разрывай колонну, шляпа.
Этого только и надо было Семенистому, стоявшему во главе оравы связных. Они с гиком понеслись верхом, нахлестывая отставших коней. Разрыв колонны на марше - опасное дело. Он может оторвать часть колонны, разрезать отряд на две части. Особенно опасен он при форсировании вражеской коммуникации. Мы перерезали ее стальной нерв пополам, но она также перерезает наше живое тело колонны. Каждую минуту жди эшелонов, патрулей, автодрезины, а то и бронепоезда. Поэтому и дорога каждая минута, а чтобы пройти всему соединению через переезд, даже рысью, даже по укатанной дороге, нужно не менее чем полтора часа.
Ночные марши утомляли и людей и коней. И не удивительно, что часто засыпали и те и другие, задерживая движение массы людей и повозок, вытянувшихся на несколько километров позади.
Разослав связных по колонне расчищать путь, проверить "маяков" [регулировщиков на перекрестках дорог] и растолкать пробки, Базыма, вдруг превратившись в озорного хлопца, размахивавшего плетью, крикнул мне:
- Петро! Машинка закрутилась. Дуй! Глазки вперед, ушки на макушке. Верно говорил дед. Навряд ли удастся Адольфу нашего хвоста понюхать!
Я кинулся в санки, и они понеслись.
- Движение - мать стратегии и тактики партизана! - крикнул я, нахлестывая застоявшихся на морозе коней.
- Придержите коней. Дайте зажечь спичку. Это же абзац. Это же записать надо.
Но в это время сзади нас в темноте блеснуло красное пламя, и во все стороны ночь прошили зеленые нити трассирующих пуль. Затем по снежной равнине прогремел взрыв и сразу, как хвост звуковой кометы, сплошной рев автоматов и пулеметов.
- Поезда как не бывало. Как вам нравится?
- А что за бой там?
- Заслоны добивают эшелон.
- Нельзя ли вернуться?
- Нельзя. Каждый делает свое дело. Да и не успеете. Пятая рота и ее командир, бухгалтер Ефремов, это дело сделают и быстро и чисто.
- То есть какой бухгалтер?
Только тут мне пришло в голову, что и Ленкин и Ефремов в мирной жизни бухгалтеры.
- Хотите, дам вам абзац? - рассердился я. - Зажгите спичку. Пишите. Самая воинственная профессия - это профессия бухгалтера. А развивать эту тему можете сколько угодно. Вот вам прототипы.
Эшелон медленно загорался. Пламя лениво лизало щепы изуродованных вагонов, освещая брюхо черного дыма, поднимавшегося к небу.
Мы понеслись по укатанной санной дороге. Впереди была еще шоссейка, и разведчики Ленкин и Бережной уже должны подъезжать к ней. Нужно было догнать их, чтобы принять наиболее быстрое и поэтому наиболее правильное решение, ибо движение и быстрота - мать партизанской тактики и стратегии...
Дорога на запад была открыта.
Рейд начался удачно.
14
Существовал у нас обычай, заведенный комиссаром Рудневым. Два раза в день, в 14 и в 24 часа, радист Вася Мошин подходил к штабу с толстой книгой под мышкой.
- Читать сводку! - командовал Руднев.
Как угорелые, разлетались во все стороны связные, Семенистый, Ванька Черняк и другие, орали на весь лес, если дело было летом, стучали плетью в окна и двери халуп, если дело было зимой, кричали:
- Читать сводку!..
Через несколько минут возле штаба собиралась толпа партизан, и Вася Мошин раскрывал свою библию.
- От Советского информбюро. Вечернее сообщение за...
Воцарялось молчание, и люди выслушивали все, что он читал. Кто не сражался в тылу у противника, кто не был по месяцам лишен возможности читать родные строчки советской газеты, тот не может понять нашего волнения.
Многие месяцы лишь тоненькой нитью эфира, да и то не всегда, мы были связаны с Родиной. О событиях, происходивших на фронте и в советском тылу, мы знали только по сводкам Совинформбюро и только от Васи Мошина.
И понятно, что этот человек, выполнявший лишь трудную и скучную техническую обязанность, стал олицетворением всего того, что делалось за фронтом.
