Джеффри Хоскинг - История Советского Союза. 1917-1991
В 1929 г. эти репрессивные меры дополнились законом “О религиозных объединениях”. В соответствии с ним религиозная деятельность теперь могла быть разрешена исключительно зарегистрированным объединениям численностью не менее двадцати человек, достигших восемнадцатилетнего возраста. Только такие объединения имели право арендовать церковные здания и предметы, необходимые для отправления культа, а равно и приглашать священника для совершения службы. Священнослужители более не считались пастырями, но стали простыми служащими конгрегации, наемными работниками вроде сантехников или электриков. Любая религиозная деятельность за пределами церквей и специальных молитвенных домов запрещалась. Это означало запрет публичных похоронных процессий, благотворительности, совместных молитв и изучения Библии — если только они не совершались втайне. Теоретически сохранявшаяся до тех пор свобода религиозной пропаганды теперь была формально уничтожена и заменена свободой отправления религиозных культов и “антирелигиозной пропаганды”. Евангелизм, таким образом, оказался вне закона.
Так церкви превратились в состоящие под надзором властей конгрегации, которым не разрешалось ничего, кроме еженедельных служб. Русская Православная церковь, как мы сможем вскоре убедиться, сохранила свою централизованную организацию, но не имела узаконенного общественного положения, и воля ее игнорировалась властями. Теперь это была уже не единая “церковь”, но скорее совокупность изолированных друг от друга “двадцаток” или зарегистрированных властями и находящихся под их надзором конгрегации, часто имевших в своем составе тайных осведомителей.
Русская Православная церковь, самая крупная из тех организаций, которые должны были затронуть упомянутые выше меры, встретила 1917 год разобщенной и деморализованной. Внутри самой церкви было очень сильно стремление и к реформам, и к освобождению от удушающей зависимости от государства. Так, например, реформисты хотели придать литургии более демократический характер путем замены древнеславянского ее языка современным русским. Хотели они также демократизировать и управление церковью, передав его от Святейшего Синода Собору, избираемому совместно клиром и мирянами. Они хотели уничтожить различия между “белым” (состоящие в браке приходские священники) и “черным” (монахи, давшие обет безбрачия) духовенством. Только представитель “черного” духовенства мог быть посвящен в епископский сан, а это создавало внутри клира своего рода кастовое разделение.
Временное правительство созвало Собор и, таким образом, пошло навстречу требованиям реформаторов. Однако большинство решений Собора так и не воплотилось в жизнь. Действительно, главенство государства над церковью упразднили, но власть выборному Собору не передали — вместо этого был восстановлен допетровский патриархат. Реформаторы покинули Собор после объявления этого решения. Не были выполнены и другие рекомендации реформаторов об уничтожении различий между “черным” и “белым” духовенством и приближении языка службы к народному.
Новое руководство церкви резко отреагировало на ставшее к тому времени очевидным стремление большевиков разрушить церковь. В январе 1918 г. новый патриарх Тихон предал большевиков анафеме. По его словам, так называемые “радетели за счастье народное” на деле попирали волю народа. Он воззвал ко всем верующим, чтобы они объединились в духовном сопротивлении большевикам всеми доступными способами. Следует, однако, отметить, что Тихон не призывал к насильственному свержению большевистского режима. Во время гражданской войны он не поддерживал откровенно белое движение, не призывал к восстановлению монархии. Но многие православные священники это делали. Некоторые из них пробрались за границу и в 1921 г. собрали в Югославии, в г. Карловце, церковный собор, где одобрили призыв к антибольшевистской борьбе и восстановлению монархии, что не могло не создать серьезных сложностей для Тихона.
В дополнение к антирелигиозной пропаганде и гонениям на церковь, большевики старались расколоть ее изнутри. Предлог для этого был найден весьма искусно. Страшный голод в Поволжье стал поводом к тому, что в феврале 1922 г. государство потребовало сдачи церковных ценностей. На деньги, вырученные от их продажи, правительство намеревалось снабжать продовольствием голодающих. Тихон ответил, что церковь согласна продать ценности, не имеющие культового значения, однако с условием, что ей будет разрешено заниматься благотворительностью, ранее запрещенной властями. При этом патриарх отказался сдать культовые предметы, а равно и использовать церковные ценности для государственной помощи голодающим, которая недоступна контролю со стороны церкви.
В ответ на это партия отдала приказ отбирать церковные сокровища. Конфискации встречали иногда отчаянное сопротивление со стороны священников и прихожан. Так, например, бунт произошел в Шуе Костромской области. Восемь священнослужителей и трое мирян были приговорены к смерти. В Петрограде сопротивление конфискациям возглавил сам митрополит Вениамин. В результате он и еще четверо священнослужителей были арестованы, осуждены и казнены. Патриарх Тихон, вызванный для дачи показаний на процессе Вениамина, был подвергнут домашнему аресту.
Но в то же время внутри самой церкви часть ее деятелей считали, что ценности должны быть сданы государству, дабы помочь ему обуздать голод. С целью оказания давления на патриарха ведущие реформаторы создали группу, названную Живой Церковью. Наиболее известной фигурой здесь был о. Александр Введенский. Этот интеллектуал поздно пришел к религии и был христианским социалистом. После Октября он заявил, что марксизм — атеистическое издание Евангелия. Это был красноречивый романтик, находивший в дискуссии с марксистами изощренные интеллектуальные аргументы. Рассказывали, что во время службы он декламировал священные тексты, как стихи, доводя себя до почти истерического экстаза. Более уравновешенные коллеги Введенского осуждали его за это. Ходили разговоры, что в 1919 г. он встречался с Зиновьевым. Последний позднее заявлял, что Живая Церковь из всех религиозных организаций более всех готова к заключению временного соглашения с советским государством.
Но обновленцы не были сплоченной группой единомышленников. Епископ Антонин Грановский, например, возглавил Лигу возрождения церкви. Ее основным требованием было приближение литургии к народным массам, для чего предполагалось ввести менее пышное облачение, отнести Святые Дары от престола, упростив тем самым таинство причастия и вести службу на современном русском языке. Архиерей Владимир Красницкий был основным борцом за права “белого”, или женатого, духовенства. До революции он был настоятелем храма Союза русского народа[10], и потому ассоциировался в политике с правоэкстремистским, антисемитским крылом. Трудно представить, что столь разные люди могли иметь что-то общее; их сотрудничество (хоть и весьма непродолжительное) показывает, что церковь в то время находилась в полной растерянности.
Первоначально всех их объединяло то, что они были готовы сотрудничать с государством, сначала в борьбе с голодом, а впоследствии и в создании стабильных взаимоотношений между государством и церковью. В мае 1922 г. Введенский и Красницкий посетили находившегося под домашним арестом Тихона и убеждали его добровольно отказаться от патриаршего сана, поскольку он не имел возможности исполнять свои обязанности; заместителем своим Тихон назначил митрополита ярославского Агафангела. Тогда обновленцы практически совершили переворот: они создали Высшее Церковное управление во главе с епископом Антонином и объявили, что вся исполнительная власть принадлежит отныне им.
В апреле 1923 г. обновленцы созвали свой Собор, стараясь по мере возможности не допустить туда сторонников Агафангела. Обновленцы лишили Тихона его титулов и даже самого сана и отменили анафему большевикам. Они провели резолюцию, поддержавшую социалистическую реконструкцию общества. Ленин был назван “великим борцом за правду”. Белое духовенство получило большие возможности влиять на управление церковными делами, и женатые священнослужители отныне могли посвящаться в епископский сан.
Эти действия вызвали немедленный и жестокий раскол внутри Русской Православной церкви. Прежде всего большинство священнослужителей отказалось признать новую власть. Вскоре они были смещены и заменены другими, лояльными по отношению к государству. В течение года или около того Живая Церковь одержала таким образом верх над очень большим числом священнослужителей и приходов, предположительно над двумя третями их общего количества. В Москве, например, только четверо или пятеро священников отказались признать Живую Церковь. А отношение к ней со стороны простых верующих было куда более прохладным. Может быть, обновленцы слишком уж открыто сотрудничали с ГПУ, может быть, давление вызвало в религиозных людях естественное стремление вернуться к проверенной и более консервативной версии их веры, и потому новшества Антонина их не привлекали. Во всяком случае, не вызывает сомнения, что после некоторого первоначального интереса к новой религиозной практике начался отток верующих из обновленческих приходов и, напротив, число прихожан в храмах с обычной службой возросло.
