Римская Республика. Рассказы о повседневной жизни - Коллектив авторов
«Еще бы!» – подумал про себя Л. Гельвий, сразу сообразивший, что за вино это будет, но он не сказал ни слова и продолжал со вниманием слушать хозяина. «А сколько давать хлеба рабам?» – спросил он у Катона. «Четыре модия пшеницы зимой, летом в рабочее время прибавь полмодия. Когда начнут окапывать виноградник, прибавь еще до 5 модиев, а там снова выдавай по 4. Следи и за ключницей, чтобы исполняла свое дело исправно, не была модницей: зараза эта проникает быстро, не те теперь женщины, что были в моей молодости, – любят франтить, наряжаться, умащаться греческими пахучими маслами да мазаться красками. Напрасно, видно, старался я помешать их мотовству, когда был цензором. Как сейчас помню, обступили меня на форуме матроны с криками. Как еще только не разорвали меня тогда эти, как говорят греки, вакханки. Им хотелось золотых украшений побольше – не довольно было пол-унции, хотелось одеваться каждый день в новые платья да разъезжать в повозках. Моя ветхая тога и голые ноги, правду сказать, многим и щеголям кололи глаза. Да, теперь роскошь и жадность губят республику. От них погибли великие и могучие государства; от них погибли Греция и Азия. Не стать ли и нам не повелителями, а рабами этих богатств! Позор нам: восхищаемся и хвалим роскошные изображения богов в Афинах и Коринфе, а над родными своими глиняными смеемся. А по мне эти боги защитили нас и еще не раз защитят, я думаю, если мы их оставим на своем месте. И знаешь, Люций Гельвий, не одного врага нажил я тем, что выгнал в бытность свою цензором из сената несколько этих модников, которые богом себе сделали собственное брюхо. Да посуди сам, неужели же может быть полезен тот человек государству, у которого все место от шеи до бедер занимает одно брюхо? Или тот, у которого нёбо чувствует лучше, чем сердце?»
Много еще преподал старик своему гостю полезных советов – как с молитвой начинать полевые работы, какой навоз для чего употреблять, чем кормить волов, как и когда откармливать кур и гусей, как узнать, долго ли продержится вино, где что купить из необходимых орудий, порекомендовал даже добросовестных продавцов… Но спускалась ночь на землю, и старый хозяин отпустил своего гостя на покой. Молодой молчаливый Катон[23] провел его к приготовленному ложу. Без отца он разговорился: с откровенностью чистосердечного человека поведал новому своему знакомому, как хотел бы, подобно отцу, жертвовать своей жизнью за родной город. «Знаешь, Люций, – сказал вдруг он пылко, – хотел бы я быть тем воином, который бросился в пропасть, разверзшуюся среди римского форума, чтобы спасти родной город. Я знаю, что не проживу так долго, как отец», – прибавил он с грустью, и тут только Л. Гельвий с тревогой вспомнил исхудалое лицо и горячечно горевшие глаза своего молодого собеседника. Успокаивая его, он стал расспрашивать, как ему жилось до сих пор. Ничего не скрыл от гостя молодой Катон. С глубоким уважением говорил он о своем отце: об его бережливости, простоте, снисходительности, неподкупности. «Никогда отец, – говорил молодой Катон, – не поднимал на меня руки. “Кто бьет жену или сына, – говорит он, – тот поднимает руку против святыни”. Мать мне говорила, что меня всегда пеленали и умывали при отце, разве уж было у него какое-либо неотложное дело. Когда я вырос, не дал отец меня на воспитание Хилону – был такой ученый у нас раб-грек, многие добивались нанять его в дядьки своим сыновьям. Отец считал неприличным, чтобы свободный гражданин был обязан своим воспитанием и образованием рабу, и потому сам научил меня и грамоте, и законам, и всякого рода телесным упражнениям: плаванью, верховой езде, кулачному бою, да и многому другому. Для меня же написал он своей рукой крупными буквами рассказы о наших славных предках: хотелось ему, чтобы с детства я знал, как жили и неустанно
