Николай Гейнце - Господин Великий Новгород (сборник)
- Отвечайте!.. За упорство и запирательство - смерть!.. Говорю напоследок...
Женщины снова замахал руками и издали какой-то дикий стон, похожий на животный вой.
- Ишь как нечистый-то в них воет! - заметил на ухо царю Малюта.
Нервная дрожь пробежала по телу присутствовавших, даже "поседелых в приказах" дьяков, а у многих бояр дыбом поднялись волосы.
Среди наступившей гробовой тишины раздался сиплый голос Малюты, одного с кровожадным восторгом созерцавшего эту сцену:
- Отвечайте или готовьтесь к смерти!
Еще более дикий вой был ответом на слова изверга.
Иоанн нетерпеливо махнул рукой.
Толпу женщин увели и на их место выдвинули другую, состоявшую из связанных священников и монахов.
Вновь началась перекличка.
- Аз! - слышалось из толпы при произнесении каждого имени.
Допрос и этой толпы не привел ни к чему.
Все священники и монахи упорно отрицали, что покровительствовали колдовству и наущали баб предсказывать лучшие времена при перемене правления.
- Николи мы ничего не знали и не ведали... - хором отвечали они на расспросы дьяков.
- Вишь, государь, как осатанились они, упорствуют да и на поди, даже перед твоими царскими очами... - заметил Малюта.
Царь, удрученный результатом допроса ведуний, воочию разрушившим его горделивую мечту о том, что он, представитель власти от Бога, в торжественные минуты праведного суда, могучим словом своим, как глаголом божества, разрушающим чары, может дать силу воле разорвать узы языка, связанные нечистым, теперь пришел в уме своем к другому роковому для него решению, что "царь тоже человек и смертный", и эта мысль погрузила его душу в состояние тяжелого нравственного страдания.
Его совесть раскрыла перед ним длинный ряд поступков, несогласных с идеей правосудия, но допущенных им в минуты слабости.
Он тяжело дышал, глаза его налились кровью.
- Кайтесь!.. - громовым голосом воскликнул он.
- Помилосердуй, государь, ни в чем неповинны мы, холопы твои! отвечали связанные, упавши на колени.
- Упорство... на правеж... - простонал уже Иоанн с пеной у рта...
- Всех на правеж?.. - полувопросительным, полурешающим тоном крикнул Григорий Лукьянович.
Царь встал с престола и зашатался.
Его поддержал с одной стороны царевич, а с другой Борис Годунов, стоявший рядом с креслом последнего.
У Иоанна в эту эпоху проявление ярости всегда влекло за собой ослабление, сопровождавшееся зачастую припадками, перед началами которых изверг Малюта искусно успевал испрашивать у царя самые жестокие приказания.
- Всех!.. - выкрикнул Иоанн, повторяя первые слова своего любимца и смолк, почти лишившись чувств, на руках бояр и опричников.
- Не изволишь ли, государь-родитель, мало-мальски отдохнуть... освежиться?.. - спросил отца царевич.
Царь не прекословил.
Шатаясь, поддерживаемый сыном и приближенными, он направился к саням.
- Всех на правеж! - уже властным тоном повторения царева приказания снова крикнул Малюта, один оставшийся на возвышении после отъезда Иоанна.
Так ли истолковал он повторенное лишившимся чувств царем его слово?
Из сотен грудей связанных жертв вырвался тяжелый стонущий вздох, от которого не только дрогнули все присутствующие, но и сама земля и камни, казалось, повторили этот вздох, поднявшийся высоко к небесам, так как кругом никого не было, кроме мучителей.
Народ в ужасе разбежался.
Царь тоже не слыхал этого вздоха, он уже входил в свои палаты.
Та же мысль о человеческой немощи, присущей и царям, пришедшая ему во время суда, тяжелым гнетом давила мозг Иоанна.
- Может ли устоять воля, даже укрепленная верою, перед началом зла, когда злу этому и я, помазанник Божий, против воли поддаюсь в мгновенья слабости? - продолжал он развивать эту мысль.
Он прошел прямо в свою опочивальню.
- Укрепить и просветить этот мрак может лишь благодать... Испросим ее в молитве...
Самодержец в умилении повергся ниц пред иконами и стал горячо молиться.
Окончив продолжительную молитву, он раскрыл лежавшую на аналое божественную книгу, и взгляд его упал на слова: "Всякую шатащася языцы и люди научишася тщетным"!
Иоанн глубоко задумался.
Что могли значить эти слова в применении к настоящим обстоятельствам? Смысл оказывался двояким.
Между тем на Городище, по отъезде царя, вместо суда началась поголовная расправа.
Григорий Лукьянович, страдавший от боли в перевязанной левой руке, прихрамывая на правую ногу, на которой тоже еще на зажили полученные при Торжке раны, и, опираясь на кнут с толстым кнутовищем, как лютый зверь рыскал по улице, подстрекая палачей исполнять их гнусное дело...
Свист палок, перемешанный с неистовыми криками жертв, висел в воздухе среди невозмутимой тишины мертвого города.
Таково было начало страшного новгородского правежа над будто бы осужденными царским решением.
Одним из первых, по приказанию Малюты и в его присутствии, схватили Афанасия Афанасьевича Горбачева.
- Не довольно еще тебя учили, старый пес, - обратился к нему царский любимец. - Все равно околеешь за изменное дело... Говори перед смертью, где сын мой?..
- Не ведаю, государь мой, не ведаю, и невдомек мне слова твои странные... Очами не видал никогда сына твоего и каков он с лица не ведаю, - слабым голосом отвечал страдалец.
- Не ведаешь... - злобно прошипел Григорий Лукьянович. - А зачем подсылал дочь свою окаянную в Александровскую слободу, к брату своему, такому же, как ты крамольнику... Не сносить и ему головы, я в том тебе порукою... И дочь твою, подлую прелестницу, на позор отдам людишкам своим, коли не скажешь мне истины, куда вы с злочестивцем Пименом, попом треклятым, Максимку моего запрятали...
Голос Малюты порвался от ярости.
Удивленно глядел на него Афанасий Афанасьефич своими кроткими, уже потухающими глазами.
- Невдомек мне, милостивец, хоть убей в разум слов твоих взять не сумею, причем тут брат мой и дочь моя, смекнуть не могу, вот те Христос, боярин... В какой уж раз говорю тебе, сына твоего в глаза не видал и, есть ли такой на свете молодец, - не ведаю... А погубишь дочь мою, голубицу чистую, неповинную, грех тебе будет, незамолимый, а ей на небесах обитель Христова светлая...
- Ну так и дожидайся ее в этой светлой обители... не долго и поджидать придется... - злобно захохотал Григорий Лукьянович и сделал знак ратникам, вооруженным палками.
- Подновите-ка память этому старику, псу смердящему. Может, вспомнит он, что его дочь непутевая к братцу его гостить ездила да Максима моего привораживала, тоже, чай, не без его и дяди согласия и ведома; со мной, первым слугой царским, холоп подлый, породниться захотел, ну-ка, породнись с кнутом моим.
Григорий Лукьянович со всего размаха ударил Горбачева по лицу кнутовищем.
- Получай!.. Сват непрошенный!
Афанасий Афанасьевич, ошеломленный ударом, обливаясь кровью, брызнувшей из рассеченной губы и носа, упал навзничь на землю.
- За дело, да живей доканчивайте! - крикнул Малюта опричникам. Дочка его, что в невестки ко мне попасть норовила, коли кому из нас полюбится, так и быть, за работу наградой будет.
Григорий Лукьянович отошел. Палачи начали свою дикую расправу с почти уже и так бездыханным стариком.
Горбачев не издал ни малейшего стона. Он, казалось, от нравственной боли, не чувствовал физической. Мысли о роковой, предстоящей судьбе его дочери и брата жгли ему мозг гораздо больнее, нежели палки, на клочья рвавшие ему тело.
С такими мыслями он вскоре отдал Богу душу.
Мы видели, что Малюта исполнил относительно его дочери свою угрозу, и если бы Елена Афанасьевна не встретилась случайно на Волховском мосту с Семеном Карасевым, то была бы утоплена вместе с сотнями других несчастных в кровавых, ледяных волнах Волхова.
На радость ли, впрочем, было ему и ей это спасение?
IV. Афанасий "Горбач"
Умерший смертью мученика под палками жестоких исполнителей воли изверга Малюты староста Плотницкого конца Великого Новгорода Афанасий Афанасьевич Горбачев, по народному прозвищу "Горбач", принадлежал, как мы уже имели случай заметить, к числу именитых и уважаемых граждан города и чуть не второй десяток лет служил "старостой".
Это выдающееся положение и это уважение были добыты не родовым торговым прошлым и не несметным богатством Горбачева: а исключительно его личными качествами, умом и приветливостью в обращении.
Древностью торгового рода он похвастаться не мог - его дед еще и не помышлял сделаться купцом, перебиваясь в Новгороде с хлеба на квас, как пришлый землекоп, - он был родом из Твери, прозванный в насмешку товарищами Горбачем, за свое прилежание к работе и постоянно сгорбленное положение над киркой или лопатой.
Отсюда пошло фамильное прозвище "Горбам", обратившееся впоследствии, с переменой обстоятельств, в Горбачева.
Одному из подрядчиков полюбился молодой, прилежный и сметливый парень, и он, не долго думая, выдал за него свою единственную дочь и взял в свои помощники.
