Григорий Джаншиев - Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 1
Ужели это человек, а не порождение крокодила? И в руках таких зверей, извергов была в доброе старое время почти неограниченная власть над арестантами!..
Немудрено, что после таких представителей la bete humaine, «образа зверька» – (недаром у человека сохранились canines – клыки!), – арестанты души не чаяли в другом начальнике, Смекалове, который пленил их своим добродушным, хотя и отвратительным, цинизмом пред наказанием розгами. Смекалов, повторяя одну и ту же «штуку», заставлял арестанта читать «Отче наш», и когда лежавший арестант на 4-м стихе доходил до слов «яко на небеси», Смекалов воспламененный кричал: стой! и мигом с вдохновенным жестом, обращаясь к солдату, поднявшему розгу, командовал: «А ты ему поднеси!» И Смекалов заливался хохотом. Этому омерзительному кощунству ухмылялся секущий, свидетели, чуть ли не ухмылялся, добавляет Достоевский, сам секомый[433]!
Невольно скажешь вместе с Плинием: «nihil homini est miserius aut superbius», – и действительно, что может быть и гаже, и выше человека?!
II
Когда известная мысль глубоко проникла в общественное сознание, то за инициатором дело не станет.
Не прошло и месяца со дня освобождения крестьян, как вопрос об освобождении податных классов от телесных наказаний получил официальную постановку, благодаря просвещенной инициативе[434] сына закоренелого крепостника А. Ф. гуманного кн. Н.А. Орлова, в то время посланника в Брюсселе. В конце марта 1861 г. кн. Орлов (1885) подал через кн. Горчакова Государю записку в которой настойчиво доказывал необходимость отмены жестоких телесных наказаний. Указывая на то, что императоры Александр 1 и Николай I положили конец многим истязаниям, отменив «рванье ноздрей и кнут, гнусный памятник татарского владычества», Орлов продолжает так: «Телесные наказания суть зло: в христианском, нравственном и общественном отношениях. Закон милосердия и кротости безусловно осуждает всякие насильства и истязания. Святители всех вероисповеданий постоянно защищали личность существа, созданного по образу и по подобию Божию. Нет христианского равенства, нет христианского братства там, где рядом в одном храме могут стоять два человека, совершившие один и тот же проступок, но наказанные: один легким арестом, другой розгами. В христианском государстве не может быть лицеприятий, и правосудие верховной власти должно быть подобно правосудию Божию, то есть равным для всех».
«Философы, юристы, государственные люди всех времен, – говорит далее кн. Орлов, – единодушно признавали телесные наказания безнравственными и бесполезными истязаниями. Посмотрев вокруг себя, мы легко убедимся в этой истине: у нас бьют всякого, кто только дает себя бить (извозчики, ямщики и т. д. – живое свидетельство наших слов). Это поддерживает грубость нравов и сильно мешает развитию человеческой личности. Отсюда прежде всего рождается скрытность и лицемерие. Поговорите с незнакомым мужиком, мещанином, с солдатом и увидите, как трудно узнать истинные их чувства и мысли. Простолюдин пристально смотрит на вас и при малейшем несогласии беспокойно озирается, опасаясь побоев. Писатель, гениально постигший дух русского народа (И. С. Тургенев), неоднократно говаривал мне, что самый обыкновенный разговор двух крестьян между собою внезапно принимает иной характер при появлении человека в немецком платье. Замечания эти не относятся к одним крепостным, это признак общий, выражающий, сколь сословия, подверженные побоям, недоверчиво смотрят на все остальные».
Переходя от плетей и от «варварских наказаний, позорящих имя русского», к розгам, кн. Орлов рассуждает: «Многие скажут, что русский народ не может обойтись без розог, с коими сроднился веками. Подобнымрозголюбам (курс, подл.) можно бы ответить, что телесные наказания принесены на Русь татарами и узаконены бюрократиею. Там же, где русский человек развивался вне прямого влияния монголов и чиновников, там вовсе не было телесных наказаний. На Дону, на Запорожье, в Сибири не было в прежнее время ни кнута, ни плетей, ни розог. В настоящее время из человеколюбия стараются уменьшать в приговорах число ударов розгами. Этим не достигают хороших результатов. Розги не внушают прежнего страха, а по-прежнему унижают достоинство человека и подавляют в нем чувство чести. Нельзя не упомянуть, что у нас существует табель или прейскурант проступков, с показанием цены их ударами розог. За кражу трех рублей – столько-то ударов и т. п. Это верх изобретательности русской бюрократии»[435]. В конце записки генерал-адъютант кн. Орлов переходит к военным судам: «Прогнание преступников по приговору военных судов сквозь строй шпицрутенами – есть такая же квалифицированная смертная казнь, как четвертование и колесование. При вскрытии тел, наказанных шпицрутенами, постоянно оказываются продольные кровоизлияния в легких, соответствующие, если не всем, то большей части полученных ударов. Сердце содрогается при мысли, что по букве закона, если преступник лишится сил идти по фронту, то его должно вести вдоль оного, и если он испустил дух, то его тело должно еще получить определенное приговором число ударов. Наделе, кажется, этого ныне не исполняют».
«Солдатам давно стала отвратительна[436] роль палачей, и при каждой экзекуции начальство вынуждено повторять офицерам: господа, смотрите, чтобы люди били покрепче. – Между тем в гвардии шпицрутен часто только поверхностно касается преступника. Приближается, – так заканчивает гуманный кн. Орлов свою записку, – тысячелетие России: крепостное право уничтожено, остается дополнить спасительное преобразование отменой телесных наказаний».
Записка кн. Орлова, заслушанная в Совете министров под председательством Александра II, была передана к руководству в Комитет при II отделении Е.И.В. канцелярии, составлявшей проект нового военного устава о наказаниях.
Комитет предварительно потребовал отзывы военного и морского министерств. Генерал-адъютант Сухозанет, соглашаясь на отмену шпицрутенов, стоял за сохранение розог до 300 ударов. Зато самую горячую поддержку встретила благая инициатива кн. Орлова в лице генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича. «Телесные наказания, – писал он между прочим (см. ниже гл. XX), – составляют для государства такое зло, которое оставляет в народе самые вредные последствия, действуя разрушительно на народную нравственность и возбуждая массу населения против установленных властей. Телесные наказания могут быть терпимы в государстве лишь в самых необходимых случаях, когда в самом деле нет возможности обойтись без них, и этою только необходимостью, при существовавшем у нас крепостном праве, может быть объяснена действующая у нас система телесных наказаний. С освобождением крестьян из-под личной зависимости помещиков необходимо принять другую систему; это необходимо в чувствах человечества, а именно: для предупреждения конечной порчи нравственности и для обеспечения спокойствия и общественного порядка в государстве. В сих видах надлежит стремиться к отмене телесных наказаний, принимая ныне же без всякого отлагательства соответствующие меры». Переходя к военному ведомству, генерал-адмирал рассуждал так: «Ни жестокость телесных наказаний, ни частое употребление розог не ведут к поддержанию дисциплины, а напротив жестокость их и частое употребление их могут ослабить силу военной дисциплины. Иная более разумная система наказаний способна более благотворно действовать на возвышение в войсках духа нравственности и на развитие чувства сознательного долга, о чем столь неослабно заботится правительство».
Комитет[437] одобрил предположения записки кн. Орлова и, между прочим, высказал, что в прежнее время, когда в наказании правительство ошибочно видело только средство устрашения, телесные наказания были необходимы; ныне же признается, что целью наказания преступника должно быть не одно устрашение, а тем менее истязание преступника, а возможное исправление его нравственности, которое не достигается одним отсчитыванием ему известного числа ударов плетьми и розгами. Комитет ссылается также на то, что телесные наказания не соответствуют ни достоинству человека, ни духу времени, ни успехам законодательства, ибо ожесточают нравы, поражают в наказываемом всякое чувство чести и устраняют возможность исправления. Приводятся далее на справку и статистические данные, удостоверяющие, что с отменою кнута в 1845 г. число преступлений уменьшилось на 20 %, а в последние годы (1855–1858) также уменьшилось число преступников, несмотря на то, что в силу милостивых манифестов 1855 и 1856 гг., плети и клеймение не применялись. Кроме того, Комитет ссылается на официальные данные, из которых явствует, что народ вместо отвращения к преступнику чувствует отвращение к истязанию его: на эшафот бросают деньги, стараются подкупить палача, соглашаются даже жениться на наказываемых преступницах, предполагая этим путем избавить их от телесного наказания. Затем приводится тот факт, что в последнее время невозможно было найти среди преступников желающих идти в палачи, несмотря на то, что по закону 27 декабря 1833 г. принятие должности «заплечных дел мастера» освобождало от ссылки в Сибирь[438].
