Жан-Поль Ру - Тамерлан
Одной из наиболее в ту пору активных религиозных конгрегации была совершенно новая конгрегация накшбандийцев, основанная в Трансоксиане Накшбандом (1317–1389), целью которой являлось насаждение почтительного отношения к шариату и ни к чему другому, кроме него. Ее суннизм сохранил свою строгость до наших дней, и ее члены сумели это доказать многократно, как, например, после синкретического эксперимента Великого Могола Акбара в Индии, на который они отреагировали с решительностью, нимало не ослабевшей с XIV века. На персидском языке они общались с таджиками. Что касается глубокой мусульманской культуры, то апостольствовать в народе они предоставили ясавитам, сторонникам великого мистика Ахмеда Ясави (ум. 1166 или 1167), некоторые духовные принципы которого они разделяли, несмотря на ритуальные и доктринальные расхождения. Исламизированные или нет, племена чтили память Ясави и зачастую ему поклонялись, как святому, что делало возможным определенное сближение обеих цивилизаций, на что Тимур не преминул опереться; со всем этим, как ни благоволил он дервишам, его симпатия к ясавитам была заметнее и, быть может, беря в рассуждение, что шейхи-накшбандийцы принадлежали к их философской школе, так уважительно к ним относился. [197]
Параллельно с суннитским движением существовали, порой более мощные и многочисленные, движения шиитские, в той или иной мере экстремистские и существенно лучше приспособленные к восприятию языческого субстрата тюрко-монголов. Некоторые конгрегации, как, например, конгрегация хальватийцев, созданная в Хорезме усердием Мухаммеда Хальвати, умершего в 1350 году, и распространившая свое влияние в Восточном Иране, считаются мистическими братствами, а также проявлениями дервишизма второго порядка, существующими на грани принадлежности к исламу; опираясь на сочувствие, которым пользовались мистические ордены и все шейхи, извлечь пользу из реставрации они сумели.
Подобно почти всем тюркским государям, Тимур отдавал предпочтение суннитам; однако он не производил впечатление истового ортодокса и умел, следуя необходимости, использовать как суннитов, так и шиитов. В Хорасане он казался безупречным приверженцем сунны; в Сирии он изобразил из себя покровителя алидов; в Нижнем Ираке, где шиизм был весьма живуч (но также и в Багдаде, где шиитов имелось меньше), он посадил на управление вождей сербадаров-шиитов, справедливо рассудив, что они могли привлечь на его сторону наиболее умеренных из местного населения.
Многие из этих религиозных движений демонстрировали откровенную враждебность к сильным мира сего, богачам и власть предержащим, не в духе классовой борьбы, конечно, но из обиды на то, что те не баловали их ни вниманием, ни уважением, по их убеждению, ими заслуженными. Будучи удостоенными того или другого, они коренным образом меняли свои идеологические воззрения и изъявляли готовность поддерживать тех, коих накануне поносили. Невзирая на то, что они служили постоянной мишенью для недоверчивых и подозрительных ортодоксальных кругов, уши народа, которому они так долго льстили, были в их распоряжении, и Тимур со временем прекрасно понял, как полезно было бы их поддерживать. Села и города изобиловали людьми, выдававшими себя за верующих, на деле являвшимися таковыми в очень малой степени. Поскольку монголы их одаривали привилегиями и освобождали от налогов, принадлежность к ним была соблазнительна. Вероятно, оттого, что она оказалась соблазнительной слишком, конгрегации уже не могли прокормить своих членов. Однако оживление дервишизма и проявленный к нему интерес со стороны Тимура привели к тому, что служители культа вновь оказались в первых рядах государственных чиновников. Даже когда они были совершенно безразличны к исламу, им, втянутым в игру, не оставалось ничего другого, как служить ему так же усердно, как это делали истинные мусульмане. [198]
Иудаизм
В первые века христианской эры иудеи распространились по всей Азии, иногда добиваясь значительных успехов, в частности среди тюрок-хазаров (ок. 840). Их появление в китайском Туркестане восходит по меньшей мере к VIII столетию, как свидетельствует некий древнееврейский манускрипт, найденный в Турфане. Укоренение их в Иране и Трансоксиане совершилось, естественно, ранее и отличалось прочностью. Особенно многочисленны они были в уделах Золотой Орды, в том числе в Сарае, где, как отмечает географ аль-Омари, они вели себя весьма активно. Финансисты, менялы и лекари, они сделались необходимыми благодаря своим финансовым возможностям, умению обращаться с деньгами и международной сети, которую сформировали вкупе с единоверцами из других регионов мира; ценили иудеев и за действенность проводимого ими лечения. Вот почему монголы доверяли им важные должности, нередко самые ответственные, и те, в свою очередь, пристраивали на «теплые» места своих родных и клиентов. Известно, например, что лекарь-еврей Саадад-Даула, советник и врач Аргуна, получил от него часть верховной власти и, пользуясь его абсолютным доверием, исполнял ее с 1281 по 1291 год.
Все это не вызвать зависти и ненависти не могло. Реставрация ислама очень скоро возвела перед евреями барьер, и им пришлось обращаться в мусульман, чтобы сохранить возможность вхождения во власть. Одни совершали это по убеждению, другие — из корыстных интересов. Для установления искренности их веры вошло в обычай (скорее всего не без подсказки одного из них, а именно знаменитого Рашидаддина, который выказал себя столь же зловредным человеком, сколь успешным администратором и гениальным историком) давать им съесть суп из верблюжатины, сваренной в кислом молоке, на что мозаичный закон накладывал двойной запрет, что, впрочем, не помешало состояться многим большим карьерам, например карьере того же Рашидаддина. [199]
Хотя позиции иудаизма и поколебались в результате падения монгольского улуса в Иране, евреи оставались самыми благополучными в XIV столетии, и если они оказались жертвами Тимура, то в не большей мере, чем остальные богачи, подвергшиеся вымогательству во всех захваченных городах. Согласно одному малонадежному преданию, в занятой трансоксианцами Брусе евреев согнали в синагогу и заживо сожгли. Так это было или не так, сказать трудно, однако положение евреев в международной торговле, являвшейся предметом главных забот Тамерлана, и их принадлежность к наиболее привилегированной финансовой прослойке позволяли им находиться довольно близко к власти — и необязательно ей во благо.
Буддизм
В Восточном Иране, современном Афганистане, буддизм располагал очень солидной базой. В Бамиане, что посреди Гиндукуша, в продолжение периода с I по VII век был создан хинайянистский (Малой Колесницы) буддистский удел, который укрепился в VII столетии с приходом монахов-махайянистов (Большой Колесницы). В IX веке под давлением ислама начался его упадок, приведший, по мнению некоторых исследователей, к его быстрому исчезновению. Однако у нас имеются доказательства существования буддийских общин в XV веке: сохранились два союргала (указа о льготах), выданных в 1422 и 1428 годах двум монастырям, один из которых находился в районе Маймана, а другой располагался близ дороги, ведшей из этого города в Бухару через Герат, для того чтобы освободить их от налогов, принудительных изъятий и охоты на их землях. Множество подобных документов оказалось утеряно; бесспорно также, что две эти религиозные организации были не единственными.
Каково было положение буддистов в Центральном и Западном Иране, в частности в Тебризе и Султании (в этих столицах Ильханов), мы знаем плохо. Провозгласив себя адептами индийской религии, первые Ильханы обрели популярность, какую не имели бы, поступив иначе. Определенное число монахов пришло из Уйгурии (то есть из Синьцзяна) — где буддизм и христианство еще благоденствовали, — а также из различных частей Индии, возможно, и из Китая с Тибетом, чтобы воздвигнуть «многие пагоды». Согласно Рикольдо де Монте Кроче, в 1320 году не кто иной, как баксисты, сиречь бакши, или бакси, стали одним из препятствий, не позволивших татарам принять истинную веру; однако выяснить, были ли то шаманы или буддийские монахи, возможности не имеется. Преследования, предпринятые Наурусом, министром Газана, в ходе которых некоторое число монахов было умерщвлено, другие были принуждены к отступничеству, а третьи, более многочисленные, сосланы (благодаря «снисходительности государя», как выразился Рашидаддин), нанесли буддизму весьма чувствительный удар. Однако нам не верится, что он исчез вовсе; во всяком случае — не сразу. Как бы там ни было, Тимур в современном ему Афганистане с сектантами-буддистами дело имел, и ничто не говорит о том, что он обошелся с ними строго. [200]
Самое интересное в скоротечной карьере буддизма в Иране затрагивает отношения, сложившиеся между клирами мусульманским и буддистским, отношения далеко не исключительные, но более тесные, нежели те, что сложились между мусульманскими служителями культа, с одной стороны, и христианами и иудеями — с другой. Впрочем, все тут очень сложно. Когда такой мистик, как Бахааддин Накшбанд, говорит о любви к животным и уроках, которые они могут преподать людям, позволительно предположить некое индийское влияние, но оно не обнаружено; вот почему столь же позволительно сделать предположение о влиянии францисканском. Говоря проще, дервишу, вероятно, хотелось указать на то, что в глазах Бога все твари ничего не значат и что та, которая, казалось бы, превосходит другую, стоит не больше — что весьма по-мусульмански.
