Александр Шубин - Анархия – мать порядка
"Разные" вопросы обсуждались более остро – речь шла о произволе контрразведки махновцев: "Мы не хотим вмешиваться в чисто военные вопросы, но наш долг – противостоять злоупотреблениям и эксцессам, если они в действительности существуют, поскольку они могут повернуть население против нашего движения". Была создана комиссия по контролю за контрразведкой. Впрочем, влияние этой комиссии было не велико[435].
Второй вопрос, вызвавший интерес делегатов вне повестки дня – пьянство. В качестве "ответчика" делегаты вызвали коменданта города Клейна, который выпустил строгое воззвание против пьянства, но вскоре напился сам. Показательны объяснения Клейна: "Товарищи, я не прав. Я это понимаю... Я – боец, фронтовик, солдат. Я – не бюрократ. Я не знаю, почему, несмотря на мои протесты, они назначили меня на эту работу коменданта города. Как у коменданта, у меня нет других дел, кроме как сидеть за столом и подписывать бумаги. Это – не для меня! Мне нужно действие, открытый воздух, фронт, товарищи. Я здесь до смерти натерпелся. Вот почему я вчера напился. Товарищи, я хочу искупить мою ошибку. Для этого нужно, чтобы вы сказали, чтобы меня послали на фронт. Там я могу принести настоящую пользу"[436]. Съезд принял решение о запрещении пьянства[437], которое, впрочем, практически не выполнялось.
На съезде прошли довыборы в ВРС. Вошедший в этот орган вместе с другими новыми членами коммунист Новицкий, утверждает, что вскоре под его влияние перешло большинство членов этого органа[438]. Но подобное "коммунистическое подполье" в ВРС почти никак себя не проявило, что заставляет заподозрить представителя коммунистов в преувеличении своего влияния. По данным Белаша ВРС на 42,5% состоял из анархистов (85 человек – в том числе все командиры и начальники военных управлений), на 10,5% – из левых эсеров (21 человек – командиры и делегаты от сел), 2% – большевики (4 человека – от рабочих и военных), 35% беспартийных крестьян (70 человек) и 10% – беспартийных рабочих (20 человек). Меньшевики, народники, эсеры и националисты в ВРС не пошли[439].
Поскольку Махно не имел времени реально заниматься делами ВРС, он сложил с себя полномочия его председателя, и "гражданскую власть" возглавил Волин[440]. Отношения военных и ВРС оставалось напряженным. Волин вспоминает, что "Реввоенсовет и часть командного состава были на ножах; и между ними стоял и Махно, и я"[441]. Возможно, эту оппозицию военщине Новицкий и отождествил с большевистcким влиянием.
Продолжался и конфликт с меньшевистскими профсоюзами, который начался на съезде. Резкая отповедь Махно сторонникам "учредилки" дала меньшевикам повод расширить фронт оппозиции. 1 ноября собралась конференция части завкомов Александровска, которая приняла следующую резолюцию: "Обсудив допущенные 30 октября выпады против рабочего класса и его представителей, делегированных рабочими организациями, и обращая внимание съезда, что эти выпады становятся систематическим явлением со времени занятия города повстанцами, ...подчеркиваем, что с рабочими организациями, уцелевшими от разгрома, опираясь на грубую военную силу, совершенно не желают считаться". Упоминание грубой военной силы было связано с кратковременными арестами некоторых рабочих активистов. Меньшевики пытались своим уходом лишить съезд в Александровске полномочий рабоче-крестьянского. "Делегаты рабочих могут вернуться в состав съезда только в том случае, если общее собрание публично снимет с рабочей делегации брошенное ей оскорбление... В отсутствие рабочих делегатов съезд явится не рабоче-крестьянским, а только крестьянским, и постановления его не смогут иметь для рабочих г. Александровска никакой моральной ответственности"[442]. Но в составе съезда оставалась почти половина рабочей делегации, которая поддержала Махно вместе со всем съездом, спокойно закончившим работу 2 ноября. Чувствуя за собой эту поддержку, Махно уже 1 ноября обрушился на оппозицию, но не грубой военной силой, а статьей "Иначе быть не может": "Допустимо ли, чтобы рабочие города Александровска и его окружений, в лице своих делегатов – меньшевиков и правых эсеров, – на свободном деловом рабоче-крестьянском и повстанческом съезде держали оппозицию деникинской учредилки?" Созыв конференции ФЗК Махно называет просто "закулисным предательством", воскрешая в памяти весну 1919 г., когда Дыбенко называл контрреволюцией махновский съезд.
В отличие от большевиков, Махно, правда, никому не грозил расстрелом, но тучи над оппозицией сгущались. Взывая к рабочим, батька вопрошал: "Правда ли, что эти ублюдки буржуазии вами уполномочены, чтобы, прикрываясь именем вашей пролетарской чести, на свободных деловых съездах призывать к старому идолу – учредилке?"[443]. Часто во время гражданской войны за такими эпитетами следовали аресты и расстрелы. Но ничего этого не случилось – меньшевики продолжали свою работу в рамках махновской многопартийности, проводили на профсоюзных конференциях резолюции о преждевременности социалистической революции.
Конфликт на съезде был всего лишь болезнью роста многопартийной системы в махновской "республике", в дальнейшем руководство движения было более терпимо к "реформистам". Напряженность в отношениях между махновцами и рабочими организациями не означает также, что рабочие находились под влиянием большевиков – их ораторов они иногда даже стаскивали с трибуны[444]. После того, как Махно выделил на нужды страховой больничной кассы 1 миллион рублей, отношение к нему стало меняться. Теперь махновцы воспринимались как власть. Рабочие привыкли к тому, что либо предприниматель, либо государство должны платить им зарплату и организовывать производство: "Некоторые заводские комитеты пытались выяснить в штабе и в "военно-революционном совете", будет ли выплачено жалование рабочим и когда...", – вспоминает Щап[445]. В ответ на аналогичный запрос железнодорожников Махно отвечал: "В целях скорейшего восстановления нормального железнодорожного движения в освобожденном нами районе, а также исходя из принципа устроения свободной жизни самими рабочими и крестьянскими организациями и их объединениями, предлагаю товарищам железнодорожным рабочим и служащим энергично организоваться и наладить самим движение, устанавливая в вознаграждение за свой труд достаточную плату с пассажиров и грузов, кроме военных, организуя свою кассу на товарищеских и справедливых началах и входя в самые тесные сношения с рабочими организациями, крестьянскими обществами и повстанческими частями"[446]. Итак, Махно предлагал рабочим перейти на режим полного самоуправления и самоокупаемости. При этом на них накладывалась повинность обслуживать армию за умеренную плату.
Первоначально железнодорожники поддержали новую организацию труда: "Они создали железнодорожный комитет, взяли железные дороги района... в свое ведение, разработали план движения поездов, перевозки пассажиров, системы оплаты и т.д."[447] – пишет П. Аршинов. Но нежелание Махно платить за все возраставший объем военных работ ставил транспортников и металлистов на грань разорения, тем более, что состояние дорог было, по словам В. Белаша, "плачевным". Попытки "за любую цену" заставить рабочих ремонтировать мосты, не удались – не было материалов, рабочие крупных заводов разбрелись[448].
Положение рабочих было бедственным. Основными видами конкурентоспособной продукции было продовольствие и зажигалки. Кормилось большинство из 2-3 тысяч рабочих района с огородов и мелкой торговли. Рабочие районы превращались в очаги уголовной преступности[449]. Помощь безработным оказывалась по двум каналам – через профсоюзы – рабочим, входящим в эти организации, и через собес – беднякам, не организованным в профсоюзы[450]. Комиссии помощи бедным 29 ноября было ассигновано 5 миллионов рублей, а профсоюзам – 10 миллионов, за которые они должны были отчитаться. Комментируя эти решения, В. Белаш писал: "Это, говорят, махновская банда, умеющая грабить, убивать, насиловать?.. Это варвары диких южных степей, не имеющие в душе теплого уголка?.."[451]
В отличие от рабочих крупных производств, которые не могли развернуть производство из-за отсутствия сырья и рынков сбыта (и то, и другое было отрезано фронтами), сапожники, пищевики, рабочие по коже и другие труженики небольших производств, ориентированных непосредственно на индивидуального потребителя, быстро встроились в предложенный махновцами “рыночный социализм” (махновские идеологи не считали возникшую экономическую модель чем-то законченным). В этих отраслях снижалась безработица (работники по коже смогли ее и вовсе ликвидировать)[452] – постепенно расширялись масштабы обобществления производства – в начале декабря, например, пищевая промышленность полностью перешла в руки рабочих[453]. В то же время в районе сохранялся и частный сектор в промышленности. Так, даже в Гуляй-Поле на заводе сохранялась прежняя администрация, которая вела постоянные переговоры с профсоюзом. Труд рабочих оплачивался мукой с близлежащей мельницы, отношения с которой были установлены профсоюзом[454].
