Лидия Грот - Призвание варягов. Норманнская лжетеория и правда о князе Рюрике
Представляется, что на льве было сделано три разных надписи в разное время и разными людьми. Первое граффито составляют надписи I-A и I-B, выполненные в первой половине XI в., второе – надпись I–C, время написания которой не установимо, кроме самой широкой датировки XI в., третье – надпись II, которая была сделана в последней четверти XI – начале XII в. Видимо, какая-то группа варангов, вернувшись в Пирей из морского похода, сделала мемориальную надпись по своему погибшему, вероятнее всего, во время этого похода сотоварищу (или предводителю).
Не случайно в надписи упоминается гавань (i hafn) и залив (á vá[g]), в которой она находится. Необычный выбор предмета, на котором была нанесена мемориальная надпись, мог диктоваться как отсутствием подходящего материала для стелы и времени для ее обработки, так и выгодным расположением скульптуры – на воротах Пирейской гавани, где надпись могла быть увидена и прочитана многими приезжающими сюда скандинавами – главное условие при выборе места для памятника. Удачное расположение надписи, видимо, побудило и других «варангов» оставить свои мемориальные надписи на льве… Возможно, дальнейшее изучение и сопоставление этой надписи с восточноупландскими позволит хотя бы предположительно установить резчика надписи II. При этом он должен был находится в Пирее достаточно долго, чтобы иметь возможность выполнить крайне сложный по композиции рисунок и нанести пространную надпись…
Установление разновременности надписей кардинально меняет представления и об атрибуции мемориальных текстов. Э. Брате полагал, что все они выполнены в память о погибшем в бою… некоем Хорси… В издании надписи Söd. 792 Э. Вессен и С.Б.Ф. Янссон подробно остановились на предположении Э. Брате и полностью отвергли его, указывая на крайне плохую сохранность рун 53–58 (по наблюдениям С.Б.Ф. Янссона в 1948 г.) и невозможность поэтому определения имени человека, в память которого сделана надпись» [142] .Мне представилось, что подробные цитаты из раздела монографии Мельниковой, посвященного рунным надписям на пирейском льве, были здесь необходимы, поскольку и рассмотрение материала в ее разделе, и выводы, которые Мельникова делает на его основе, вызывают много недоуменных вопросов.
Первое, на что я обратила внимание, это то, что статья С.Б.Ф. Янссона «Pireuslejonets runor», специально посвященная рунным надписям на пирейском льве, отрывки из которой я привела выше, в монографии Мельниковой отсутствует: статья не упоминается ни в приложении, ни в библиографии. При этом любопытно, что другие работы проф. Янссона в монографии, разумеется, названы, что естественно, поскольку он был крупнейшим специалистом в области рунологии. Последней в перечне его публикаций Мельникова называет работу за 1987 г. («Runes in Sweden»), а перед ней стоит работа «The Runes of Sweden» от 1962 г. Со ссылкой на названные работы Янссона приводятся его возражения против попыток Брате полагать, что все надписи образуют один текст и посвящены одному человеку, что является, безусловно, важной частью аргументации Янссона против «залихватской» реконструкции Брате, но не отражает ее полностью. Статья «Pireuslejonets runor» достаточно хорошо известна среди специалистов, чтобы пропуск ее в новом издании монографии Мельниковой о скандинавских рунических надписях в главе, посвященной надписям на пирейском льве, мог не вызвать недоумения.
Правда, если статью Янссона о пирейском льве изъять из научного оборота, то фантазийную «реконструкцию» Эрика Брате от 1914 г. с общим посылом «мы из Рослагена», давно сданную шведскими учеными в архив, свободно можно выдавать за последнее слово шведской рунологии, что Мельникова и делает. Но в таком случае, подобное «селектирование» явно выходит за рамки объективного научного анализа. Причем прибегают к нему явно во спасение норманнистской концепции о пресловутой особой роли прибрежной области Упланда и для того, чтобы очень поздно возникшему названию Roslagen придать вид «под старину» и изобразить его как Roþslagen, откуда можно уже свободно выводить «участников похода на гребных судах», выдавать их за исходный материал для зап. – финск. ruotsi и соответственно, за тех, кто путешествовал через Восточную Европу прямо до Византии и т. д.Спасти эту концепцию невозможно, поскольку как было показано выше, прибрежная полоса Средней Швеции, первичное название которой было Roden, а Roslagen – вторичное, в XI веке находилась в процессе образования, и это – геофизика, которую филологическим методом не проймешь. Только к концу XIII в., как показывает королевский указ 1296 г., ее природные условия стали пригодны для проживания населения, количество которого стало интересно для включения Северного Рудена в систему административного деления Упланд, поэтому думать, что какие-то «жители области *RoJ)rsland» могли уже с конца X в. составлять как отряды императорской гвардии, так и отряды полевой армии в Византии, значит буквально отрываться от земли.
Основное население Упланд в этот период было сосредоточено в ее внутренних районах, как явствует из работ современных шведских исследователей (возможно, я смогу их представить в других моих постингах), а прибрежная зона была практически безлюдна. Да и само название *Roþrsland было неизвестно: наименование побережья Упланд не оформлялось словом land, как это было с названиями более старинных внутренних областей, что лишний раз подтверждает, что побережье Roden / Roslagen не выступало изначально самостоятельной областью, а прирастало постепенно как часть внутренних регионов Упланд.
Но оставим на время лингвистические хлопоты вокруг названия упландского побережья и демонстрацию бесплодных попыток выжать из него то, что оно никогда не содержало. Обратим вместо этого внимание на сугубо историческую часть статьи Янссона и на описанную в ней предысторию злополучного пирейского льва, вернее, предысторию обнаружения на нем рунных надписей. Предыстория эта рассказывает о том, что в бытность этого мраморного красавца-льва в Афинах никаких рунных надписей на нем никто не замечал, хотя среди обозревавших его в Пирейской гавани были как представители западноевропейского ученого мира (эллинист Якоб Спон в 1676 г.), так и представители образованных кругов шведского общества (графиня Кенигсмарк и ее компаньонка Анна Океръельм в 1687 г.). Далее переехав из Пирея в Венецию лев и там просидел более ста лет, привлекая восхищенные взгляды многих путешественников, включая и наблюдательного Гете, но никто из них не заметил высеченных надписей на скульптуре.
«Просто диву даешься», – заметил обнаруживший эти надписи шведский дипломат Окерблад. И нельзя с ним в этом не согласиться. Ведь интерес к рунным надписям в XVII–XVIII вв. был очень высок как в Западной Европе вообще, так и в странах Скандинавского полуострова в особенности. Внимание к рунным надписям в этих странах пробудилось еще в XVI в., в произведениях первых представителей готицизма. Много сделал для развития исследований шведских рун неоднократно упоминаемый мною шведский языковед Юхан Буре. В 1599 г. он получил официальное задание отыскивать и срисовывать рунные надписи. Интерес к рунам в Швеции подогревался соперничеством с Данией. Известны споры Юхана Буре и датского ученого Уле Ворма о датском или шведском происхождении рун.
На протяжении всего XVII века, на фоне завоевательных войн Швеции, изучение шведских древностей, в том числе и рунных надписей, активно поддерживалось государством и переживало небывалый подъем. В 1685 г. Юхан Перингшельд был отправлен в поездку за рубеж с целью отыскания в разных странах так называемых «готических памятников» («götiska monument»), т. е. памятников материальной культуры, которые подтверждали бы великое прошлое гото-шведских предков. В 1699 г. он опубликовал тексты, скопированные с 50 рунных камней. Среди них были и такие, в которых упоминались и поездки на Русь (Humlagardi), а также в Грецию и в Святую Землю. Перингшельд был одним из первых, кто стал использовать эти упоминания для утверждения шведского происхождения византийских варангов. Толкования Перингшельдом рунных надписей характеризуются сейчас как «смелые», т. е. проще говоря, – вымышленные, но они показывают, что фантазийные толкования рунных надписей еще с конца XVII в. привлекались в том числе и «как важные свидетельства участия шведов в отрядах «варангов»», поэтому Эрик Брате шел уже хорошо протоптанной тропой.
Интерес к рунным камням охватил в XVII в. и другие западноевропейские страны. В 1687 г. шведский король Карл XI отправил два рунных камня в Англию, по просьбе короля Англии. Изучение рунных надписей стимулировалось и продолжающейся публикацией исландских саг с увлекательными рассказами о путешествиях выходцев из скандинавских стран и их поездках в том числе и в Грецию. Во второй половине XVIII в. шведский филолог Юхан Ире опубликовал два труда, посвященных изучению рунных надписей: «De runarum in Suecia antiquitate» (1769) и «De runarum patria et origine» (1770). В это же время он публиковал работы и по этимологии, в том числе прославивший его шведский этимологический словарь «Glossarium Suiogothicum» (1769), в котором дал толкование слову «wäring» как готскому переводу греческого слова «foederati», т. е. «союзники», восходившему, по его подсчетам, еще ко временам императора Константина. Это имя, по утверждению Ире, и приняли выходцы из скандинавских стран, прежде всего шведы, в память о древней «готской» гвардии в Византии [143] .
