Розалин Майлз - Я, Елизавета
Или он слыхал, что подходящей партией для меня считался сын короля Дании.
– Выйдя за него замуж, вы со временем станете королевой Дании.
– Хорошенькое дело! За что боролся король Альфред, если английской деве придется подчиниться датскому праву?
– В таком случае, что вы скажете о герцоге Флоренции? Говорят, что для своих одиннадцати лет он не по годам развит.
– Он уже выбрался из пеленок? Это будет напоминать похищение младенца из колыбели. Мне придется вставать на колени, чтобы поцеловать его. Неужели мне придется пасть так низко?
– Ходят разговоры о сыне герцога Феррары – к Пятидесятнице ему исполнится восемнадцать месяцев.
– Робин, честное слово, я закую тебя в кандалы, если ты не оставишь попыток подложить мне на брачное ложе грудного младенца!
Я могла себе позволить смеяться: я не боялась, что Эдуард выдаст меня за первого встречного. Мы все время проводили вместе, и он был ко мне очень привязан.
– Ты не скучаешь по Хэтфилду, сестрица? – спрашивал он меня по мере того, как проходили сначала недели, а потом месяцы.
– Если честно, сэр, – отвечала я, – я бы гораздо больше скучала по Вашему Величеству, если бы меня отправили туда.
И он, довольный, кивал, Мы, как полагалось королевскому двору, все время переезжали из дворца во дворец, с одного места на другое: из Ричмонда в Гринвич, из Уайт-холла в Виндзор, из Вудстока в Энфилд. Я тогда была моложе, и меня развлекали эти постоянные королевские переезды. Это только сейчас мне тошно при одной мысли, что надо сниматься с места.
А жизнь тем временем шла своим чередом и приносила хорошие новости не только мне, но и моим друзьям. Мой друг Сесил, возвысившийся вместе с сумрачным герцогом Сомерсетом, разделил и его падение, доказывая свою верность до самого конца. Но все знали, что у него не было другого выбора. В начале нового года его выпустили из Тауэра и вернули ему все прежние должности. Как меня это порадовало! И не только ради него самого. Я как состоятельная женщина теперь остро нуждалась в ком-нибудь, кому я могла бы доверять и кто присмотрел бы за моими делами. С радостью повидавшись с ним, я предложила ему занять пост моего управляющего, и, к моему величайшему удовольствию, он согласился это сделать за двадцать фунтов в год.
Теперь все в моей жизни устроилось к лучшему.
Единственное, что меня волновало, – это тучи, сгущавшиеся над горизонтом, меня беспокоил религиозный пыл, с недавних пор охвативший Эдуарда, и точно так же пугала непоколебимая преданность Марии своим римским обрядам. Но когда я была с ним, и при гораздо более вольных порядках, установленных отцом Робина, Эдуард, похоже, понемногу утрачивал свой суровый фанатизм. Он любил Робина и его беззлобные поддразнивания, они вместе скакали верхом, и он обращался с ним как с другом, а не как со своим подданным.
Какая же это была безмятежная пора! В первые весенние деньки устраивали скачки, и последний снег летел из-под копыт наших коней на тех медлительных увальней, что скакали позади. Иногда я вместе с другими дамами смотрела с крыши над теннисным кортом, как внизу мужчины отчаянно сражаются, подобно гладиаторам. Они скидывали камзолы, оставаясь в одних рубашках, и, как греческие боги, ни за что не желали уступить победу.
Однажды в апреле Робин договорился о матче с одним из королевских офицеров – жизнерадостным пройдохой, которого звали Перрот. Это был человек действия, крепкий как железо, и хитрый как лиса, не привыкший к поражениям. Ему было около тридцати – на десять лет старше Робина, но Робин тоже не желал проигрывать – недаром он был сыном Дадли! И кроме того, Робин играл лучше, ведь у него был Божий дар ко всем физическим упражнениям. Ставили и на того и на другого, никто не мог предсказать заранее, кто победит.
Я поставила на Робина – ведь я пришла болеть за друга. В тот день я первая поднялась в беседку на крыше над теннисным кортом. Со мной, как обычно, были Кэт и Парри, а также придворные дамы, ставшие теперь моими подругами: графиня Нортхэмптон, леди Браун, леди Рассел и другие из их круга.
За нами стояли женщины попроще – жены сельских сквайров и дворян без титула. Среди них, с круглыми от восторга глазами и открытым, как у ребенка, ртом, стояла девушка, которой я раньше не видела: приземистая толстушка безнадежно деревенского вида. Кожа на лице у нее загорела, каштановые волосы были гораздо темнее, чем того требовала мода, а пухлые груди, слишком туго стянутые корсетом, выпирали вперед, как у голубки.
Я повернулась к леди Браун:
– Кто эта грудастая? Браун покосилась на нее:
– Дочь сквайра из какого-то дальнего графства, то ли из Лестера, то ли из Норфолка, леди Роберте или, может быть, Робсон, при дворе совсем недавно, надеется, я думаю, подцепить тут какого-нибудь лорда.
– Ха! При такой-то внешности! Она выглядит так, будто ее нашли в стогу сена, – пренебрежительно обронила Рассел.
– Скорее уж она сама как стог сена, – добавила другая с злорадным смехом.
Я тоже посмеялась и тотчас забыла о ее существовании, потому что матч начался.
Игра была яростной и упорной, и довольно долго оба противника сохраняли шансы на победу. Никогда прежде я не замечала, что Робин так хорош собой: высокий и стройный, он был подвижен как ртуть, словно на ногах у него были крылатые сандалии греческого бога, его лицо с лепными чертами пылало оживлением. Выходя на корт, он мельком взглянул на нашу беседку, начал игру и потом все чаще бросал в мою сторону странные удивленные взгляды. Пока шла игра, он все время искал глазами балкон, и его внимание все больше и больше обращалось в моем направлении, и в конце концов он уже был не в силах отвести взгляд.
Никогда прежде он так на меня не смотрел, как будто в первый раз увидел. И когда я почувствовала на себе его неотрывные пламенные взгляды, во мне проснулось и расцвело новое чувство: он любит меня!
Ибо вид у него был совершенно потрясенный, как у человека, полюбившего в первый раз в жизни и теперь ослепленного и оглушенного любовью. У меня перехватило дыхание, сначала от изумления, а потом от восторга – сердце мое пело…
Робин! Мой давний, верный друг, человек, которому я доверяю, человек, любивший меня ради меня самой, а не как пешку в игре за власть, деливший со мной досуг и увлечения, человек, также любимый моим братом…
…и который был рядом со мной, прекрасный юный лорд, полный жизни и любви, такой красивый и высокий, какого Кэт только и могла пожелать мне в мужья.
Пока он доигрывал партию, захваченный отчаянной борьбой, я сидела, погруженная в чудесные мечты, и перебирала про себя все его достоинства. Его лепной красоты лицо, такое приветливое и открытое, его крупный, но правильной формы нос, большой, решительный рот, по-английски нежная кожа, его глаза, голубые, как весеннее небо, золотисто-каштановая шевелюра… Ах, Робин, Робин! Его имя слышалось в стуке моего сердца, в токе крови, пульсировавшей у меня в жилах.
И в его жилах тоже, как я догадалась, взглянув на площадку. Он пропустил решающий удар, и, хотя потом сражался отчаянно, уйти от поражения ему не удалось. Вздыхая и болтая, дамы разошлись, и я спустилась вниз, чтобы подождать его у корта. Я еще не знала, что скажу ему, ибо все было для меня ново, непонятно и пугающе… И все-таки я знала, что эти чувства родились давно и были предначертаны нам судьбой, как всякая настоящая любовь… Спокойная и растерянная одновременно, безмятежная, но вся дрожащая, я дожидалась его прихода.
Мне не пришлось долго ждать. Он вышел в свежей рубашке, натягивая на ходу камзол, а его слуга тщетно суетился вокруг, пытаясь завершить туалет своего хозяина. Решительным шагом Робин пересек теннисную площадку и подошел ко мне.
– Давайте пройдемся, мадам, – только и сказал он и, выхватив шляпу из рук слуги, сделал тому знак удалиться.
Прямо по траве мы зашагали по направлению к Грин-парку, потом он дал понять нашим людям, что они не нужны, и те послушно отстали.
Солнце стояло высоко, и земля была тепла под нашими ногами. Первые ромашки приподняли из травы свои белые головки, и птицы пели о любви. Мы зашли в небольшую рощицу молодых буковых деревьев с листочками зелеными и нежными, как свадебный наряд Флоры. Никогда я не была так счастлива, ибо знала, что сейчас мне предстоит услышать священную музыку сердечных признаний – объяснение в любви, на которую я, конечно же, отвечу.
Он резко остановился под самым разросшимся деревом. Я вдыхала чудесный аромат его тела, от его близости у меня кружилась голова.
Его первые слова прозвучали так тихо, что мне пришлось напрячься, чтобы их разобрать.
– Мадам, миледи…
– Да, Робин…
– Я не знаю, осмелюсь ли… Мой голос дрожал:
– Ах, Робин, победа достается только смелым.
Он глубоко вздохнул:
– Позволено ли мне говорить о любви? Сердце бешено стучало у меня в груди.
