Павел Рейфман - Из истории русской, советской и постсоветской цензуры
В конце 1834 г. Никитенко попал на гауптвахту, провел там 8 дней за разрешение в № 12 «Библиотеки для чтения» перевода М. Д. Деларю стихотворения В. Гюго «Красавице», две строфы которого вызвали скандал:
Когда б я был царем всему земному миру,Волшебница! Тогда поверг я пред тобойВсё, всё, что власть дает народному кумиру:Державу, скипетр, трон, корону и порфиру, За взор, за взгляд единый твой!И если б богом был — селеньями святымиКлянусь — я отдал бы прохладу райских струй,И сонмы ангелов с их песнями живыми,Гармонию миров и власть мою над ними За твой единый поцелуй!
Поднялся шум. Митрополит Серафим просит особую аудиенцию у царя, моля оградить православие от поругания поэзии. Царь приказал посадить цензора на гауптвахту. Об этом пишет Никитенко в дневнике за январь 35 г. (161). Об этом же сообщает Пушкин в своем дневнике, иронизируя и над автором, и над митрополитом, «которому досуг читать наши бредни <…>.Отселе буря. Крылов сказал очень хорошо:
Мой друг! когда бы был ты бог,То глупости такой сказать бы ты не мог» (60–61)
В том же году досталось и Гречу. Он поместил в «Северной пчеле» содержание оперы Д. Мейербера «Роберт Дьявол» (либретто Э. Скриба и Ж. Делавиня), в переводе с французского текста. Но на русской сцене опера шла с изменениями, сделанными по распоряжению царя. Тот велел передать Гречу: еще один такой случай, и он будет выслан из столицы (166).
В Москве с цензурой еще хуже. Никитенко пишет о приезде в 1834 г. в Петербург Погодина с жалобой министру на московскую цензуру, которая ничего не позволяет печатать, превратилась после ареста Никитенко в «настоящую литературную инквизицию». Погодин говорил, что в Москве удивляются столичной «свободе печати. Можно себе представить, каково же там!» (171).
В 1836 г. Никитенко пишет о том, что цензор Корсаков пропустил для «Энциклопедического словаря», издаваемого Плюшаром, статью «18 брюмера». Греч, поссорившись с Плюшаром, написал в цензурный комитет донос о том, что статья неблагонамеренна, либеральна, вредна для России, так как в ней идет речь о революциях и конституциях. Статью до этого читали в цензурном комитете; даже самые трусливые цензоры не нашли в ней ничего вредного; кроме того статья разрешена самим министром просвещения; в связи с этим Никитенко в цензурном комитете ставит вопрос: можно ли нам называть французскую революцию революцией, печатать, что Рим был республикой, а во Франции и Англии — конституционное правление? не лучше ли принять за правило «думать и писать, что ничего подобного не было на свете и нет?» Никитенко пишет, что председатель петербургского цензурного комитета Дондуков-Корсаков вообще считает, что нельзя было разрешать слов «добрые французы», так как во Франции в революционное время не могло быть ни одного доброго человека (186).
В середине 1830-х гг. разразился один из скандалов, связанных с журналом «Библиотека для чтения». Там в «Смеси» опубликована статья «Светящиеся червячки», наделавшая много шума. В ней отразился цинизм, характерный для ее редактора, О. И. Сенковского, любившего позубоскалить. Особенно, когда остро`та имела скабрезный, сальный оттенок. В заметке об естественно — научных опытах одного ученого рассказывалось о светящихся червячках, свет которых связан с половыми отправлениями (усиливался или затухал). Сообщив об этих наблюдениях, Сенковский добавлял, что свечение связано с той же задачей, которая объявлена в программе учрежденного петербургского дворянского собрания, «для соединения лиц обоих полов». Дурного вкуса шутка, насмешка над неудачной формулировкой программы собрания вызвала громкий скандал. О ней Бенкендорф пишет Уварову. От Сенковского потребовали объяснений. Тот заявил, что переводчик самовольно внес в заметку неуместную шутку. Ему не поверили и были правы. Острота как раз в духе Сенковского. Бенкендорф полагал, что следует запретить ему печатать статьи и кроме того строжайше наказать. Уваров счел такое требование чрезмерным. Он сам обратился с докладом к царю (а это хотел сделать Бенкендорф), где изложил происшедшее в снисходительном тоне. Предложил дать Сенковскому и цензору строгий выговор. Царь согласился. Последовала его резолюция: «Впредь быть осторожнее». И в данном случае еще один пример расхождения взглядов Уварова и Бенкендорфа по несущественным вопросам: когда один требует наказать построже, другой призывает к снисходительности.
С 1834 г. (т. е. с момента основания «Библиотеки для чтения») по просьбе редакции Никитенко назначен ее цензором. По его словам, с этим журналом много забот: правительство внимательно смотрит за ним, шпионы «точат на него когти», а редакция «так и рвется вперед со своими нападками на всех и на всё» (133). Кто-то привязался к выходке Сенковсого о правителях канцелярий, принял за намек на себя, «нацеливался на цензора» (т. е. на самого Никитенко), побежал жаловаться к Бенкендорфу, но его не послушали (133). О встрече с Уваровым, который сказал, что «наложит тяжелую руку на Сенковского». Далее в дневнике запись: Сенковский «принужден был отказаться от редакции ''Библиотеки''», но это он сделал только для вида; он по-прежнему заведует всеми делами, хотя в «Пчеле» заявил о своем отречении.
В дневнике за 1837 г. Никитенко рассказывает о своем знакомстве с поэтом В. И. Соколовским. Тот просидел около года в московском остроге и около двух лет в Шлиссельбургской крепости за несколько смелых куплетов, где-то прочитанных или пропетых в кругу приятелей, из которых два были шпионами. При этом Соколовский хорошо отзывается о Дубельте, Бенкендорфе и коменданте крепости (201).
Горестная запись в июле того же года: «Новая потеря для нашей литературы: Александр Бестужев убит. Да и к чему в России литература!» (201).
Ряд придирок, касающихся театра, артистов. Еще в 1830-м г. Бенкендорф гневался по поводу статей об артистах императорских театров (тема давно стала скандальной). Он добился того, что за пропущенные театральные статьи (и другие, неподписанные) министр просвещения Ливен получил высочайший выговор. Цензура театральных статей, произведений для театра передана в III отделение, полностью под контроль Бенкендорфа, ссылавшегося нередко на мнение царя. Ливен в полемике о театрах осторожно высказал предположение, что Бенкендорф от имени царя высказывал собственную точку зрения. Исследователь Лемке считает такое предположение весьма вероятным, особенно учитывая сложные отношения между актрисами и Бенкендорфом.
Никитенко рассказывает в дневнике одну из театральных историй. Она относится к 1843 г. Царь (написано: некто) в Варшаве обратил благосклонное внимание на певицу Ассандри, красивую, но безголосую. За большие деньги ее пригласили в Петербург. Она исполняла главную роль в опере Беллини «Норма». После выступлений Виардо, естественно, никакого успеха не имела. Её ошикали, хотя царь аплодировал ей. В «Северной пчеле» появилась ехидная заметка: «Мы не скажем об этом представлении ни словечка <…> Гораздо более имели мы наслаждения в зверинце г-на Зама». Разразилась цензурная гроза. Царь потребовал объяснения, кто сочинил эту фразу. Цензурный комитет целый день готовил ответ «на сей мудрый вопрос». Ответили, что не видят ничего ни для кого обидного: произошло простое сближение двух разнородных предметов, свидетельствующее лишь о плохом вкусе автора заметки. Цензор разрешил её, так как нет никаких цензурных правил против такого вкуса (273). Царь, видимо, разозлился. По словам Никитенко, цензоры «Северной пчелы», пропустившие заметку, Очкин и Корсаков, готовятся к гауптвахте. Попечитель петербургского учебного округа, кн. Волконский, по распоряжению Николая, делает «строжайший выговор» Булгарину за публикацию «неприличной статьи». Одновременно по цензурному ведомству сделано распоряжение, чтобы статьи об императорских театрах печатались не иначе, чем по предварительной проверке самим министром. Волконскому приказано, чтобы подобные статьи передавались через III отделение сперва самому царю, за полной подписью сочинителей, и только после этого их рассматривала обычная цензура на общих правилах (509). Становилось всё яснее, что шутить с царем не рекомендуется.
Скандал с В. И. Далем. Конфискация его книги, арест автора происходят в сентябре 1832 г. Под псевдоним «Казака Луганского» напечатаны «Русские сказки. Пяток первый» Даля. Особое внимание властей привлекли первая и последняя сказки. Первая — «О Иване молодом Сержанте удалой голове». Подозрение вызвали не отдельные места, а общий сюжет: царь Додон — Золотой кошель окружен князями и сановниками, но любит он больше всех Сержанта Ивана, всячески награждает и жалует его. Придворные ненавидят Ивана, уговаривают царя давать ему разные невыполнимые задания (за сутки пересчитать количество зерен пшеницы в царских амбарах, выкопать вокруг города ров в 100 сажен глубины и ширины, добыть у Катыш Невидимки гусли — самогуды). Иван выполняет все задания при помощи своей возлюбленной, волшебной девицы Катерины. По дороге домой Иван меняет гусли на палицу с золотым набалдашником. Если отвернуть его, оттуда появится огромное войско. Это войско Иван выстраивает перед столицей. Додон хочет завладеть палицей и погубить Ивана. Тот берет столицу и истребляет «до последнего лоскутка» Додона и всех сыщиков-блюдолизов его. «Человеку нельзя же быть ангелом, говорили они в оправдание свое», «но не должно ему быть и дьяволом, отвечал он им»; «они все по владыке своему, на один лад <…> все наголо бездельники; каков поп, таков и приход; куда дворяне, туда и миряне». Иван становится царем, а Катерина царицей. Не Бог весть как радикально. Бродячий мотив, повторяющийся и в фольклоре, и в литературных вариантах. Но цензурные инстанции насторожились. Не понравилась и последняя сказка «О похождениях черта-послушника Сидора Поликарповича»: сатана посылает чёрта на землю изведать быт гражданский и военный и взять, что можно в аду употребить. Чёрт побывал на военной сухопутной и морской службе. С ним происходят различные приключения. Жизнь, с которой он встречается, как характерно для бытовых народных сказок, не слишком-то привлекательна. Но острой сатиры автора в сказке нет. И всё же внимание властей привлекло и содержание сказки, и пословицы, поговорки, встречающиеся в ней, свидетельствующие «о неблагонамеренности». А. Н. Мордвинов, помощник Бенкендорфа, увидел в сказке насмешки над правительством, жалобы на горестное положение солдата. Он передал книгу царю. Тот приказал арестовать сочинителя и взять его бумаги для рассмотрения. Даль арестован, но в тот же день освобожден: в его «Русских сказках» не обнаружили ничего крамольного (484-5). За него вступился Жуковский, познакомившийся с ним в Дерпте. Мордвинов заявил, что никаких вредных последствий для Даля не будет, что его служба во время польских событий известна царю (с весны 1831 по начала 32 гг. Даль служил в Польше, участвовал в военных действиях; не ограничиваясь медицинской деятельностью, руководил строительством моста через Вислу, а затем уничтожением его, что спасло жизнь большому отряду русских войск; за этот подвиг был награжден по повелениюимператора Владимирским крестом с бантом). Бенкендорф, вернувшись из Ревеля, встретившись с Далем, сожалел о происшедшем: «Я жалею об этом, при мне бы этого с вами не случилось».
