Павел Рейфман - Из истории русской, советской и постсоветской цензуры
В конце1830-го года русские писатели получили еще один новогодний «подарок»: высочайшее повеление, не допускающее в печать ни одного сочинения, не подписанного именем автора. Приказ царя вызвал недовольство даже в цензуре. Петербургский цензурный комитет заявил о невыполнимости такого распоряжения (вдруг авторы статей — министры, высокопоставленные чиновники не захотят ставить свои подписи; что тогда делать?). Нелепость приказа определялась и тем, что нередко в журналах, газетах печаталось всего 2–3 автора, но под разными именами, псевдонимами. При выполнении царского распоряжения издания запестрели бы одними и теми же именами. В январе 1831 г. приказ пришлось отменить, но с условием, чтобы издатели журналов, представляя материал в цензуру, указывали имя автора. Если издатели имени автора не знали, они должны были сообщить об этом цензору и тем самым брали ответственность на себя, выступая как бы в роли автора. При этом разрешалось печатать материал под вымышленными именами и даже вовсе без имен. Контроль все равно был обеспечен.
В 1831 г. учрежден даже особый комитет для рассмотрения вопроса об авторских подписях: в него входил Бенкендорф, но министра просвещения Ливена туда не ввели (он теряет влияние). Комитет решил, что нужно усилить цензурные строгости и наказывать не только авторов, но и редакторов, публикующих вредные статьи (это, дескать, не противоречит уставу; в него такие меры можно не вводить, но принять их за правило и обязать цензоров извещать высшее начальство о крамольных авторах и редакторах для наказания их). Здесь же сообщается о том, что в Главное Управление цензуры, наряду с представителями от министерств иностранных и внутренних дел, необходимо ввести чиновника от III отделения. Повеление царя, чтобы министр просвещения приказал цензорам быть более осторожными, так как в журналах появляется ряд крайне резких статей: «впредь министр просвещения за сие отвечает» (еще один удар по Ливену). Тот, в связи с царским недовольством, посылает два распоряжения цензорам, требуя усилить бдительность и осторожность. В распоряжениях говорится и о том, что редакторы будут подвергаться ответственности за публикацию в их изданиях статей «дурного направления».
9 февраля 32 г. (еще до ревизии Уваровым Московского университета) письмо Бенкендорфа к Ливену с требованием обращать пристальное внимание на московские журналы, издающиеся в духе самого вредного либерализма, в первую очередь на «Телескоп» Надеждина и «Телеграф» Полевого: в них печатаются статьи «недобронамереные, которые, особенно при нынешних обстоятельствах, могут породить вредные понятия в умах молодых людей». Бенкендоеф обращает внимание на непозволительные послабления, делаемые московскими цензорами, и предлагает отправить московской цензуре строжайшее подтверждение требования о внимательном, неослабном наблюдении за печатью. Уже с этого момента качественно ухудшается положение журналистики, как бы намечаются дальнейшие судьбы «Телескопа» и «Телеграфа». Недоверие властей к славянофилам, которое приведет к запрещению в 52 г. «Московского сборника» и др.
Главное Управление цензуры в 33 г. решило, что за 3 месяца до окончания каждого года все журналы и газеты должны рассматриваться, чтобы не разрешать неблагонамеренным издателям продолжать их на будущий год.
Усиливается давление III отделения. После смерти фон — Фока на его место назначен А. Н. Мордвинов. По словам Никитенко, он «вроде нравственной гарпии, жаждущей выслужиться чем бы то ни было. Он в особенности хищен на цензуру. Ловит каждую мысль, грызет ее, обливает ядовитою слюною и открывает в ней намеки, существующие только в его низкой душе. Этот человек уже опротивел обществу, как холера» (133). К счастью, Мордвинов на своем месте удержался не долго. В 39 г. он отставлен по повелению царя за разрешение в сборнике Смирдина «Сто русских литераторов» портрета Бестужева. Портрет был вырезан из сборника и уничтожен.
Царь потребовал полной отставки Мордвинова, но Бенкендорфу удалось уговорить Николая: Мордвинов был направлен Вятским гражданским губернатором.
В 37 г. Никитенко сообщает о новом цензурном распоряжении: каждая журнальная статья будет рассматриваться двумя цензорами, и любой из них может исключить всё, что ему вздумается; кроме того введен еще новый цензор, контролер над цензорами, который должен перечитывать пропущенное другими, проверять их. Председатель цензурного комитета спросил Никитенко, кого он хочет в напарники; тот ответил, что ему все равно и получил для «Библиотеки для чтения» П. И. Гаевского (Никитенко по просьбе редакции цензор «Библиотеки…» с 34 г.) Уже в 37 г. у него появляются мысли об отставке: «Спрашивается, можно ли что-либо писать и издавать в России?» (200). И далее: В комитете читали бумагу о новом законе: цензор становится лицом жалким, без всякого значения, но с огромной ответственностью, под непрестанным шпионством высшего цензора, которому велено быть при попечителе; «Не выдержал: отказался от цензурной должности»; когда сказал об этом намерении попечителю, тот посоветовал не делать этого «вдруг», чтоб «не навлечь на себя страшного нарекания в возмущении» (200 см. Никол. жандар) Объяснение с председателем комитета, стычка с ним по поводу нового положения; тот начал защищать его; Никитенко возражал; но при личном объяснении председатель признался, что тоже против нового положения, но в комитете должен был говорить иначе; он попросил Никитенко остаться, не подавать в отставку, тот согласился (200). В 43 г. вновь мысли об отставке. Разговор с новым попечителем кн. Г. П. Волконским: «Цензоры теперь хуже квартальных надзирателей». Тот согласен с доводами Никитенко, но очень огорчен. Чехарда с попечителями. В 42-м г. назначили М. А. Дондукова — Корсакова. Его сменяет вернувшийся из-за границы кн. Г. П. Волконский. Он многое понимает, но вынужден выполнять приказы. В 45-м г. его переводят в Одессу. Вместо него назначен П. А. Плетнев, ректор Петербургского университета, в эти годы тоже не столь уж либеральный. Он, в частности, требует, чтобы журналы строго соблюдали свои программы. Мелочные придирки: в программе «Библиотеки для чтения» разрешено печатать повести, а она опубликовала роман Э. Сю «Вечный жид». Затем попечителем был М. Мусин-Пушкин, отнюдь не светоч мудрости.
В 47 г. Никитенко в дневнике пишет о распоряжении Уварова не допускать в журналах никаких переводных романов; да и вообще каждый перевод предъявлять на усмотрение попечителя; Никитенко считает распоряжение нарушением цензурного устава; хочет объясняться с министром, но понимает бесполезность этого; разговор с председателем комитета о распоряжении; тот согласился, даже объявил о своем мнении в комитете; решили не исполнять распоряжение министра, оставить все по- прежнему; разговор о споре на заседании комитета с (Мусин-Пушкиным (попичителем), который объявил, что надо совсем уничтожить в России романы, чтобы никто не читал их; резкая характеристика попечителя: никогда на служебном поприще не встречался с таким глупцом (307).
Конкретные случаи цензурных придирок (значительная часть их упоминается в дневнике Никитенко):
Придирки уже с первых лет царствования Николая. Попытка продолжать «Полярную звезду», альманах декабристов, под названием «Звездочка» на 26 г. Альманах подготовлен, утвержден цензурой, его начали печатать, но на стр. 64 печатанье прекращено, альманах конфискован и уничтожен. После этого в «Невском альманахе» на 27 г. напечатаны произведения некоторых авторов из запрещенной «Звездочки», с измененными названиями и именами авторов. Бенкендорф обратил на это внимание, послал запрос Шишкову, и лишь заступничество Дибича спасло издателей от наказания.
Донос поступил и на журнал «Московский вестник» Погодина, начавший выходить с 27 г. В доносе утверждалось, что в нем собрались «бешенные либералы», стремящиеся ввести в журнал политику; их образ мыслей отзывается самым явным карбонаризмом; худшие из них — С. А. Соболевский и В. М. Титов. Собираются они у В. Ф. Одоевского. Не исключено, что к доносу причастен Булгарин: ведь «Московский вестник» был задуман как издание, направленное против Булгарина.
В январе 30-го года посажен на гауптвахту А. Ф. Воейков за публикацию в первом номере его журнала «Славянин» стихотворения «Цензор», где досталось «некоему Г (в оригинале Вяземского „Голицын“), ханже и невежде». Во время следствия выяснилось, что автор стихотворения — П. А. Вяземский. По его словам, Воейков напечатал «Цензора» без разрешения, несколько изменив его, как перевод с французского, с подзаголовком «Басня». Главное Управление и III отделение признали, что в стихотворении нет неблагонамеренности; дело было прекращено, цензор (К. С. Сербинович) не наказан. (см. подробнее -478? — 9).
В мартовской книге журнала «Атеней» за 29 г., издаваемого М. Г. Павловым, напечатана статья «Антропологическая прогулка». Там упоминался иронически какой-то гвардейский офицер. Великий князь Михаил Павлович, командир Отдельного гвардейского корпуса, счел это обидным для гвардии, подал представление на высочайшее имя. Царь потребовал от Бенкендорфа объяснений. Тому пришлось оправдываться. Он ссылался на глупость цензора, (В. В. Измайлова — писателя, человека образованного и совсем не глупого), на неосмотрительность и невежество Павлова (профессора московского университета). Важно было найти отговорку.
