Барбара Такман - Европа перед катастрофой. 1890-1914
«Конгресс без Тома Рида! Непостижимо!» – восклицал автор редакционной статьи в нью-йоркской газете «Трибьюн»109. У всех возникало чувство, похожее на шок, появляющийся обычно, если на месте привычной местной грандиозной достопримечательности вдруг обнаружится зияющий провал. «Таймс», никогда не симпатизировавшая этому человеку, опубликовала полноценную редакционную колонку на тему «общенациональной утраты». Газета сделала многозначительное замечание: «не все в порядке с политической системой», если такой деятель вынужден уйти из нее и поменять политику на частную юридическую практику. Вашингтонский корреспондент назвал уход Рида «бедствием» для конгресса в смысле неизбежного понижения эффективности и качественности после отставки спикера. Годкин 110 в газете «Ивнинг пост» тоже посвятил скорбную статью удалению от политических баталий «редкостного феномена здравомыслящего человека».
Сам Рид так и не выступил с публичными разъяснениями, написав лишь своим избирателям в штате Мэн: «Должность, дающая только отличительный знак на сюртуке, ничего не стоит». Когда репортеры заявили Риду, загнав его в угол в нью-йоркском отеле «Манхэттен», что публика ждет от него ответа, он сказал: «Публика! Она меня не интересует»111, затем резко повернулся и ушел.
Тем временем нарастали масштабы и жестокость военных действий на Филиппинах. Для подавления настырных филиппинских повстанцев Соединенные Штаты вводили в бой все новые полки, бригады, дивизии, пока их численность не превысила 75 000 человек, вчетверо больше, чем было задействовано на Кубе. Филиппинцы устраивали засады, рейды, вырезали целые отряды, иногда сжигали пленных живыми. Американцы отвечали тем же, сжигали дотла деревни, убивая всех жителей, если обнаруживали американца с перерезанным горлом, пытали своих жертв, применяя к ним в том числе и зверскую пытку, получившую название «водной процедуры». Они находились за три тысячи миль от дома, их измотали тропические ливни, жара, грязь, малярия, москиты. Они пели: «Будь ты проклят, филиппинец, будь ты проклят…» Иногда офицеры приказывали вообще не брать пленных. Американцы отбивали все вылазки аборигенов, но их становилось все больше. Рейдеры, посланные изловить Агинальдо, не смогли его захватить, вернувшись с его малолетним сыном и вызвав восторженные отклики газет. Рид, придя утром в свой офис, спросил насмешливо партнера: «И вы работаете сегодня? Вы должны праздновать. Газеты сообщают, что американская армия захватила младенца Агинальдо и гоняется за его матерью».
Агинальдо старался выиграть время в надежде на то, что антиимпериалистические настроения в США возобладают и войска будут отведены. Чем дольше продолжалась война, тем громче звучали голоса протеста. Программа антиимпериалистов, принятая в октябре 1899 года в Чикаго, требовала «незамедлительного прекращения войны против свободы». Они собирали и фиксировали примеры варварского поведения американцев на Филиппинах и наиболее алчные изречения империалистов, сопоставляя их с благонравными поучениями о цивилизованной миссии белого человека. Они распространяли памфлеты, оплаченные Эндрю Карнеги, а когда военное министерство ответило отказом на запрос руководителя лиги Эдуарда Аткинсона о разрешении отправить их и на Филиппины, послали буклеты и в оккупационные войска.
Стремясь поскорее закончить войну и приручить «плененный народ», администрация сформировала различные комиссии для расследования как злодеяний, так и помыслов самих филиппинцев – какого рода гражданское правительство их могло бы устроить. В апреле 1900 года с этой целью – для формирования гражданского правительства на Филиппины и отправили судью Уильяма Говарда Тафта, стеснительного, добродушного толстяка, весившего триста фунтов, с проектом хартии, составленной новым военным министром Элиу Рутом и даровавшей филиппинцам определенную степень либеральной внутренней автономии. Поскольку ни филиппинцы, ни американцы не были готовы к тому, чтобы прекратить сражения, инициатива оказалась преждевременной. Но Тафт остался в стране, решительно настроившись на то, чтобы повелевать «в интересах младшего коричневого брата», как только для этого представятся возможности. Когда друзья дома, обеспокоенные его состоянием и самочувствием, засыпали военного министра запросами, Тафт телеграфировал Элиу Руту, что он сию минуту вернулся из поездки верхом на лошади и чувствует себя превосходно. «А как чувствует себя лошадь?» – поинтересовался министр 112.
Несмотря на трудности, в среде ведущих республиканцев не было людей, испытывавших сомнения или колебания в отношении нового предназначения Америки. И для сената, и для Альберта Бевериджа законопроект о строительстве Никарагуанского канала как никогда прежде имел благословение Всевышнего. «Мы не отвергнем даже толики миссии 113, возложенной на нашу расу, быть попечителями Господа над цивилизацией мира», – заявил он 8 января 1900 года. Он сообщил сенаторам, что Бог тысячу лет готовил к этой миссии «англоязычные и тевтонские народы».
Некоторым современникам Бевериджа новый образ Америки показался омерзительным. Постыдная битва, «зловеще происходящая в тихоокеанских далях», заставила Уильяма Вона Муди написать «Оду во времена сомнения», которая появилась в «Атлантик мансли» в мае 1900 года. Разве мы – все еще «не орлиная нация»? – спрашивал он. Или уже ее жалкое подобие?
Какая-то менее благородная птица?
Длинноклювая цапля, застывшая над тиной?
Удав-живоглот на солнце? Башибузук с дубиной?
Этим вопросом задавались многие, в том числе и Годкин, который, покончив с иллюзиями, сделал тогда, пожалуй, самый странный и в то же время прозорливый вывод. В январе 1900 года он написал Мурфилду Стори: «Воинственный дух охватывает массы, к которым переходит власть»114.
Война уже продолжалась больше года. Американское присутствие нарастало, казалось, что закончить войну могли только предстоящие президентские выборы. На это рассчитывали по крайней мере антиимпериалисты и Агинальдо. Предвыборная кампания начиналась с курьеза – шумихи, поднятой вокруг адмирала Дьюи демократами, которым очень хотелось найти замену Брайану. Поразмыслив над характером должности президента, адмирал решил, что вполне годится на эту роль, и объявил о своей готовности к выборам 115. Однако его речи не вдохновляли, в партии он серьезной поддержки не получил. В итоге его кандидатура провалилась, и восторжествовал Брайан.
Антиимпериалисты столкнулись с болезненной дилеммой. Мак-Кинли представлял партию империалистов. Брайан, по словам Карла Шурца, был «злым гением»116 для антиимпериалистов: его не любили за предательство по проблеме договора и опасались радикализма. В январе 1900 года Шурц, Карнеги, Гамалиил Брэдфорд и сенатор Петтигрю встретились в «Плаза-отеле» Нью-Йорка для организации третьей партии 117, которая избавила бы американцев от «необходимости выбирать между двумя старыми прогнившими партийными трупами и решать, в каком из них меньше зла». Карнеги сразу же внес 25 000 долларов. Аналогичные пожертвования сделали другие участники собрания. Однако вскоре члены сталелитейного траста, с которыми Карнеги вел переговоры о продаже своей компании, предупредили: если он выступит против Мак-Кинли, то сделка не состоится. Поставив интересы своей компании «Юнайтед Стейтс стил» выше «третьей партии», Карнеги вышел из проекта, забрал свои акции и перестал вообще заниматься бизнесом. Шурц с группой единомышленников созвали свой конгресс Свободы в Индианаполисе и попросили Рида стать их кандидатом в президенты. Но ни Рид, ни кто-либо еще из видных политиков не изъявил желания возглавить «партию-выскочку». В июле в Канзасе произошло то, что и ожидалось: кандидатом избрали Брайана.
Сосредоточив идеологию кампании на империализме, Брайан неустанно разъезжал по стране. Хотя его речи были довольно туманны, их страстность и эмоциональный магнетизм находили отклик и за пределами страны. Естественно, филиппинцы возложили свои надежды на Брайана, полагая, что только он сможет провалить Парижский договор. «Великая демократическая партия Соединенных Штатов победит на предстоящих осенью выборах, – провозгласил Агинальдо. – Империализм потерпит поражение в своем безумном стремлении покорить нас силой оружия»118. У его солдат появился новый боевой клич: «Агинальдо-Брайан!»
В предвыборной чикагской платформе антиимпериалисты заявляли: «Мы предлагаем способствовать поражению любого человека и партии, поддерживающих политику порабощения других народов». Ничего не остается, писал приятель экс-президенту Кливленду, «кроме как зажимать нос и голосовать» за Брайана 119. Целая группа сторонников кандидата демократов получила хлесткое прозвище «зажми нос и голосуй», вошедшее в избирательную терминологию. Для журнала «Нейшн» оба кандидата были настолько неприемлемы, что, как написал один разочарованный читатель, редакция предпочла «сидеть на заборе и чертыхаться в обе стороны»120.
