Что такое историческая социология? - Ричард Лахман
Вообразите <…> британцы колонизировали преимущественно (прежде всего) старую империю Великих Моголов, назвав ее Хиндустаном, а французы одновременно заняли (колонизировали) южные (преимущественно населенные дравидами) регионы нынешней Республики Индия, дав им наименование Дравидия. Считали бы мы сегодня после этого, что Мадрас являлся исконной «исторической» частью Индии? Использовали бы мы вообще это слово «Индия»?.. Вместо этого ученые со всего мира, вероятно, строчили бы пухлые тома, доказывающие, что с незапамятных времен Хиндустан и Дравидия были двумя принципиально различными культурами, народами, цивилизациями, нациями или как-то иначе отличались каким-нибудь другим образом (Wallerstein, [1986] 2000, р. 310; Валлерстайн, 2006, с. 3).
Нынешнее единство Индии — это совокупное порождение британской колонизации, национально-освободительного сопротивления британскому владычеству и неспособности других империалистических держав (таких как Франция, которая попыталась, но без успеха) прихватить себе часть этого субконтинента. Мысль Валлерстайна заключается в том, что контингентная серия случившихся, а также неслучившихся событий создала как политическую единицу, так и целый ареал академических исследований (история Индии и индология), воздействующих не только на совокупность научных знаний о той эпохе, начало которой было положено британской колонизацией, но также и на исторические и культурологические исследования предшествовавших этому столетий, когда еще не существовало единой индийской политии (polity) или культуры. Сложись иначе контингентные обстоятельства минувших трех столетий, иной была бы не только нынешняя реальность — иным было бы и ретроспективное истолкование историками отдаленного прошлого.
В противоположность этому исторические социологи организуют свою исследовательскую деятельность и научную карьеру вокруг теоретических вопросов — например, что является причинами революций, чем объясняется вариативность социальных пособий и льгот, предлагаемых государством своим гражданам, как и почему со временем изменилась структура семьи? На эти вопросы, как и на вопросы Маркса, Вебера и Дюркгейма о социальных изменениях в эпоху Нового времени, нельзя дать ответ, фокусируясь лишь на какой-то отдельно взятой эпохе какой-то отдельно взятой страны. Таким образом, в объяснениях историков и социологов весьма различным образом трактуется значение самой истории. Например, историки скептически относятся к тому, что приобретение знания о том, как действовал французский народ во время революции 1789 года, может служить хорошим подспорьем для понимания того, как действовали китайцы в 1949 году во время своей революции.
В каждой революции исторические социологи вместо этого видят кульминацию некой цепочки событий, открывающих возможности для одних действий и в то же время закрывающих для других. Следовательно, с точки зрения социолога, французы (в 1789 году) и китайцы (в 1949 году) смогли совершить свои революции в результате предшествующих событий, породивших одни социальные структуры и социальные отношения и положивших конец другим. Внимание исторических социологов сосредоточено на сравнении структур и событий как этих, так и других революций. Для социологического анализа все, что составляет отличительные черты каждого случая, вторично по отношению к тому, что сходно. Социологи проводят системный анализ различий в попытке найти закономерности, способные отвечать за исход каждого случая. Цель социологов состоит в конструировании теорий, объясняющих все соответствующие случаи и отвечающих как за сходства, так и за различные вариации.
Различия между исторической наукой и исторической социологией, таким образом, обусловлены эволюцией этих двух дисциплин. Впрочем, было бы ошибкой выдвигать эссенциалистский аргумент о существовании непреодолимых различий между историей и исторической социологией. Ученые-практики обеих дисциплин согласились бы с посылом Чарльза Тилли: «В той мере, в какой социальные процессы подвержены эффекту колеи (path-dependent), — в той мере, в какой последовательность предшествующих событий накладывает ограничения на происходящее в данный момент времени, — историческое знание о последовательностях становится основополагающим» (Tilly, 1991, р. 86). Иными словами, дело, которому отдают себя историки и исторические социологи, заключается в объяснении того, каким образом социальные акторы связаны рамками сделанного ими и их предшественниками в прежние времена. Как высказался об этом Маркс в своей величайшей работе по историческому анализу «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта»: «Люди сами делают свою историю, но они ее делают не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые непосредственно имеются налицо, даны им и перешли от прошлого» (Marx, [1852] 1963, р. 15; Маркс и Энгельс, 1957, с. 119).
Маркс говорил здесь о том, что историк Филип Абрамс назвал «двусторонностью социального мира <…> мира, где мы сразу и творцы, и творения» (Abrams, 1982, р. 2). Мы конструируем исторические объяснения того, как человеческие действия, предпринятые в прошлом, порождают нас самих и формируют тот социальный мир, в котором мы обитаем и который весьма многообразно накладывает ограничения на наши желания, убеждения, решения и действия. В то же время мы — акторы, творящие историю, создающие новый социальный порядок там, где в нашем мире существуют лакуны для трансформационного действия. И характер нашей ограниченности, и имеющиеся у нас возможности для трансформирующего действия предопределены исторически. Наши возможности и ограничивающие нас рамки отличаются о тех, что были у людей, живших до нас, и наши действия служат гарантией того, что в будущем возможности для действия опять будут другими. Вот почему оправданно утверждение Абрамса: «Социологическое объяснение по необходимости является историческим. Поэтому историческая социология — это не какая-то особая разновидность социологии, напротив, она является самой сущностью этой дисциплины» (Ibid.).
Не все действия равнозначны. «Большая часть происходящего воспроизводит социальные и культурные структуры без сколько-нибудь значительных изменений. События же можно определить как тот относительно редкий подкласс происшествий, благодаря которому структуры претерпевают значительную трансформацию. Событийная концепция темпоральности, таким образом, — это концепция, которая принимает во внимание трансформацию структур под влиянием событий» (Sewell, 1996, р. 262). Абрамс пользуется тем же словом «событие» для установления «некоего судьбоносного (portentous) исхода, некоего трансформационного механизма между прошлым и будущим» (Abrams, 1982, р. 191).
Поэтому объяснения с позиций исторической социологии должны:
• во-первых, различать несущественные повседневные действия человека и те редкие моменты, когда люди трансформировали социальную структуру;
• во-вторых, объяснять, почему трансформационные события случаются в некое конкретное время и в некоем конкретном месте, а не где-либо и когда-либо еще;
• в-третьих, показывать, как события делают возможным наступление позднейших событий.
Когда
