Фрэнсис Чичестер - В пустыне волн и небес
Мы пришли в Дурбан (Южная Африка), загружались там углем и провизией. Я купался в море у берега, где было ограждение от акул. Свежий ветер срывал брызги с гребней волн. Вода была такой соленой, что щипало ноздри, а солнце таким жгучим, что не выдерживала кожа. Мы ездили на рикшах. Все вокруг было романтичным и увлекательным.
Во время стоянки сбежал один из наших кочегаров. Я нанялся на его место и стал, как положено, членом профсоюза. Это был мой первый в жизни профсоюз - профсоюз кочегаров. На своей новой работе я узнал, что среди кочегаров самыми серьезными считаются ливерпульские ирландцы. Но шесть моих товарищей по вахте - лондонские ирландцы - произвели на меня такое сильное впечатление, что я не мог представить кого-то суровее, чем они. Все они ходили в море во время войны и, по их словам, пережили не одну торпедную атаку. Запомнился рассказ, как торпеда попала в борт корабля, а офицер, стоя на трапе, грозил пристрелить каждого, кто оставит свой пост.
Вахту мы стояли по 10 часов в день: 4 часа вахты - 8 часов отдыха, потом еще 6 часов вахты - 6 часов отдыха. После каждой вахты приходилось отмываться от угольной пыли и сажи. После Дурбана нас стали хорошо кормить, но мы постоянно ощущали жуткий голод - наверное, от недостатка витаминов, и поэтому почти каждый день из-за еды случались драки. Я в них никогда не участвовал.
Работа была тяжкой, я чувствовал себя измотанным. И не я один. В следующей за нами смене должен был работать огромный Швед; он сказал как-то, что не может стоять вахту. Но внизу должен быть полный комплект кочегаров, и одному из наших пришлось отстоять смену за него. В следующий раз повторилось то же самое. Но когда он в третий раз заявил, что не может работать, наша вахта этого не стерпела. Шведа стащили с койки и как следует отмолотили. Потом схватили за ноги и потащили к спускному желобу, ведущему в трюм. Через эти желоба-шахты в трюм из кочегарки спускали мешки с золой. Швед, скользя по этому желобу, выглядел ужасно, к тому же, долетев до трюма, он ударился головой о стальной пол, и лицо его было залито кровью. Я чувствовал угрызения совести, но знал, что, вступись я за шведа, мне бы самому предложили отстоять вахту за него. Впрочем, мои товарищи, наверное, лучше меня разбирались в психологии кочегаров: швед вдруг вскочил на ноги и, разметав своих обидчиков, ринулся в кочегарку. В эту смену он трудился за двоих.
Много лет спустя я узнал дальнейшую судьбу своих товарищей по вахте. Из шести только трое вернулись в Англию. Один исчез при весьма странных обстоятельствах на пути из Новой Зеландии в Австралию, другой умер во время дежурства от случайного удара по голове, а третьего повесили за убийство.
Я сошел с "Бремена" в столице Новой Зеландии Веллингтоне, получив 9 фунтов за трехнедельную работу. Кроме того, мне отметили работу оценкой "очень хорошо" - за трезвость и другие добродетели.
Нед Холмс, мой знакомый сержант, дал мне работу за 10 шиллингов в неделю. Меня определили помощником управляющего на ферме, которая принадлежала отцу Неда. Старина Максвелл, управляющий, был крупным краснощеким мужчиной с огромными усами. Он считался большим мастером по овцеводству. Я жил вместе с его семьей, состоящей из него самого, жены и их дочери - прелестного создания лет семнадцати. Девушку звали Олив, и это имя очень ей подходило.
Спустя три недели Максвелл дал мне расчет. Он сказал, что с моим плохим зрением я не смогу уследить за овцами.
Вообще-то, в очках я вижу не так уж плохо. Мне случалось, например, уложить двух зайцев двумя выстрелами из винтовки. Первый заяц находился от меня в 145 ярдах, а второй, вскочивший от выстрела, в 95 ярдах. В другой раз я за одно утро добыл пятерых кроликов - и тоже из винтовки. Так что, думаю, Максвелл решил избавиться от меня по какой-то иной причине.
Я нашел работу на другой овцеводческой ферме. Вдвоем с напарником Артуром мы объезжали пространство в 2 тысячи акров, на котором паслись 3 тысячи овец и 200 голов крупного скота. Почти весь день я проводил в седле, двигаясь за овцами от холма к холму. На ферме было три огороженных участка, куда мы время от времени сгоняли овец для сортировки. В такие дни приходилось уезжать из дома в 3 часа утра, при лунном свете. Овцы на рассвете держались на вершине холма, мы гнали их вниз, к загородке, а там собаки собирали их в угол.
В нашей паре Артур был боссом, а я - подсобным рабочим. Мы с ним выполняли на ферме всю работу, кроме стрижки овец. Правда, мелкая стрижка ручными ножницами тоже входила в наши обязанности. Кроме того, мы метили и кастрировали ягнят. Обычно после кастрации пастухи поджаривали и ели отрезанные части, но меня эти деликатесы не прельщали. Мне, как подсобному рабочему, приходилось также резать и разделывать молодых баранов. Никогда не забуду, как дрожали мои колени, когда я резал своего первого барана и кровь фонтаном била из горла моей жертвы. Думаю, немногие смогли бы есть баранину или телятину, если бы им прежде самим пришлось убивать этих животных.
Артур был превосходным пастухом и прекрасно управлялся с собаками они слушались его с первого слова. Две тысячи акров - изрядное пространство, равное 3 квадратным милям. А на крутых новозеландских холмах фактическая площадь была еще больше. Ручьи прорезали в вулканических породах глубокие долины. По берегам росли кусты, похожие на ежевику, но с устрашающими колючками. Еду мы себе готовили сами. Артур был мастер печь хлеб. Однажды я попробовал его заменить, но мое изделие получилось слишком сухим и твердым. Артур отличался аккуратностью и всегда мыл посуду после еды. Как-то раз он уехал в отпуск, но, скучая по ферме, вернулся раньше времени. Придя домой, я застал его перемывающим гору грязной посуды, накопленную мной за шесть дней его отсутствия. Хорошо помню взгляд, которым Артур встретил меня.
Я любил ездить верхом. Однажды я поехал в ближайший городок на танцы и вернулся на следующий день, сделав в общей сложности 45 миль. Артуру это не понравилось, он сказал, что не годится держать коня без корма на таком, длинном маршруте. Возможно, это так, если скакать галопом, как делают новозеландцы, но мы ехали на английский манер, легкой рысцой, и при такой езде 45 миль для коня не слишком утомительное путешествие.
Нет созданий более глупых и упрямых, чем овцы. Иногда мне казалось, что я не вынесу этой работы - следить за стадом в 500 безмозглых существ со стеклянными глазами. Их кретинизм поразителен, и они сами нередко становятся его жертвами. Вот пример. Стадо подходит к узкому ручью. Передняя овца прыгает через него, но приземляется неудачно, на колени. Подняться она не успевает - прыгающие следом овцы давят ее. Куча растет, и, когда полутысячное стадо наконец перебирается через ручей, несколько овец оказываются задавленными насмерть.
Пришло время, и я попросил повысить мне жалованье с 15 до 25 шиллингов в неделю. Хозяин фермы имел по этому поводу долгий разговор с Артуром и в результате предложил мне 20 шиллингов. Я не люблю торговаться, но и уступать не хотел, а потому покинул ферму.
На "Бремене" я познакомился с одним кузнецом и теперь навестил его. Через него я опять попал на ферму, где мне предложили 2 фунта 10 шиллингов в неделю. Нанимая на работу, меня спросили, умею ли я доить коров. Я соврал, ответив "нет", - после фермы де Билля запах молока был мне ненавистен. Меня все же взяли на работу.
По утрам, лежа в своей койке, я слышал, как другие парни принимались за дойку коров, и благословлял свой режим: моя работа начиналась в 8 часов.
Ферма принадлежала трем братьям Уильямсам и их шурину. Братья были превосходными наездниками и держали на ферме 80 лошадей. Мы их время от времени объезжали. А по воскресеньям развлекались: меня сажали на лошадь и засекали, сколько я продержусь. Земля, принадлежавшая ферме, была сравнительно недавно отвоевана у леса, и кое-где валялись крупные стволы. Перегоняя скот, мы, бывало, во весь опор мчались вниз по крутым склонам и, встречая лежащие стволы, лихо брали препятствие. Редко я испытывал больший испуг, чем в эти мгновения, но и удовольствие они доставляли немалое.
На ферме была лесопилка, и мне случалось целыми неделями работать на ней. Весной по утрам я чувствовал себя переполненным жизненной силой. Особенно после завтрака, который обычно состоял из огромной порции сладкой каши, за которой следовал впечатляющий кусок мяса, а к нему еще яйца и гигантские ломти хлеба, щедро намазанные маслом и джемом.
Приходилось мне и стричь овец. Свой личный рекорд я довел до 75 овец в день. Работа эта не из легких, и я обвязывал лоб платком, чтобы пот не заливал очки. Мое достижение - ничто в сравнении с тем, что делали истинные мастера: чемпион Австралии стриг более 400 овец за день.
Работа на ферме мне в общем нравилась, но настоящего удовлетворения я не ощущал. Я ощущал одиночество, хотя не мог понять, почему. Вообще, мне казалось, что я делаю что-то не то. Я решил, что хочу быть писателем (наверное, в моем представлении это означало быть немножко Конрадом, немножко Киплингом и немножко Сомерсетом Моэмом). Я оставил ферму, снял комнату в небольшом городишке и стал думать, как создать литературный шедевр. Я ничего не знал ни о жизни, ни о писательстве. Купил американскую книжку под названием "Как писать короткие рассказы". С трудом ее осилил, и в результате голова моя совсем затуманилась. Меня стало одолевать отвратительное чувство несостоятельности. В этот период у меня было лишь одно приключение. Я купался в речке, когда произошел внезапный и резкий подъем воды. Вероятно, где-то в горах прошел сильнейший ливень, и вода, не встречая препятствий на вырубленных склонах, мощными потоками устремилась вниз. На моих глазах едва живой ручеек за какие-нибудь полчаса превратился в бушующую стихию. Рев потока сливался с грохотом перекатывающихся камней. Меня сбило с ног и потащило. На пальце у меня было кольцо с сердоликом - его сорвало. Я хватался за камни и пытался добраться до берега, но каждый раз меня со страшной силой отшвыривало обратно. Я чувствовал, что вот-вот поддамся панике. Зная, что паника - это конец, я продолжал плыть, подлаживаясь под поток. В конце концов я попал в небольшой водоворот. Мне удалось зацепиться за камень, и я выбрался из воды.
