Фрэнсис Чичестер - В пустыне волн и небес
От телят я подхватил стригущий лишай и долго не мог избавиться от этой скверной заразы. Но пришло лето, и жизнь стала лучше. Июнь выдался замечательным. Залитая солнцем молодая зелень, запах свежескошенной травы дурманили голову, которую я в тот период ничем не загружал. Тяжелая работа с рассвета до заката усиливала умственный ступор. Зато физическое состояние было отменным - силы распирали, чувства кипели. Уде Билля жила его дочь от первого брака, Дороти, добрая, славная девушка. Я был без ума от нее, но в любви - полный невежда, не знал ни что сказать, ни что делать. Кавалер из меня был никудышный, я так и страдал в одиночестве.
Через земли фермы проходила железная дорога, и всякий раз, слыша отдаленный шум поезда, я еще глубже ощущал свое одиночество и маялся от безотчетной тоски. Однажды, когда я окучивал репу, надо мной медленно проплыл самолет R-34. Он сверкал на солнце и казался мне огромным и совсем новым - может быть, это был его первый полет. Де Билля не было поблизости, я оторвался от репы и следил за летящей машиной, пока она не скрылась из виду. Этому самолету суждено было первым дважды пересечь Атлантику. Мог ли я подумать тогда, что стану первым обладателем памятного приза Джонстона - пилота последнего построенного в Англии самолета этой серии. Джонсон разбился во Франции на самолете R-101. Были у меня и более приятные обязанности, чем дойка коров и окучивание репы. Например, доставка молока на железнодорожную станцию. Ездил я туда на повозке, запряженной старым жеребцом, который, несмотря на возраст, имел еще неплохую силенку. Этим он напоминал мне де Билля - тем более что и нравом обладал крутым. Однажды мы возвращались со станции. Я правил, старый жеребец тащил телегу с одиннадцатью 17-галлоновыми пустыми бидонами. Нас догнал работник с соседней фермы. Он тоже сдал молоко и ехал обратно в повозке, запряженной молодой резвой кобылой. Мы устроили скачки. В одном месте дорога делала резкий поворот, и там в качестве оградительного знака лежал большой круглый валун. Мой жеребец возглавлял гонку. Я небрежно правил одной рукой и поплатился за это: налетел задним колесом на валун. Жеребец мой старался изо всех сил. И удар получился сильным. Я оказался в воздухе, а над собой увидел всю россыпь бидонов будто созвездие Большой Медведицы вдруг решило спуститься с небес. И я, и бидоны приземлились, а конь, не снижая скорости, продолжал нестись к дому. Закрытые ворота фермы ему, как я вскоре узнал, не помешали: он легко прошел сквозь них и закончил скачки в саду де Билля, храпя от возбуждения. Я, разумеется, в скорости уступил жеребцу, хотя тоже не давал себе поблажки на оставшемся двухмильном отрезке дистанции. Де Билль поджидал меня на финише, но награждение состоялось в столовой. От удара хозяина я оказался на полу, а он стоял надо мной с занесенным стулом, намереваясь продолжить расправу. Я слышал всхлипывания Дороти в соседней комнате и гадал: получу стулом по голове или нет. Придумать что-либо в свою защиту мне не удалось, поэтому я сохранял спокойствие. Наверное, это подействовало на де Билля - стулом он меня не огрел. Просто выгнал из дома, дав час на сборы. Я покинул его владения около полудня: мой последний рабочий день на ферме оказался укороченным.
Добираться до Северного Девона предстояло на поездах. Наверное, надо было сначала ехать в Лондон и там пересесть на другой поезд. Но я этого не знал и поехал сложным маршрутом. Полночь застала меня в Бартене-на-Тренте; я ходил взад-вперед по платформе и пытался унять боль в запястье - во время нашего бурного прощания на ферме меня укусил хозяйский пес. В то время много говорили о бешенстве; рана на запястье стала воспаляться, и я не на шутку испугался. Мне дали адрес врача. Я позвонил в дверь, но никто не откликнулся. Я подошел к светящемуся окну; оно было занавешено, но сквозь щель мне удалось разглядеть людей, сидящих вокруг рулетки. Я постучал в окно, они сразу вскочили и разбежались, как испуганные куропатки. Вышел врач, пригласил меня в дом, где очень спокойно осмотрел мою рану, обработал ее и сказал, что все будет в порядке. И никакой платы с меня не взял. Я вернулся на станцию, где ко мне сразу же подошли два невзрачных детектива. Их интересовало, где я был. В то время азартные игры были строго запрещены, и я подумал, что интерес детективов ко мне связан, может быть, с доктором и его рулеткой. Но доктор мне понравился, и я ничего не сказал им о своем визите. В конце концов мне удалось их убедить, что я обыкновенный пассажир. Они объяснили, что приняли меня за вора, - на станции, оказывается, действовала какая-то шайка.
Следующую пересадку мне предстояло сделать в Эксетере, куда поезд прибывал на рассвете. Но я проспал Эксетер. Пришлось возвращаться пешком из Корнуолла. Домой я добрался только к 2 часам дня. Дорога утомила меня, и потому я, вероятно, не проявил подобающего дипломатического такта, когда отец принялся распекать меня за внезапное возвращение. Определенно блудному сыну в этом доме нечего было рассчитывать на жирного тельца.
Я попытался получить работу в каком-нибудь гараже. В течение одного дня совершил поездку на велосипеде в Эксетер и обратно (90 миль), обошел шесть гаражей, но безрезультатно. Спустя несколько недель отец достал мне билет в третьем классе на пароход, отправлявшийся в Новую Зеландию. Мой брат провожал меня на поезде до Плимута. Он настоял на этом, но очень меня обидел, когда стал смеяться над моим желанием взять с собой в Новую Зеландию револьвер. Этот эпизод испортил мне начало путешествия.
Оглядываясь назад, я думаю, что был, наверное, несправедлив к своему отцу. Рассказывали, что мой дед, следуя старому принципу отдавать сыновей в армию, на флот и в церковнослужители, велел моему отцу стать пастором. Отец говорил мне, что и сам хотел этого. Но мне кажется, эта служба была не для него и на другом поприще он добился бы больших успехов. Вероятно, он сознавал это и постоянно находился во власти внутренней борьбы. Отец был очень ответственным человеком и стремился все делать правильно. Борьба истощала его. В конце концов он стал пуританином самого сурового толка. Как-то раз он упрекнул одного из своих прихожан в злоупотреблении алкоголем. Тот ответил, что отцу, дескать, хорошо так говорить - он может выпивать в собственном доме, да еще в любое время. Ему же, бедному рабочему человеку, жена спуску не дает и приходится утешаться в пабе. Логика этого рассуждения была, прямо скажем, не слишком убедительной. Тем не менее она почему-то так подействовала на моего отца, что он с тех пор в рот не брал спиртного, за исключением тех случаев, когда ритуал священнослужительства требовал приема вина.
Дома отец, как мне кажется, не поощрял никаких моих занятий и стремился подавить любые проявления самостоятельности. Иногда он бывал приветлив, а во время наших велосипедных или пеших прогулок мог быть замечательным спутником. Мое лучшее воспоминание о нем - одна из таких прогулок, когда мы нашли гнездо трясогузки. Оно было устроено под мостом. Добраться до него было сложно, а отец хотел взять из гнезда одно яйцо (коллекционирование птичьих яиц было одним из самых сильных его увлечений). Я взялся достать яйцо, лег на живот и свесился вниз. Отец хотел помочь мне - подержать за ноги, но я отказался. Мой отказ огорчил его. До сих пор помню какое-то странное выражение недоумения на его лице. В этот момент он был очень близок мне.
Глава четвертая
НОВАЯ ЗЕЛАНДИЯ, 1919 ГОД
Корабль, на котором я уходил из Плимута, назывался "Бремен". Это было немецкое трофейное судно. Комфорта третий класс, разумеется, не предоставлял; каждый дюйм пространства был занят койками. Пища поначалу не отличалась ни обилием, ни разнообразием, а поварские способности кока отнюдь ее не улучшали.
Но мне было 18 лет, и мелкие неудобства не имели значения. Главное я предоставлен самому себе и отправляюсь в Новую Зеландию. Отец дал мне в дорогу 10 фунтов золотом, и я хранил их на животе в специальном кожаном поясе - религиозное воспитание внушило мне глубокое недоверие к соплеменникам. Был декабрь, в Бискайском заливе нас, как полагается, изрядно потрепало. И, как положено, я испытал все стадии морской болезни. А потом романтика путешествия захватила меня. Ночи напролет я простаивал на носу - слушал, как корабль рассекает волны, и созерцал звезды, качавшиеся над мачтой.
Пассажиры третьего класса представляли собой любопытное сборище. Англичане отличались нестандартным поведением, новозеландцы были более уравновешенны. В пути организовали состязание боксеров. Моим соперником был высокий, широкоплечий детина с необыкновенно длинными руками. Мне никак не удавалось до него добраться; он же здорово отделал меня, я был весь в крови. Я не сдавался и надеялся, что мне удастся к нему приспособиться и отыграть очки, но рефери прекратил бой.
Мы пришли в Дурбан (Южная Африка), загружались там углем и провизией. Я купался в море у берега, где было ограждение от акул. Свежий ветер срывал брызги с гребней волн. Вода была такой соленой, что щипало ноздри, а солнце таким жгучим, что не выдерживала кожа. Мы ездили на рикшах. Все вокруг было романтичным и увлекательным.
