Владимир Егоров - У истоков Руси: меж варягом и греком
Давай, мой начитанный читатель, зададимся простым вопросом: когда на Руси появились этнонимы[5] «немцы», «фряги», «корлязи»? Когда Древняя Русь могла познакомиться с венецианцами? Наиболее вероятный ответ – не ранее XIV века, скорее в XV веке, когда в наших летописях появилась «Повесть о взятии Царьграда фрягами». Соответственно, мы с тобой, мой обманутый читатель, имеем дело со вставкой XIV—XV веков. Таких вставок в «Повести» – пруд пруди, мы на них будем натыкаться регулярно. Увы, нельзя сказать, что они сделали повествование более верным или хотя бы более понятным.
И еще пара замечаний.
Первое. В XIV веке на Руси давно уже нет никаких варягов. Они для автора вставки – некое загадочное племя, вроде бы имеющее какое-то отношение к скандинавским народам, в числе которых он их и помещает. В результате варяги существуют сами по себе, независимо от шведов и норманнов (норвежцев). Но и шведы с норвежцами для переписчика «Повести», киевского монаха XIV—XV веков, – всего лишь некая абстракция, известная из летописей благодаря древним родственным связям Владимира Крестителя и Ярослава Мудрого. С датчанами первые князья не роднились, и те вовсе выпадают из нового перечня потомков Иафета. Зато наряду с абстрактными шведами автор вставки помещает в список отдельной позицией реально известных ему готов, с которыми в XIV веке вели торговые дела и подписывали соответствующие договоры Новгород Великий и Смоленск. Так в одном списке оказываются рядышком и варяги, и шведы, и готы.
Второе. Независимо от времени написания этой вставки, римляне конечно же не совместимы во времени ни с одним другим народом из рассматриваемого реестра. Поэтому под «римлянами», вероятно, здесь следует понимать «ромеев», то есть византийцев.
Поскольку к этой короткой вставке-перечислению нам еще не раз придется возвращаться, мой скрупулезный читатель, оставим здесь закладку – «Потомство иафета» – и двинемся дальше.
«Сим же, Хам и Иафет разделили землю, бросив жребий, и порешили не вступать никому в долю брата, и жили каждый в своей части».
Любопытная апологетическая отсебятина. Ветхий Завет не опускается до таких мелочей, как дележ земли сыновьями Ноя. И жребий, и зарок «не вступать никому в долю брата» – выдумки автора «Повести»[6]. Приписав их библейским прабратьям, он тем самым как бы освящает решения Любечского съезда 1097 года, где расплодившиеся князья поделили уделы и договорились не посягать на чужое: «каждо да держит отчину свою». Но и этого мало. Ссылка на сыновей Ноя предназначена придать решениям съездов значение, о котором большинство его участников по простоте душевной даже не подозревало.
Тут надо учесть, мой неискушенный читатель, что на Руси того времени в наследовании княжений действовало так называемое лествичное право, согласно которому власть переходила не к старшему сыну, а к старшему в роде, обычно следующему по старшинству брату или племяннику. Поскольку князья плодили потомство похлеще быков-производителей, архаичное право создавало среди прорвы братьев, дядей и племянников жуткую неразбериху в правах на наследство и усугубляло феодальную раздробленность Руси. Сыновья Ноя призваны решить эту проблему. В тексте «Повести» Сим, Хам и Иафет не просто поделили землю, но и, живя «каждый в своей части», навечно оставили свои уделы потомству. Тем самым «Повесть» интерпретирует решение съезда не только как конец междоусобицам, но и как переход к нормальной системе наследования, что, между прочим, автоматически закрепляло великокняжеский киевский стол за патроном автора «Повести» Святополком Изяславичем и его детьми.
Ты уже догадался, мой проницательный читатель, что столь вольная трактовка решений съезда осталась лишь благим пожеланием, и киевское княжение после смерти Святополка досталось не его отпрыскам, а Мономаху. Тем не менее, каждый новый узурпатор великокняжеского стола был больше других заинтересован в том, чтобы работала система нормального наследования, освященная и пропагандируемая «Повестью», поэтому приведенная фраза сохранилась во всех ее редакциях как универсальная максима.
«…произошел и народ славянский, от племени Иафета – так называемые норики, которые и есть славяне. Спустя много времени сели славяне по Дунаю, где теперь земля венгерская и Болгарская. От тех славян разошлись славяне по земле…»
Концепция дунайской или, как вариант, карпатской прародины славян была и остается очень популярной в славистике. Опору она находит не только в «Повести», но и во «Влесовой книге». Главное, также к среднему Дунаю относятся первые упоминания славян в греко-римских источниках (Прокопий Кесарийский, Иордан). Однако в среде профессионалов отношение к этой концепции скорее скептическое. Она не подтверждается археологически, а археология – единственный в истории объективный критерий любых концепций и умозрительных построений. Кроме того, остается огромная неопределенность в датировке появления славян на Дунае и в Карпатах. Из «Влесовой книги» различные интерпретации извлекают время пребывания в Карпатах действующих лиц (строго говоря, славянами во «Влесовой книге» они не называются) в весьма широком диапазоне, в целом укладывающемся во вторую половину I тысячелетия до н. э. Греко-римские источники впервые упоминают славян на Дунае только в VI веке н. э. Расхождение минимум шесть веков. А что же «Повесть»?
В «Повести» некие норики, они же славяне, оседают по Дунаю на территории Венгрии и Болгарии. Здесь нужно сделать важную оговорку. В дошедшем до нас древнерусском оригинале нет «славян», они появляются в переводе на месте «словен» оригинала. Отметим эту вольность Д. Лихачева и пойдем дальше. Исторической науке норики известны как иллирийское племя. В I веке до н. э. они создали свое царство Норик, которое вскоре было завоевано Римом и преобразовано в одноименную провинцию (Noricum). В начале V века та была захвачена готами и прекратила свое существование. Если норики «Повести» и жители Норика – одно и то же, то этим норикам не нужно было «садиться» по Дунаю, иллирийцы там сидели испокон веков. А словене (внимание, не славяне вообще, а конкретно словене) и поныне пребывают в южной части территории былого Норика, занимавшего современную центральную Австрию и горную словению. Этот факт говорит в пользу идентичности исторических нориков-иллирийцев с нориками-словенами «Повести». Текст «Повести» ему подыгрывает и тем, что Венгрия действительно находится рядом с историческим Нориком. Возникает только одно «но»: при чем тут Болгария? Интересный вопрос, мой во все вникающий читатель.
Возможно современная Болгария тут ни при чем. А вот в начале X века Первое Болгарское царство, далеко продвинутое усилиями Симеона по правому берегу Дуная на север до самой Дравы, вплотную сомкнулось с землей, только что захваченной венграми на противоположном дунайском берегу. То есть, слово «теперь» последней цитаты «Повести» может относиться только к первой трети X века. До этого времени в районе исторического Норика не было венгров, а после не было болгар. Соответственно, можно предполагать, что данный текст был написан в указанное время, а автор «Повести» лишь механически заимствовал его, причем его географические познания были недостаточны, чтобы скорректировать текст соответственно реалиям XII столетия. (Вспомним тропическую Швецию на закладке «Потомство иафета».)
Начало X века – период, на котором стоит чуть-чуть задержаться. В это время на территории былого Норика, Моравии и Паннонии заканчивает свое существование одно из первых в истории славянских государств. Из агонизирующей Великой Моравии, раздираемой внутренними княжескими междоусобицами, теснимой с северо-запада немцами и наводняемой с юго-востока венграми, во все остальные стороны бегут ее обитатели. Этот «великий исход» имел огромное значение для славянского мира. Он разнес практику государственности и традицию оригинальной письменности по окрестным землям, и вскоре вокруг бывшей Великой Моравии, как грибы после дождя, начинают вырастать славянские государства: Чехия, Польша, Русь, Сербия, Словения. И я сильно подозреваю, мой простодушный читатель, что «разошлись славяне по земле» вовсе не в незапамятные времена, а как раз в X веке, едва ли не на глазах у автора «Повести».
Вообще-то последняя цитата несмотря на краткость допускает много разных толкований. Пара из них достойна того, чтобы вернуться к ним в «Измышлениях».
«…разошлись славяне по земле и прозвались именами своими от мест, на которых сели. так одни, придя, сели на реке именем Морава и прозвались морава, а другие назвались чехи. а вот еще те же славяне: белые хорваты, и сербы, и хорутане… славяне эти пришли и сели на висле и прозвались ляхами… так же и эти славяне пришли и сели по Днепру и назвались полянами, а другие – древлянами, потому что сели в лесах, а другие сели между Припятью и Двиною и назвались дреговичами, иные сели по Двине и назвались полочанами, по речке, впадающей в Двину, именуемой Полота, от нее и назвались полочане. те же славяне, которые сели около озера Ильменя, назывались своим именем – славянами, и построили город, и назвали его Новгородом. а другие сели по Десне, и по Сейму, и по Суле, и назвались северянами».
