Марк Алданов - Кваретаро и император Максимилиан
Со своей стороны эрцгерцог Максимилиан обязался содержать французские войска: Мексика принимала на себя все расходы по экспедиции, исчисленные до 1 июля 1864 года в 270 миллионов франков, а затем выводившиеся из расчета 1000 франков в год за каждого солдата. Покрыть расходы решено было посредством займа.
Договор этот выполнен не был, как и столь многие другие исторические договоры. При каждом новом подобном случае, если последствия значительны и невеселы, люди частью по обычаю, частью по заинтересованности, частью по незнанию кричат о «неслыханном деле», о «предательстве», об «измене». Достаточно кричали и о том, что император Наполеон «предал» Максимилиана: французские войска из Мексики ушли, эрцгерцог погиб. Хорошего тут было мало, но «неслыханного» не было ничего. Сотни таких же происшествий случались в мировой истории до мексиканского дела, десятки — после мексиканского дела (пока лишь десятки, однако мировая история еще не кончилась). Вопрос, главным образом, в степени «неслыханности». Немецкие публицисты, например, до создания оси Рим—Берлин считали наиболее «неслыханным» делом переход Италии в 1915 году на сторону союзников.
Не были выполнены и Мексикой ее финансовые обязательства. Заем в пользу казны Максимилиана, разумеется, прошел в Париже «с блестящим успехом». Это тоже довольно обычное дело в финансовой истории богатых стран, особенно Франции. «С блестящим успехом» займы проходят почти всегда. Если по ним потом не платят, о «блестящем успехе» стараются не вспоминать. Если же, кроме того, на полученные деньги изготовляются орудия и снаряды для войны со страной, от которой деньги получены, — ну что ж, приходится признать, что успех был действительно не совсем блестящий. Зато для банкиров и посредников блестящий успех в виде комиссии всегда обеспечен: уж тут неслыханных неожиданностей не бывает.
22 января 1862 года газета «Морнинг пост» первая поместила сенсационное сообщение о том, что эрцгерцог Максимилиан может стать мексиканским императором. Это вызвало большое волнение в разных странах мира. Отношение к делу в большинстве государств было отрицательное. В Вене затею Наполеона считали чистейшей авантюрой. Почти так же относилось к ней английское правительство: лорд Пальмерстон говорил, что Мексика — страна вырождающаяся и безнадежная. Соединенные Штаты (северные) негодовали, усматривая в высадке французских войск нарушение доктрины Монро. В беседе с императрицей Евгенией американский посол сказал ей: «Франция от своего проекта откажется, а для австрийца (Максимилиана) дело кончится плохо». — «А я вас уверяю, — ответила императрица, — что если бы Мексика не была так далеко и мой сын не был ребенком, то я желала бы, чтобы он стал во главе французской армии и вписал шпагой в историю нашего века одну из самых славных страниц». — «Ваше Величество, благодарите Бога, что Мексика далеко и что ваш сын — ребенок», — сказал посол. Не сочувствовали мексиканскому делу и в Петербурге, отчасти из-за дружеских отношений с Соединенными Штатами: в пору Крымской войны американское общественное мнение было на стороне России. Доволен был, кажется, только бельгийский король Леопольд, радовавшийся тому, что его зятю досталось столь хорошее место.
Максимилиан со всем этим не считался. Своим душевным настроением он напоминал тех русских молодых людей, которые в первой половине девятнадцатого века отправлялись из Петербурга или Москвы воевать на Кавказ: и цель хорошая, и жить стало скучно и, главное, очень все это романтично: горы, горцы, бои, шашки, прекрасные черкешенки. Формальности были проделаны сравнительно быстро. Созванное властями совещание надежных людей, названное Национальным собранием, провозгласило Максимилиана императором. Эрцгерцог принял в Мирамаре делегацию Национального собрания, согласился принять престол и 14 апреля 1864 года на фрегате «Новара» торжественно отплыл в Мексику.
VII
Первое впечатление было не совсем приятное. На подготовку народного восторга затратили 120 тысяч долларов. Заказаны были в огромном количестве цветы, для «нотаблей» сшили новые, самые мексиканские костюмы. Тем не менее население Веракруса встретило императора Максимилиана холодно. Кроме нотаблей, на пристань никто не явился. Императрица Шарлотта даже заплакала от столь неожиданного приема. Затем на дурных мексиканских дорогах сломались императорские экипажи, продолжать путь из Веракруса в столицу пришлось в дилижансе! Неблагоприятное впечатление произвел и дворец. В нем было больше тысячи комнат, но в каждой комнате были клопы. Свою первую ночь в резиденции новый император провел — на бильярде, ибо спать на кровати было невозможно.
Потом все как будто стало устраиваться. Максимилиан и Шарлотта поселились в загородном дворце Хапультепеке, расположенном в местности необыкновенной красоты. Здесь еще во времена запотеков и ацтеков жили властители страны, умевшие ценить радости жизни, природу и искусство{2}. Располагая миллионами, новый император мог, конечно, и в Мексике создать несложный «комфорт модерн» того времени. Изгнание клопов было бытовой программой-максимум. Вскоре после этого Максимилиан с восторгом писал своему брату:
«Эта страна необычайно прекрасна. Мы живем либо в Мехико, в огромном национальном дворце, насчитывающем 1100 комнат, либо в Хапультепеке, здешнем Шенбрунне, очаровательном замке, воздвигнутом на базальтовых скалах, окруженном знаменитыми колоссальными деревьями Монтесумы. Отсюда вид не хуже, чем в Сорренто».
В первое время денег у него было более чем достаточно. Его цивильный лист был определен в 1 700 000 долларов. Собирался этот цивильный лист довольно странно: ежедневно на золотом подносе во дворец приносилось несколько тысяч долларов императору и пятьсот долларов императрице. Предполагалось, что деньги берутся из налогов, уплачиваемых мексиканским народом. На самом деле они отделялись ежедневно от сумм французского займа, который таял не по дням, а по часам. Максимилиан отроду таких денег не видел (его австрийский дворец Мирамар был заложен и перезаложен). Тратил он деньги щедро и не сберег под конец ни гроша. Так, на постройку придворного театра было им ассигновано 75 000 долларов. В 319 670 долларов обошлись лошади, коляски, кареты. Устроен был пышный двор. Подробнейший, сложнейший церемониал выработал сам Максимилиан, — верно, по образцу Бурга.
Не надо, однако, думать, что новый император думал только о себе, о дворе, о развлечениях. Он со всей искренностью желал осчастливить своих подданных. Изданные им декреты и законы составляют восемь огромных томов. Почти все это было им не только подписано, но и обсуждено. Он не был виноват, что ничего не понимал в мексиканских делах. Советников у него было много, и все они толкали его в разные стороны. Максимилиан был добр и либерален (в лучшем смысле слова) — от него добивались кровавых и нелепых декретов. Он начинал ими тяготиться — ему говорили, что Мексика не Европа, что он Мексики не знает. Одновременно другие советчики утверждали прямо противоположное, и, разумеется, все требовали должностей, наград, денег. По своему характеру император ни на чем остановиться не мог, перестал верить советчикам и попробовал по очереди все, беспрестанно переходя от либерализма к его прямой противоположности, — политика самая гибельная. Он никому не верил — люди не верили и ему. Диктатуры, основанные на страхе, могут иметь в мире успех — это достаточно показали бы новейшие события, если бы мы не знали этого и раньше. Но полудиктатуры, особенного страха не внушающие, почти неизменно обречены на скорую гибель.
Как человек весьма неглупый, Максимилиан со временем понял, что попал в осиное гнездо. Но понял он это не сразу, а так через год или через полтора, убедившись, каково править в стране чужой, непонятной и дикой. В первое же время он был счастлив — счастлив почти как Оленин на Кавказе. В своих письмах к европейским друзьям он восторженно описывает мексиканские горы с их вечными снегами, тысячелетние кипарисы в 15 метров охватом, «земной рай» Оризавы, ни с чем несравнимую охоту, живописные костюмы индейцев, их естественный, врожденный демократизм и, главное, свободу, свою свободу, свободу от условностей, от «сервилизма» гнилой, разлагающейся Европы.
Идиллия продолжалась недолго.
VIII
Думаю, что ему все же было немного скучно, как, быть может, и Оленину в кавказской станице. Несмотря на «двор» с огромным бюджетом, на мексиканских камергеров и на индейских фрейлин, общества у него, в сущности, было очень мало. В последнее время ближайшими к нему людьми стали врач Самуил Ваш, немецкий еврей, и немецкий полковник, князь Феликс Сальм-Сальм, давно бежавший из Европы в Америку — тоже в поисках романтической жизни (оба они написали о Максимилиане книги). Других близких людей, с которыми можно было разговаривать по-немецки, кажется, почти не было. Зато политических советников, мексиканских и немексиканских, он имел сколько угодно.
