Дмитрий Шеваров - Двенадцать поэтов 1812 года

Милые, бесконечно милые дни. И пусть от земли тянет холодом, шинель подпалена костром, а скорое утро грозит смертью — он счастлив, потому что любит и знает, что его тоже любят. И все препятствия на пути этой любви кажутся нелепыми под этим небом, густо усеянным звездами. И главное: он в детском неведении относительно будущего, не знает, что судьба Маши не будет счастливой, а «несчастные не долголетны»…

Вспоминаются слова одного из современников, видевшего однажды Машу Протасову (в ту пору, когда она уже была замужем): «Начиная с имени ее все в ней было просто, естественно и в то же время восхитительно. Других женщин, которые нравятся, кажется, так взял бы да и поцеловал; а находясь с такими, как она, в сердечном умилении все хочется пасть к ногам их. Ну, точно она была как будто не от мира сего…»[29]

…Перед рассветом Жуковский забылся, задремал незаметно для себя. «Тишина, которая тогда воцарилась повсюду, неизобразима; в этом всеобщем молчании, в этом глубоком темном небе, которого все звезды были видны и которое так мирно распростиралось над двумя армиями, где столь многие обречены были на другой день погибнуть, было что-то роковое и несказанное. И с первым просветом дня грянула русская пушка, которая вдруг пробудила повсеместное сражение…»[30]

Вот как об этом же мгновении вспоминал офицер-артиллерист Г. П. Мешетич, сражавшийся на батарее Раевского: «Пробуждение же в день 26 августа 1812 года пребудет надолго в памяти каждого российского воина, участвовавшего в сей кровопролитнейшей битве. С показанием на горизонте солнца, предвещавшего прекраснейший день, показались из лесу ужаснейшие колонны неприятельской кавалерии чернеющие, подобно тучам, подходящим к нашему левому флангу, и из оных вдруг близ, как молния за молниею, одна за другою и с громом посыпались ядра на стан русской; палатки, еще в некоторых местах стоявшие, как вихрем, ядрами оными были сняты, и кто в них покоился еще, тот заснул и вечным сном…»[31]

…Я могу лишь любить,Сказать же, как ты любима.Может лишь вечность одна![32]

Глава третья

К сожалению, не встретился я на поле сражения с Жуковским… Он с Московскою дружиною стоял в резерве, несколько поодаль. Но был и он под ядрами, потому что Бородинские ядра всюду долетали.

Демидовский отряд. — Личность Николая Демидова. — Юнкер Павел Демидов. — Piazza Demidoff. — Утицкое стояние. — Дивизия Олсуфьева. — Под ядрами. — Еще одна ночь

Кутузов поделил Московское ополчение на два отряда. Один отряд под командой генерала Федора Ивановича Талызина перед сражением был поставлен скрытно у Старой Смоленской дороги. Второй отряд, которым командовал Николай Никитич Демидов, поставили за левым флангом восточнее левой Багратионовой флеши, южнее деревни Семеновское.

При этом разделении сил поручик Жуковский оказался в отряде Демидова. Николай Никитич достоин отдельного рассказа. Владелец уральских заводов, один из богатейших людей России, с 1801 года он жил с семьей за границей, время от времени выполняя важные дипломатические поручения. Его сын Павел учился в Наполеоновском лицее в Париже.

Почувствовав приближение войны, в начале лета 1812 года Демидов вместе с женой и сыном вернулся в Россию. Во время приезда Александра I в Москву Николай Никитич пообещал императору, что соберет и экипирует на свои средства полк. В кратчайшие сроки он выполнил свое обещание и сформировал 1-й егерский полк Московского ополчения, названный Демидовским. Четырнадцатилетний Павел Демидов, будущий учредитель Демидовских премий, вступил в этот полк юнкером.

Николай Никитич оказался не только толковым шефом полка, но и храбрым воином. Генерал Л. Л. Беннигсен в октябре докладывал М. И. Кутузову: «Находящийся при мне в сражении… Московского ополчения шеф 1-го Егерьского полка тайный советник Демидов, с безстрашием подвергал жизнь свою опасности, исполняя в точности поручения мои…»[33]

Павел Демидов в бесстрашии не отставал от отца. В послужном списке юнкера появилась запись: «Был в сражениях противу французских войск Августа 26-го под селом Бородиным, за отличие награжден чином…»[34]

После войны Николай Никитич Демидов помог в воссоздании из пепла Императорского Московского университета, передав университетскому музею большую коллекцию минералов, раковин, чучел животных и других «произведений природы».

В мае 1837 года во время поездки по стране Жуковский оказался в Нижнем Тагиле. Там 28 мая он посетил демидовский некрополь и записал в дневнике: «Памятник Демидову, восстановителю Тагила…»[35] После 1917 года этот памятник французского мастера Бозио был уничтожен.

Во Флоренции именем русского мецената и благотворителя была названа площадь, которая до сих пор так и называется — Piazza Demidoff. На площади стоит статуя Николая Демидова работы скульптора Лоренцо Бартолини. Жуковский увидел ее в 1838 году во время поездки по Европе со своим учеником великим князем Александром. Статую заказывал младший сын Демидова, Анатолий, и он изображен рядом с отцом. Про старшего сына Павла скульптор почему-то забыл. 27 ноября Жуковский записал в дневнике: «Памятник Демидова. Он с Анатолием и с благодарностью: гений обеда, Сибирь, человеколюбие и покровительство наук. „Est ce que moi je suis un bâtard?“ — сказал Павел Демидов, увидя эту статую…»[36]

Вот под командованием какого человека оказался Жуковский в канун Бородинского сражения.

Демидовскому отряду было приказано стоять за 17-й пехотной дивизией генерала Захара Дмитриевича Олсуфьева, дислоцированной на опушке Утицкого леса. Как пишет современный исследователь, задачей ополченцев было «играть роль „внушительных резервов“»[37] на довольно открытой местности, заросшей кустарником. Противник должен был видеть, что на крайнем левом фланге у русских достаточно сил, при этом французскому командованию трудно было судить о их качестве. На деле этот фланг был самым слабым, а о подготовленности ополченцев в военном отношении невозможно было говорить всерьез — где и когда их успели бы подготовить?..

Неподалеку — Утицкий курган, который защищал 3-й пехотный корпус под командованием генерала Николая Алексеевича Тучкова («Тучкова-первого»). Около 11 часов утра позиции Тучкова начал штурмовать польский корпус генерала Понятовского. Сорок орудий вели огонь по холму. Польская пехота и кавалерия не уступали русской в храбрости. Вскоре полякам удалось захватить курган. Тучков организует контратаку и во главе Павловского гренадерского полка, вместе с двумя полками из дивизии Олсуфьева, Белозерским и Вильманстрандским пехотными, с огромным трудом вытесняет противника с кургана. В этом бою генерал Тучков был смертельно ранен.

После этого Олсуфьев принял на себя начальство и удержался на позиции до самого вечера, отбивая атаки корпуса Понятовского и подошедшего 8-го корпуса генерала Жюно. Потери дивизии Олсуфьева в Бородинской битве составили: 246 человек убитыми, 851 ранеными и 540 пропавшими без вести.

Семь тысяч неподготовленных и в большинстве своем неказистых московских ополченцев в это время находились в колоннах в полной, как им казалось, готовности. Не ведая о планах командования, они нетерпеливо ждали, что вот-вот придет их очередь сразиться с неприятелем. О такой минуте (но в другом сражении и в более раннюю эпоху) замечательно писал Андрей Тимофеевич Болотов: «Мы думали тогда бессомненно, что через минуту схватимся с неприятелем и будем иметь кровопролитное дело…»[38]

Но вернемся к воспоминаниям Жуковского: «Мы стояли в кустах на левом фланге, на который напирал неприятель; ядра невидимо откуда к нам прилетали; все вокруг нас страшно гремело, огромные клубы дыма поднимались на всем полукружии горизонта, как будто от повсеместного пожара, и, наконец, ужасною белою тучею обхватили половину неба, которое тихо и безоблачно сияло над бьющимися армиями…»[39]

Такое стояние психологически тяжелее непосредственного участия в бою. В бою человек действует, он отвергается от себя, отвлекается от своих переживаний и, воодушевленный примером товарищей, устремляется к общей цели.

А это многочасовое топтание на унылом болотистом месте — как досадно оно было для ополченцев. Как нелепа и страшна смерть от шального ядра! Смерть без порыва, без яркого, очевидного всем подвига.

Специалисты говорят, что одно ядро, выпущенное из пушки с 500 метров, убивало 36 человек, построенных в одну колонну. Сколько таких ядер, перелетавших через боевые порядки регулярных войск, упало за день в расположении Демидовского полка!