Турсун Султанов - Поднятые на белой кошме. Ханы казахских степей
Чингизхан одобрил слова Есуй и сказал: „А я то забылся: будто бы мне не последовать вскоре за праотцами. А я то заспался: будто бы никогда не похитит меня смерть! Итак, старший мой сью Чжочи, что скажешь ты? Отвечай!“
И тут произошла пренеприятная семейная сцена, заставившая Чингизхана мыслями вернуться в далекое прошлое, в дни молодости, к обстоятельствам рождения своего первенца, Джучи.
В те бурные годы XII в. Монгольские степи были объяты жестокой междоусобной войной. Вот воины враждебного племени меркит совершили внезапный налет на Бурхан, предали разграблению жилище Темучина и увели в полон его молодую жену Борте, которая будто бы была беременна. Впоследствии, когда ее освободили из плена, она родила сына, которого назвали Джучи и который был признан старшим сыном Темучина — Чингизхана. Тем не менее однако, толки о происхождени Джучи не прекращались; по этой причине между ним и его младшими братьями всегда были препирательства, ссоры и несогласие [Сокровенное сказание, с. 95–104; Рашид ад-Дин, т. 1 дсн. 2, с. 68–69; т. 2, с. 64–65].
Теперь, когда речь шла о таком серьезном и трудном деле, как дело престола и царства и Чингизхан первым предоставил слово Джучи, Чагатай, второй его сын, заявил: „Отец! Ты повелеваешь первому говорить Чжочию. Уж не хочешь ли ты этим сказать, что нарекаешь Чжочия? Как можем мы повиноваться этому наследнику Меркитского плена?“. При этих словах Чжочи вскочил и, вцепившись в воротник Чагатаю, воскликнул: „Родитель государь пока еще не нарек тебя. Что же ты судишь меня? Какими заслугами ты отличаешься? Разве только одной лишь свирепостью ты превосходишь всех. Даю на отсечение свой большой палец, если только ты победишь меня даже в пустой стрельбе вверх. И не встать мне с места, если только ты повалишь меня, победив в борьбе. Но будет на то воля родителя и государя“.
Джучи с Чагатаем ухватились за вороты, изготовясь к борьбе. Тут сподвижники Чингизхана, Боорчинойон и Мухали, насилу растащили разгорячившихся братьев. Чингизхан молчал. Тогда заговорил Коко-Цос. Объявив Чагатаю, что нехорошо оскорблять подозрениями свою мать, он произнес страстную речь в защиту Борте-хатун и закончил ее так:
„Священная государыня наша светла душой — словно солнце, широка мыслию — словно озеро“.
Затем обратился к сыновьям Чингизхан: „Как смеете вы, — гневно воскликнул он, — подобным образом отзываться о Чжочи! Не Чжочи ли старший из моих царевичей? Впредь не смейте произносить подобных слов!“
Чагатай признал свою неправоту, а после оба старшие сыновья высказались за то, чтобы объявить наследником престола Угедея и дали присутствующим твёрдое слово, что они оба, Джучи и Чагатай, будут парой служить младшему брату. Тогда Чингизхан обратился к Угедею, третьему своему сыну: „А ты, Огодай, что скажешь? Говори-ка“. Угедей отвечал, что он „постарается осилить“ трудное искусство править государством, а вот за своих потомков не ручается.
И, наконец, слово было предоставлено Тулую. „А я, — заговорил самый младший из „Четырех кулуков“, — я пребуду возле того из старших братьев, которого наречет царь-батюшка. Я буду напоминать ему то, что он позабыл, буду будить его, если он заспится. Буду эхом его, буду плетью для его рыжего коня. Повиновением не замедлю, порядка не нарушу. В дальних ли походах, в коротких ли стычках, а послужу!“.
Чингизхан одобрил слова Тулуя. Затем, обращаясь ко всем присутствующим на высоком собрании, он так закончил дискуссию о наследнике престола:
„Мое наследие я поручаю одному“ из своих сыновей; и назвал имя Угедея [Сокровенное сказание, с. 182–186].
Итак, на совете 1219 года, перед началом похода Чингизхана на земли современного Казахстана и Средней Азии, было названо имя наследника престола и царства. Но то было еще не окончательное решение. Насколько можно судить по материалам мусульманских источников, впоследствии в уединении Чингизхан не однажды возвращался мыслями к вопросу о своем преемнике. Джучи, старший сын, был „горяч, чрезвычайно храбр, отважен, мужествен и воинствен“ [Джузджани, т. 2, с. 1096; История дома Чингисова, с. 143]; но он находился во враждебных отношениях со своими братьями и не мог обеспечить единство потомков Чингизхана. Чагатай, второй сын, был „умен и способен“, но „крут и скрытен характером“, никогда не допускал на своем лице улыбки и внушал подчиненным только ужас [Сокровенное сказание, с. 176; История дома Чингисова, с. 143; Джузджани, т. 2, с. 1104; Джувайни, изд., т. 1, с. 226–232; Рашид ад-Дин, т. 2, с. 93–94].
Словом, кандидатура двух старших сыновей в мыслях отвергалась; и Чингизхан должен был сделать окончательный выбор между двумя младшими сыновьями. Но и здесь, по словам источника, „он колебался относительно передачи престола и ханства: временами он помышлял об Угедей-каане, а иногда подумывал о младшем сыне Тулуй-хане“. Был даже период, когда Чингизхан „имел в мыслях передать Тулую каанство и царский престол и сделать его наследником престола“. Но в конце концов Чингизхан решил так: „Дело престола и царства — дело трудное, пусть им ведает Угедей, а всем, что составляет йурт, дом, имущество, казну и войско, которые я собрал, — пусть ведает Тулуй“ [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 8, 107].
Об окончательном выборе своего преемника Чингизхан объявил незадолго до своей кончины. Вот краткое изложение обстоятельства этого дела, которое подробнее всего рассказывается в сочинении Джувайни (закончено в 1260 г.) и во всеобщей истории Рашид ад-Дина (написана в 1300–1307 гг.).
По приведенному у Рашид ад-Дина рассказу, в начале весны года Собаки, соответствующего 623/1226 г., когда ханская ставка находилась в местности Онгон-Далан-кудук, Чингиз-хан видел сон, предвещавший его близкую кончину. Он вызвал к себе своих сыновей: прибыли Угедей и Тулуй. На следующий день, после завтрака, Чингизхан сказал своим военачальникам и сановникам, заполнившим его палатку, чтобы они на некоторое время удалились и, оставшись с царевичами наедине, дал им много советов и наставлений, которые закончил следующими словами: „О, дети, остающиеся после меня, знайте, что приблизилось время моего путешествия в загробный мир и кончины! Я для вас, сыновей, силою господнею и вспоможением небесным завоевал и приготовил обширное и пространное государство, от центра которого в каждую сторону один год пути. Теперь мое вам завещание следующее: будьте единого мнения и единодушны в отражении врагов и возвышении друзей, дабы вы проводили жизнь в неге и довольстве и обрели наслаждение властью!“ Затем он сделал Угедей-каана наследником и, покончив с завещанием и наставлениями, повелел: „Идите во главе государства и улуса, являющихся владением покинутым и оставленным. Я не хочу, чтобы моя кончина случилась дома, и я ухожу за именем и славой. Отныне вы не должны переиначивать моего веления. Чагатая здесь нет; не дай Бог, чтобы после моей смерти он, переиначив мои слова, учинил раздор в государстве. Теперь вам следует идти!“. Так он закончил эту речь на этом тайном совещании, затем, попрощавшись с ними обоими, отправил их назад, послав в государство и улус начальствовать, сам же с войском направился в сторону Нангяс [Рашид ад-Дин, т. 1, кн. 2, с. 231–232, 258; т. 2, с. 109].
Согласно Джувайни, во время похода в страну тангутов Чингизхана постигла серьезная болезнь. Он вызвал к себе своих сыновей — Чагатая, Угедея, Тулуя, Кулкана, а также Джурчитая, Орчана (по другим источникам, оба последние из перечисленных сыновей умерли еще до 1226 года; см. выше) — и объявил им, что назначает своим преемником Угедея. Угедей отличается твердой волей и здравым рассудком, продолжал Чингиз-хан и он надеется, что эти его качества обеспечат приготовленному государству территориальную целостность и процветание. Затем Чингизхан потребовал от своих детей, чтобы они дали письменное обязательство, что после смерти отца согласны признать ханом Угедея, будут выполнять все его распоряжения и что не переиначат это завещание отца. Все братья Угедея сделали такое письменное заявление. Тем временем болезнь владыки стала усиливаться, продолжает Джувайни, и четвертого рамазана 624 года хиджры (18 августа 1227 г.) Чингиз-хан скончался [Джувайни, изд., т. 1, с. 142–144; пер., т. 1, с. 180–183].
Нет надобности выделять здесь особо пункты расхождения в сообщениях Джувайни и рассказах Рашид ад-Дина: для внимательного читателя они очевидны сами собой. Важно то, что Чингизхан, согласно обоим историкам, подтвердил политическое завещание о назначении своим преемником царевича Угедея незадолго до своей кончины. Однако то, что имело место после смерти Чингизхана — междуцарствие — требует разъяснения, ибо, как будет показано дальше, междуцарствие наступало и после смерти первых преемников Чингизхана и продолжалось по несколько лет.
Дело в том, что власть нового суверена могла быть признана законной, только если она освящена авторитетным мнением курултая — общего собрания членов дома Чингизхана и военачальников. Именно на курултае политической и военной элиты страны совершался акт торжественного провозглашения хана, принятия присяги и т. п. На подготовку же всемонгольского курултая царевичей уходило немалое время. Наступало междуцарствие. На время между смертью хана и курултаем назначался временный правитель государства — регент.
