Том Придо - Кроманьонский человек
Более конкретное преимущество Дордони заключалось в тех неисчерпаемых природных богатствах, которые эта область предлагала своим доисторическим обитателям. Центральный массив - возвышенность, занимающая большую часть средней Франции, - начинается примерно в 80 километрах к востоку от Лез-Эзи. Летом это плато, несомненно, было прекрасным охотничьим угодьем, где паслись огромные стада северных оленей, лошадей и зубров. Равнина, спускающаяся к Атлантическому океану западнее Лез-Эзи, также была отличным пастбищем. Река Везер и тогда текла примерно в том же русле, что и теперь, в изобилии обеспечивая кроманьонцев водой, а когда они научились рыболовству, то и рыбой. Пещеры и скальные навесы по большей части обращены на юг, что обеспечивало тепло и защиту от холодных зимних ветров. Таким образом, логично предположить, что охотники, обитавшие в этом благословенном краю, значительную часть года могли оставаться на одном месте, тогда как повсюду охотничьи группы кочевали за мигрирующими стадами дичи.
Вот почему не удивительно, что с той поры, как человек примерно полмиллиона лет назад впервые появился на утесах и в долинах у Лез-Эзи, область эта оставалась постоянно и густо населенной. Люди буквально вцепились в ее обрывы и расселины, повсюду оставляя свои окаменелости и творения своих рук, запечатлевая следы своей жизни на стенах и сводах, погребая их под землей. Племена и народы сменяли друг друга - римские легионы возводили тут стены, средневековые бароны строили замки и сторожевые башни на скалистых уступах, а пещеры превращали в арсеналы, кладовые, тайники и винные погреба. В XV веке, в дни Столетней войны, в пещерах устраивали биваки английские солдаты, и с незапамятных времен они служили убежищем для разбойников. Да и теперь многие домики и здания Лез-Эзи, включая лучшую гостиницу, лепятся к обрыву, который служит им четвертой стеной.
Поскольку эта область была населена так густо на протяжении столь долгого времени, не приходится удивляться, что первое достоверное доказательство существования первых современных людей было найдено именно здесь. Однако в 1868 году, когда такое доказательство обнаружили, важно было не то, где нашли этого, по-видимому, вполне современного предка, а то, что его вообще нашли. Это была эпоха ожесточенных споров о происхождении человека. Большинство яростно восставало против идеи горстки ученых, провозглашавших древность человека. Многие образованные христиане неколебимо верили выкладкам англиканского епископа Ирландии Джеймса Ашера, который в 1650 году рассчитал, что бог сотворил Адама в 4004 году до Рождества Христова. (Еще один хитроумный священнослужитель установил даже точную дату - 23 октября в 9 часов утра.) Тем не менее отрицать доводы в пользу древности человека становилось все труднее.
В 1859 году Чарлз Дарвин опубликовал "Происхождение видов", и выдвинутая в этой книге теория эволюции подразумевала, что жизнь на Земле возникла гораздо раньше, чем кто-либо до тех пор осмеливался предполагать. Сам Дарвин приложил свою теорию к происхождению человека лишь десять лет спустя, но неизбежность такого приложения была очевидна. Крайне убедительным доводом служили и накапливающиеся свидетельства окаменевших костей. В разных местах обнаруживались остатки давно вымерших животных и вместе с ними человеческие окаменелости, из чего следовало, что эти животные и эти люди жили одновременно. А раз животные были древними, значит, древними были и люди. В 1856 году в долине Неандера был найден скелет в очень древнем слое отложений. Он казался человеческим, но череп обладал многими обезьяньими особенностями, которые специалисты к тому же крайне преувеличили.
Неандерталец выглядел весьма нежелательным предком с точки зрения людей той эпохи, а потому последовавшее затем открытие кроманьонского человека вызвало всеобщий вздох облегчения. Его доисторичность сомнений не вызывала, а выглядел он вполне современно - и те, кто готов был признать древность человека, но не мог переварить идею эволюции или родство с неандертальцем, с удовольствием отвели ему место на генеалогическом древе Человека. Если древность человечества действительно такова, как указывают останки кроманьонца, очень маловероятно, чтобы дарвиновский неблагопристойный и еретический эволюционный процесс имел хоть какое-нибудь касательство к человеку, с железной логикой утверждали они. Следовательно, человек всегда выглядел так же, как теперь. По сравнению с неандертальцем кроманьонец, говоря словами одного современного антрополога, был "Аполлоном доисторических людей". А потому люди XIX века могли примысливать себя к нему, и он весьма правдоподобно подкреплял руссоистские фантазии о "благородном дикаре".
Но принятие идеи доисторического человека даже на такой сомнительной основе было для археологии огромным шагом вперед, и появление кроманьонца стало поворотным пунктом науки, которая только-только начинала прояснять тайны далекого прошлого. До середины XIX века интерес к прошедшим эпохам сосредоточивался главным образом на том, что было красиво, священно, ценно или диковинно. До того как термин "археология" вошел во всеобщее употребление - это произошло в первые десятилетия XIX века, - в ходу было слово "антикварность". В средневековье у людей не хватало ни богатства, ни желания интересоваться антикварными вещами. Но с наступлением великого возрождения искусств и учености в XV веке число коллекционеров и любителей древностей начало стремительно расти. Папы, кардиналы, богатые купцы и предприимчивые мореплаватели яростно соперничали из-за сокровищ прошлого.
В Англии король Яков I еще в XVII веке покровительствовал археологии: он поручил своему блистательному архитектору Иниго Джонсу раскрыть тайну Стоунхенджа - мегалитического сооружения на Солсберийской равнине. Джонс начертил первый официальный план древнего памятника (его постройка началась около 2600 года до н. э.) и без колебаний объявил его римским храмом. Эта вполне понятная ошибка (как-никак римляне построили стену поперек Англии!) не столько бросает тень на Джонса, сколько показывает, каким дремучим было невежество той эпохи во всем, что касалось доисторических времен. Однако это невежество не мешало не только королям, но и людям низкого происхождения интересоваться памятниками и реликвиями старины. Джон Трейдскент, садовник королевы Генриэтты-Марии (жены Карла I), собрал чрезвычайно пеструю коллекцию всяких старинных диковинок и назвал ее "кунсткамерой". Она послужила зародышем знаменитого Эшмолинского музея в Оксфордском университете.
В XVIII веке началось настоящее разграбление памятников старины. В течение ста с лишним лет византийские фонтаны и греческие амфоры, египетские обелиски и мраморы Парфенона увозились за море и украшали крупнейшие музеи и городские скверы Европы. Какую бы роль ни играли здесь алчность и высокомерное самодовольство, все-таки нельзя отрицать, что титулованные антиквары способствовали пробуждению широкого интереса к далекому прошлому, помогли формированию привычки оглядываться назад и проложили путь для своих менее безответственных преемников.
Пока продолжался этот живописный разбой, в руки антикваров попадали свидетельства куда более отдаленного прошлого, чем то, которое интересовало их, - прошлого, лежавшего далеко за пределами античных времен, запечатленных в истории и мифах.
В конце XVII века прямо в Лондоне был найден кремневый топор, явно изготовленный руками человека, - и найден он был почти рядом с костями вымершего слона. Подобное свидетельство того, что люди существовали в еретически дальнем прошлом, вызвало немалое замешательство, и от него попросту отмахнулись. Авторитеты постановили, что слон этот был в Британии весьма поздним гостем и попал туда с легионами римского императора Клавдия. Тот факт, что Клавдий, насколько известно, никогда слонов в Британию не ввозил, никого, по-видимому, не смутил.
Примерно так же рассуждал немецкий пастор Иоганн Эспер, найдя в 1771 году в пещере близ Бамберга несколько человеческих костей в слоях земли, содержавших, кроме того, кости пещерного медведя и других вымерших животных. Эспер, несомненно, поиграл с мыслью, что эти люди и животные жили в одно время, - это мы знаем из его же сообщения о находке. Разглядывая человеческие кости, он спросил себя: "Принадлежали ли они Друиду, или Допотопному Человеку, или же Смертному, жившему в не столь отдаленные времена?" и ответил довольно-таки невнятно: "Должно быть, они попали туда случайно". И все же тот факт, что Эспер вообще задал такой вопрос, уже свидетельствовал о многом.
Существует убеждение, что официальная религия мешала развитию археологии. В определенной степени так и было, однако некоторые из первых археологов носили духовный сан. Кроме протестанта Эспера, был еще английский католический священник Джон Макинери, который в 20-х годах прошлого века четыре года вел раскопки в Пещере Кента, неподалеку от приморского курорта Торки. Под верхним нетронутым слоем отец Макинери нашел много каменных орудий и оружия по соседству с костями носорогов и других животных, давно вымерших в этой географической области. Отсюда он заключил, что эти люди и животные жили в одно время. Но другие служители церкви с ним не согласились. По мнению Уильяма Бакленда, настоятеля Вестминстера и видного геолога, молодой патер ошибся. Каким же образом орудия сказались в этих древних слоях? Ну что же... (настоятель, вероятно, напряг свою фантазию)... "древние британцы" выкапывали в полу пещеры глубокие ямы для печей. И то ли по небрежности уронили туда, то ли нарочно спрятали там свои орудия, отчего те и оказались в одном слое с костями носорога. Правда, печи не оставили никаких следов в полу пещеры, но что из этого? Бакленд пользовался большим уважением не только как священник, но и как палеонтолог и геолог, а потому Макинери принял его авторитетное мнение.
