Как Петербург научился себя изучать - Эмили Д. Джонсон
Современные исследователи, привыкшие понимать краеведение в самом широком смысле, могут не помнить, что в начале 1920-х годов этим словом в основном обозначалась конкретная сеть местных организаций (возникшая, по сути, только в конце 1921 года). В то время только начиналось восстановление страны после бурного периода Гражданской войны. Разруха еще была повсеместной, особенно в регионах: не работали заводы, ключевые транспортные и коммуникационные структуры находились в жутком состоянии, высока была безработица, многие жили за счет того, что могли раздобыть, воруя детали и материалы из бездействующих учреждений и предприятий. Перегруженные работой местные чиновники, часто недостаточно образованные и не имевшие специальной подготовки в области искусства, распределяли имущество, конфискованное у богатых семей, организовывали бригады, собиравшие макулатуру и металлолом, и играли ключевую роль в решении судьбы учреждений культуры.
В Москве Комиссариат просвещения признал, что в этой ситуации провинциальные музеи, архивы и коллекции фактически подвергаются повышенной опасности. Он хотел сделать все возможное, чтобы спасти их от риска повреждения или исчезновения, а также помочь местным исследователям и деятелям культуры. Испытывая нехватку как финансирования, так и персонала, он, однако, не мог направить своих представителей для координации работ по сохранению культурных ценностей на местах. В результате ему часто приходилось обращаться за помощью к добровольным ассоциациям. Во многих районах Советской России после революции продолжали функционировать старые исторические и географические клубы, общества любителей природы и защитников культуры и даже архивные комиссии царской эпохи. Лица, связанные с такими организациями, часто подвергались большому риску, они работали бесплатно и в годы Гражданской войны выступали против уничтожения документов и артефактов. Они сознавали ценность земских архивов, частных этнографических коллекций и материалов, собранных местными географическими обществами. В стране, испытывавшей нехватку специалистов, они представляли собой огромный ресурс, местную рабочую силу, которую можно было использовать для осуществления всевозможных трудоемких проектов.
С учетом этого в декабре 1921 года Академический центр Наркомпроса пригласил представителей различных локальных добровольных культурных и научных объединений в Москву на десятидневный съезд, названный Первой всероссийской конференцией научных обществ по изучению местного края. Воодушевленные возможностью обменяться мнением по текущим проблемам, делегаты быстро обнаружили, что, несмотря на все их очевидные различия, стоявшие за ними организации разделяли некие основополагающие принципы и имели общие потребности. Все местные научные и культурные общества хотели получить академические продовольственные карточки, финансовую помощь региональным музеям и какие-то средства эффективной связи с различными учреждениями в Москве и Петрограде. Все они также признали, что могли бы добиться большего, если бы координировали свои действия и программы. К концу конференции делегаты решили, что им нужна постоянная административная структура, которая связывала бы их всех вместе, а также представляла бы их интересы в центре. Возможно, по предложению чиновников Наркомпроса, они проголосовали за обращение в Академию наук. Делегаты попросили академию взять на себя ответственность за руководство советом, который они стали называть Центральным бюро краеведения.
Это название имеет большое значение. В 1921 году слово «краеведение» было незнакомо многим носителям русского языка. Появившись относительно недавно, это выражение, как было объяснено во введении, вошло в язык в начале века как калька немецкого термина Heimatkunde. Менее распространенное, чем конкурирующие формы «страноведение» и, конечно, «родиноведение», в дореволюционный период оно лишь изредка появлялось в печати, обычно в педагогических изданиях. Особенности употребления данного слова свидетельствуют о том, что в эти ранние годы термины «родиноведение», «страноведение» и «краеведение» по большей части функционировали как недифференцированные синонимы: все они относились к единой программе реформы образования, при этом редкие появления слова «краеведение» никоим образом не означали его более узкую географическую направленность. Активисты считали, что школьные программы слишком много времени уделяют абстрактным понятиям и классическому материалу. Они хотели, чтобы больше внимания уделялось родине, и либо вводили в учебную программу совершенно новый курс, либо поощряли изучение местных особенностей [Гревс 1926б][216]. В работу включались музеи и кампании по сохранению ценностей, экскурсии и экспедиции, но обычно все они служили лишь удобными инструментами для достижения больших педагогических целей, а не были самоцелью.
Выбрав относительно малоизвестный термин «краеведение» вместо его более знакомого синонима «родиноведение», делегаты Первой всероссийской конференции научных обществ по изучению местного края в 1921 году одновременно отдавали дань уважения этому дореволюционному наследию и дистанцировались от него. Многие из тех, кто участвовал во встречах, были по профессии учителями и явно надеялись возродить в школе изучение локальных тем. Другие, напротив, считали себя скорее исследователями, чем преподавателями, они хотели собирать информацию о национальных ресурсах и климате России, изучать региональный фольклор или находить и сохранять местные исторические памятники. Возникший недавно термин «краеведение» представлял собой удобный для всех зонтик. Он и напоминал «родиноведение», и в то же время потенциально наводил на мысль о чем-то большем. Этот термин связал воедино организации и отдельных лиц, которые никогда прежде не воспринимали себя как сообщество. К концу конференции делегаты начали видеть себя не только этнографами-дилетантами, историками, защитниками культурных ценностей и любителями природы, но и краеведами. Пожалуй, стоит отметить, что дореволюционное родиноведческое движение никогда не порождало подобного существительного, указывающего на род занятий. Это был педагогический подход, аргумент в защиту изучения родины, который можно было изложить в страстной редакционной статье, но он никогда не отождествлялся с конкретной сетью организаций. В 1921 году краеведение превратилось в нечто такое, к чему могли присоединиться энтузиасты[217].
Делегаты конференции имели четкое представление о том, как должно быть структурировано Центральное бюро краеведения и чем оно должно заниматься. Ожидая, что Академия наук одобрит их петицию, они избрали в будущую организацию 29 ученых: девять из Москвы, восемь из Петрограда и двенадцать из провинции. Как следовало из резолюций конференции, работа бюро должна была протекать в четырех направлениях: 1. учет краеведческого дела в России; 2. принятие мер к оказанию всяческого содействия деятельности региональных обществ и отдельных лиц; 3. установление регулярной связи бюро с обществами с целью координации краеведческих работ на местах и информирования обществ о положении краеведческого дела в России; 4. пропаганда идей краеведения в России[218]. Практические исследования, научные экспедиции и все другие формы активного участия в работе на местах явно остались вне списка. Делегаты московской конференции не рассматривали Центральное бюро в качестве общества краеведов, скорее они считали его внешним правлением, созданным для организации, надзора и оказания помощи стихийно развивавшемуся в регионах движению. Это различие между центром и периферией стало еще более явным, когда проект достиг стадии реализации.
В январе 1922 года Российская академия наук одобрила предложения московской конференции с одной существенной поправкой: первоначально она отказалась от всех провинциальных эмиссаров, созвав только представителей
