Персидская литература IX–XVIII веков. Том 2. Персидская литература в XIII–XVIII вв. Зрелая и поздняя классика - Анна Наумовна Ардашникова
Он ответил: «Этой мечты влюбленным достаточно».
Она спросила: «Эти влюбленные – кто они?»,
Он ответил: «Это племя людей, полных нежности».
Она спросила: «А сколько длится это нежность?»,
Он ответил: «Она существует, пока они не исчезнут».
Она спросила: «А если умрут влюбленные?»,
Он ответил: «Все также останутся одержимыми страстью».
Она спросила: «А пальма страсти приносит плоды?»,
Он ответил: «Да, но [среди них] множество запретных».
Она спросила: «От тоски по запретному есть ли средство?»,
Он ответил: «Увы, увы, такого средства нет».
Она спросила: «Тогда к чему пустые разговоры о любви
и стенания?»,
Он ответил: «Тоска по запретному рождает стоны».
Она спросила: «В терпении следует искать выход?»,
Он ответил: «Разве в любви есть место терпению».
Она спросила: «Какова тогда цель любви?»,
Он ответил: «Обрести свободу от бытия и небытия».
Она спросила: «Можно ли обрести единение с любимым?»,
Он ответил: «Да, если сумеешь освободиться от самого себя».
Она спросила: «Что лучше – свидание или разлука с другом?»,
Он ответил: «То, что соответствует желанию его души».
По существу, на приведенном программном пассаже и завершается та часть поэмы, которую сложил Вахши Бафки. Не в наших силах представить его замысел целиком, однако уже из того, что нам доступно, становится понятно, что автор XVI в. полностью переосмыслил характеры персонажей и их роли в сюжете. Если в поэме Низами за реализацию авторской концепции совершенной любви отвечает героиня, то у Вахши носителем истинных ценностей любви и наставником Ширин в постижении ее законов оказывается Фархад.
Не имеет явных аналогов в «Пятерицах» сюжет еще одной поэмы Вахши Бафки «Созерцающий и созерцаемая» (Назир ва Манзур), повествующей о любви детей шаха и его визира. Разлученные родителями влюбленные Назир и Манзур после многочисленных испытаний соединяются. Расширение тематики ответов на Хамса Низами – типичная примета этого литературного периода. Сюжетные поэмы «Семерицы» одного из оригинальных и весьма популярных сафавидских поэтов Зулали Хансари (ум. 1615) также выходят за рамки традиционных, что видно уже по названиям: «Огонь и Саламандра» (Азар ва Самандар), «Пылинка и Солнце» (Зарра ва Хуршид), «Сулайман-нама», «Махмуд и Айаз».
В собрании поэтических произведений Вахши традиционно присутствуют касыды, строфические формы (таржи‘банд, таркиббанд), газели и т. д. Если говорить о жанровом репертуаре, то следует отметить характерный для этого периода рост шиитской религиозной тематики в касыде. Несмотря на преобладание у Вах– ши касыд панегирической направленности, среди стихотворений этой формы достаточно и тех, к которым прилагается термин манкабат (букв. «хвала, восхваление»), относящийся в этот период исключительно к произведениям, содержащим славословия шиитским имамам.
Некоторая часть газелей Вахши Бафки кардинальным образом отличается и от его эпических произведений, и от касыд, выдержанных в классически строгом стиле, и от традиционных мистических газелей. Это любовные стихи поэта, который, по сведениям средневековых антологий, не чуждался пьянства и иных сомнительных развлечений. Они описывают взаимоотношения с легкодоступными женщинами и как лексически, так и стилистически далеко отстоят от традиционной суфийской лирики. Это стихи, явно тяготеющие к стилю вуку‘ о любовных перипетиях и «заключении [любовных] сделок» (муа’мила-банди). Вот, к примеру, газель о разрыве влюбленных, вряд ли допускающая религиозный подтекст:
Уйду в другие места, сердце отдам другой подруге,
Жажду найти новую подругу и [жить] в другом краю.
Отдам другой то сердце, которое ты оскорбила,
С какой стати влюбленный станет доверять тебе вновь?
Оставили мы в стороне любовные нежности (наз у нийаз),
Дай теперь себе самой после этого успокоиться.
Донесите весть до моей охотницы, что я ушел,
[Пусть] подумает о новой добыче и новой охоте.
Молчи, Вахши, о том, что отрекаешься от любви к ней,
ведь эти речи —
История, которую ты уже рассказывал тысячу раз.
Может быть с известной долей вероятности причислена к образчикам стиля вуку‘ и такая газель с повторами, больше похожая на песенку:
Не сомневался я в ее верности, ошибался я, ошибался!
Отдал я душу ради страсти к ней, ошибался я, ошибался!
Жизнь потратил я на нее, напрасно так сделал, напрасно!
Душой пожертвовал ради нее, ошибался я, ошибался!
Дал ей в сердце оставить ожог, заблуждался я, заблуждался!
Сгорел дотла я ради нее, ошибался я, ошибался!
То, что всем сердцем любил ее лик, было дурно, дурно,
Ведь отдал я жизнь страсти к ней, ошибался я, ошибался!
Как и Вахши, покинула меня душа в страсти к ней, увы, увы!
Свыкся я с ее жестокостью, ошибался я, ошибался!
Есть у Вахши и такие газели, в которых можно допустить наличие мистического плана восприятия, хотя реальная ситуация любовных отношений в ней тоже угадывается:
Я могу жить без тебя, и стойкость, чтобы сносить одиночество,
у меня есть.
Я испытал свое терпение – выносливость у меня есть.
Забота о целомудрии – это цель, и ты это знаешь,
А если нет, сотня славных путей к дурной славе у меня есть.
Обращаясь к тебе, я говорю: «Она не захочет прийти»,
но послушай,
Я стою у двери сердца, и сотни желаний у меня есть.
Не то чтобы притворялась незнающей моя своевольная натура,
Некоторая доля на стоянке ревности у меня есть.
Если таково вино, что льется в мою чашу,
Тяжкое похмелье после этой попойки у меня есть.
Хотя я – ничто, но, подобно соперникам, не обиваю пороги,
Над сладострастными распутниками преимущество у меня
есть.
Я – дикарь (Вахши), и меня охватывает перед тобой дикий
ужас (вахшат),
Хотя знаю, что на твоем пиру местечко у меня есть.
В этой газели психологически точно описана такая ситуации в любовных отношениях, когда внешняя неприступность возлюбленной заставляет влюбленного скрывать свои истинные чувства. В его душе борются противоречивые эмоции – стремление показать свою независимость, желание ответной любви, ревность. Эта внутренняя борьба и есть тяжкое похмелье, доставляющее герою страдания, но его утешает то, что он не принадлежит к разряду распутников и блюдет верность в любви, и потому, хоть и робок, не теряет надежду, что высокомерная красавица рано или поздно проявит к нему благосклонность. В стихотворении превалирует внешний
