Иван Грозный. Начало пути. Очерки русской истории 30–40-х годов XVI века - Виталий Викторович Пенской
Но насколько соответствовал юный Иван этим ожиданиям? Обратимся к новгородским и псковским летописям, которые по отношению к Москве и московским государям были настроены несколько более критично, чем московские книжники. Выше мы уже писали о том, что осенью 1546 г. Иван после традиционного богомолья в Троице-Сергиевом монастыре отправился с визитом в северо-западные города. Местное население ожидало от прибытия государя, что он наведет порядок и накажет тамошних наместников-кормленщиков, которые, пользуясь отсутствием твердой власти, отнюдь не клали себе охулки на руку. Так, псковский летописец, оценивая деятельность князя Андрея Шуйского (того самого, которого убили псари юного Ивана Васильевича в декабре 1543 г.), писал, что «он был злодеи, не судя его писах, но дела его зла на пригородех, на волостех, старыа дела исцы наряжая, правя на людех ово сто рублеи, ово двесте, ово триста, ово боле, а во Пскове мастеревыя люди все делали на него даром, а болшии люди подаваша к немоу з дары…». Другой же псковский книжник так характеризовал Шуйского и его сотоварища по наместничеству в городе, князя В.И. Репнина-Оболенского: «Быша намесники на Пскове сверепи, аки лвове, и людие его аки звери дивим до крестьян»[393].
И вот Иван и его брат Юрий прибыли, наконец, на Северо-Запад, где их так ждали. И что же? Псковский книжник, рассказывая о визите великого князя в Псков, писал, что ни сам великий князь, ни его брат Юрий (впрочем, а какой с Юрия мог быть спрос?), в городе «быв не много», «поеде к Москве», так и «не оуправив своеи отчины ничего…» (выделено нами. – В. П.). Однако юный государь вдоволь потешился, «все гонял на мсках (то есть на мулах. – В. П.), а христианам много протор и волокиды оучинив»[394]. «Отличился» великий князь и его свита и в Новгороде, где они побывали перед тем, как отправиться в Псков. «Смирно и тихо пожи в Новгороде три дни, – записал новгородский книжник, – а после трех день все его воиско начя быти спесиво», а сам государь «поклону велел доправити на старостах три тысячи золотых болших»[395]. И, судя по дальнейшему развитию событий (об этом будет сказано поподробнее чуть дальше), и в Новгороде Иван также «не оуправив своеи отчины ничего».
Таким образом, Иван со своей свитой (новгородский книжник пишет, что было в его свите людей немного, «тысячи с три или с четыре»[396]), как ураган, надолго нигде не задерживаясь (три дня и ночи в Новгороде, два дня и две ночи в сумме в Пскове), собрал подарки и кормы с псковичей и новгородцев, столь же быстро умчался обратно в Москву на перекладных, так и не оправдав надежд псковичей и новгородцев (и надо полагать, тверичей, рушан и жителей других северо-западных городов и городков тоже). «Из Новагорода у Пречистые на Тихвине. А от Пречистые от Тихвинские перенялся прямо на ям на Волочек. И пригнал на Москву на подводах декабря в 10 день в третьем часу нощи с суботы на неделю безвестно», – писал составитель Постниковского летописца, добавляя к этому – стремительность («от Пречистые от Тихвинские к Москве в пол-4 дни»), с которой Иван «перегнал» в столицу, была вызвана тем, что «чаяли по полоняниковым вестем крымского царя или царевичев к Москве»[397].
Итак, в ходе молниеносного визита в северо-западные города Иван «своей отчины не управи ничтоже» и не оправдал надежд тамошних жителей на скорый и справедливый суд и расправу. Эта спешка юного великого князя и его откровенная невнимательность к нуждам новгородцев, псковичей, тверичей и других имели в очень скором времени негативные последствия, однако сам Иван об этом пока не догадывался. Да и вряд ли вообще задумывался над этим. Он все еще оставался великим князем только по титулу, но не по сути.
3. «От тех мест начали боляре от государя страх имети и послушание…»
Мы не случайно вынесли в заголовок этого раздела нашего повествования эти слова оставшегося неизвестным редактора и составителя Царственной книги (впрочем, общим местом в исследованиях, посвященных Лицевому летописному своду, частью которого является Царственная книга, является утверждение, что редактирование ее осуществлялось под непосредственным руководством и наблюдением Ивана Грозного[398]). Падение Андрея Шуйского, его убийство и поражение возглавляемой им «партии» Шуйских при дворе – все это как будто случилось по повелению 13-летнего Ивана Васильевича. Но так ли уж на самом деле бояре стали страшиться юного государя и слушать его? Попробуем разобраться в свидетельствах источников и ответить на вопрос – превратился ли великий князь и государь всея Русии в самостоятельную политическую фигуру или же он, как уже было отмечено выше, оставался по-прежнему марионеткой в руках соперничающих боярских кланов? А быть может, неверно ни то, ни другое объяснение того, что происходило при московском дворе после декабря 1543 г., и понимание сути происходящего содержится в предложенной нами версии – Иван пытается с переменным успехом играть свою роль монарха и верховного арбитра, лавируя в меру своих пока явно недостаточных знаний и понимания природы придворных интриг между враждующими боярскими «партиями»? Попробуем с этим разобраться.
Для начала еще раз отметим – к 1543 г. Иван Васильевич, освободившись от опеки, попытался вести себя так, как это делает ребенок, вырвавшийся на свободу из-под контроля суровых родителей. Он надолго покидает столицу, предаваясь любимым занятиям – богослужениям (уже тогда религиозная экзальтация стала неотъемлемой частью натуры Ивана Васильевича) и царским потехам, охоте и медвежьей травле. Государственные дела фактически были отданы на откуп Боярской думе, в которой продолжалась борьба «партий». А стоит ли этому удивляться? Ведь Иван, более или менее подготовленный для выполнения церемониальных функций, на роль полноценного арбитра во внутриэлитных разборках все еще не годился – слишком мал у него был опыт и слишком он был горяч и порывист. Да, он пытается манипулировать боярами, но выходит это у него откровенно неумело, и скорее манипулировали им, чем он. Неспособность юного Ивана в полной мере соответствовать своему формальному статусу верховного арбитра и посредника, способного своим авторитетом и влиянием гасить трения и раздоры в придворной среде, конечно же, способствовало сохранению политической
