Николай Гейнце - Господин Великий Новгород (сборник)
Иногда, в борьбе за жизнь, жертве удавалось сбросить с шеи камень, и обреченный на гибель выплывал на поверхность, и, держась на воде, хватался за край ледяной коры полыньи.
Рассказывали даже про почти невероятное спасение некоторых.
Изобретательность рассвирепевших опричников не уставала, впрочем, придумывать средства пресечь и для таких героев средства к спасению.
Кому-то из кромешников, при виде выплывающих и вылезавших на лед, пришла адская мысль: сесть в лодку с баграми и рогатинами да и доканчивать последнюю борьбу с топимыми.
Сказано-сделано, и вскоре полыньи волховские окрасились алой человеческой кровью.
В кровавых волнах захлебывались жертвы дьявольской изобретательности палачей.
По мосту, меж тем, гнали связанные толпы все новых и новых жертв "царского суда", как громко именовали кромешники свое кровавое своеволие.
Среди этих толп были и женщины, старые и молодые, иные с грудными детьми, плохо прикрытыми лохмотьями своих матерей, босоногие и растрепанные.
С одной такой толпой повстречался, казалось, только что въехавший на Волховский мост всадник.
Это был статный, красивый юноша, в дорогом, хотя и помятом, видимо, от длинной дороги, костюме опричника.
Из-под надетой набекрень шапки выбивались русые кудри шелковистых волос, яркий румянец горел на нежной коже щек, а белизну лица оттеняли маленькие темно-русые усики и шелковистый пух небольшой бородки.
По удивленному взгляду его светло-голубых глаз, бросаемому им на окружавшую его толпу, на высившийся на мосту эшафот, можно было предположить, что он не был участником кровавой расправы своих товарищей с народом, что он только что появился в злополучном городе, где поразившие его сцены уже стали заурядными.
Это первое впечатление было совершенно верно.
Семен Иванов Карасев, по прозвищу "Карась", так звали появившегося на мосту всадника, был отличен царской милостью среди своих сотоварищей опричников-ратников, он был стремянной царский, чем и объясняется богатство его костюма.
Посланный царем Иоанном в Литву с письмом к изменнику князю Курбскому, он всего несколько дней тому назад вернулся в Александровскую слободу, и, узнав, что царь в Новгороде, с радостью поскакал туда, не зная происходивших там ужасов.
Имелись причины тому, что сердце юноши, где бы ни находился он, оставалось в Новгороде.
Пораженный непонятным ему зрелищем, Семен Карасев ехал почти вровень с густой толпою жертв варварства царских палачей, как вдруг взгляд его упал на одну из связанных молодых женщин, бледную, растрепанную, истерзанную. Черные, как смоль косы прядями рассыпались по полуобнаженной груди. Черты красивого лица были искажены страданиями.
Семен круто повернул коня.
- Аленушка!.. - крикнул он каким-то подавленным от внутренней боли голосом.
В нотах этого голоса, казалось, звучала слабая надежда на ошибку.
Увы, он не ошибся.
Молодая женщина, услыхав произнесенным свое имя, вскинула на всадника свои большие черные глаза.
- Сеня, Сенечка!.. - каким-то стоном вырвалось из ее груди.
- Что с тобой? Как ты здесь?.. - подъехал к ней ближе Карасев.
- Оставь... пусть топят... один конец...
- Как топят?.. Кого топят?.. Когда?.. - переспросил он, не веря своим ушам, схватив уже за руку молодую женщину.
- Нас ведут топить... теперь...
- Как?.. Разве душегубство дозволено?.. Что вы сделали?..
- Мы - ничего... а топить ведут нас, как вчера утопили сотни других, как нынче... как и завтра будут топить...
- Да где же я?.. Где все мы?.. Что это, сон, что ли?
- Нет, не сон... в Новгороде мы... на мосту... и с мосту здесь... по грехам людским, безвинных топят, бьют, рубят...
- Татарва, что ли, здесь... где же наши?!.
- Не татарва... свои рубят и топят... по цареву, бают, повелению...
- Не может быть!.. Ты с ума сошла!..
- Дал бы Бог, легче бы было!..
- Что говорит она?.. Куда ведут их?.. - грозно спросил он у одного из опричников, гнавших толпу.
Последний хотел огрызнуться, но видя метлу и собачью голову, только оглядел Карасева с головы до ног и отрывисто произнес:
- Не наше с тобой дело спрашивать... Больно любопытен не кстати!..
- Отвечай! - не владея собой и обнажив меч, крикнул Семен дерзкому, и тот, по богатой одежде оценивая значение его в опричнине, неохотно, но ответил:
- Топить... известно! Да ты кто?
- Я царский стремянной Семен Карасев, и таких разбойников как ты, наряженных опричниками, угомонить еще могу...
С этими словами он рубанул его со всего молодецкого плеча.
Как сноп повалился ратник, подскакал другой, но и его уложил меч Карасева.
Гнавшие женщин побежали с криком:
- Измена! Измена!
Крик этот достиг до ушей распоряжавшегося этой дикой расправой любимца царя Григория Лукьяновича Малюты-Скуратова-Бельского. Он считался грозой даже среди опричников, и, в силу своего влияния на Иоанна, имел громадное значение не только в опричнине, но, к сожалению, и во всем русском государстве.
Григорий Лукьянович пришпорил своего вороного коня, сбруя которого отличалась необычайной роскошью, и поскакал по направлению, откуда раздавались крики.
Одновременно с ним, с другой стороны, скакали на внезапного врага еще пятеро опричников. Семен Карасев с одного удара успел свалить по одиночке троих; удар четвертому был неудачнее, он попал вскользь, однако ранил руку, а пятый не успел поднять меча, как споткнулся с конем и потерял под ударом меча свою буйную голову.
В это мгновение сзади наскакал на Карасева Малюта и кнутовищем ударил по голове храбреца.
Ошеломленной неожиданностью, Семен быстро обернулся и уже занес тяжелый меч, чтобы перерубить на двое напавшего на него, как Григорий Лукьянович, мгновенно отскочив в сторону, окликнул его.
- Карась!
Сиплый голос Малюты, его скуластая, отвратительная наружность, его космы жестких рыжих волос и, наконец, его глаза, горевшие огнем дикой злобы, слишком хорошо были известны Карасеву, чтобы он тотчас же не узнал грозного опричника и не опустил меч.
- Ты что тут затеял?.. Своих бить? - крикнул Малюта.
- Я бью не своих, а разбойников...
- Я тебе покажу рассуждать... Как смел ты поднять руку на царевых слуг!
- Царь не атаман разбойников... Суди меня Бог и государь, коли в чем повинен я, а невинных бить не дам, пока жив...
- Какие такие невинные?.. Каких тут невинных бьют... Ты не в своем уме, парень... Бьют изменников...
- Нет, Григорий Лукьянович, хорошо слышал я слова этой девушки...
Голос Семена дрогнул, и он рукой указал на как бы инстинктивно прижавшуюся к его коню, почти лишавшуюся чувств девушку.
- Да и злодей тот, которого уложил я первым, подтвердил, что этих женщин топить вели... В чем повинны они?.. - продолжал Карасев.
Малюта взглянул на девушку, и в глазах его сверкнул какой-то адский огонек.
- Краля-то, кажись, знакомая... Кабы по добру обратился ко мне, наградил бы я тебя, царского слугу, этим сокровищем... Отец ее, Афанасий Горбач, в изменном деле уличен и на правеже сдох под палками, а молодая, видно, сгрубила нашим молодцам...
При этих словах Григория Лукьяновича несчастная девушка как-то дико застонала и окончательно лишилась чувств.
Если бы Семен Карасев ловко не подхватил ее и не положил поперек седла, она бы упала на землю.
Занятый этим, он не успел даже ответить что-либо Малюте, но бросил на него лишь взгляд, полный непримиримой ненависти.
Тот же, между тем, продолжал с усмешкой:
- А теперь... невинность-то ее разберут после... Брось бабу, да и меч, оскверненный убийством своих и... следуй за мной. Бери его! - крикнул Малюта подоспевшим трем, четырем опричникам.
- Ну, это погодишь... ее я не отдам, да и меча не брошу... Коли своих бил этим мечом - пусть судит меня царь! Если скажет он, что губят народ по его указу - поверю... А тебе, Григорий Лукьянович, не верю! Погиб я тогда, не спорю и защищаться не хочу... Да и не жизнь мне, коли в словах твоих хоть доля правды.
Размахивая мечом, Карасев не давал к себе подступиться, отваги же броситься под шальной удар при виде убитых уже неожиданным ворогом у опричников не хватало.
- Вишь, он рехнулся, Григорий Лукьянович! - отозвался один из опричников. - Пусть идет к царю! - лукаво подмигнул он Малюте.
- Добро, пусть судит тебя царь, любимца своего... - поддакнул Малюта, не думая, чтобы горячему Карасеву удалось проникнуть к державному.
Сам он мысленно решил все-таки предупредить его и доложить Иоанну Васильевичу все дело предварительно, дабы колючая правда не представилась царю во всем неприкосновенном своем виде.
Озаренный этой мыслью, он повернул коня по направлению к Городищу, где были царские палаты.
Семен Иванов, все с поднятым высоко мечом, тоже выехал из толпы со своей драгоценной ношей.
Окружившие его опричники, казалось, застыли в неподвижности, как бы загипнотизированные видом твердо держимого меча, покрытого кровью, на лезвие которого весело играло яркое февральское солнце.
