Лев Колодный - Сердце на палитре - Художник Зураб Церетели
Так впервые попал я за легендарный стол, уставленный всеми дарами земли. После застолья я прошел по комнатам подвала, преобразованного в музей, и по залам особняка, неожиданно для себя попав в мир тысячи образов. Реальных, хорошо известных современников и людей, некогда живших на земле. Героев литературных, ветхозаветных и евангельских, фольклорных. Образов природы, цветов и деревьев. Образов архитекторы, старинных городов и замков. Образов условных, прихотливо-искаженных, но вполне реалистичных, когда с первого взгляда видишь, что пред тобой именно Тбилиси и Москва, Грибоедов и Пушкин. Меня поразил увиденный рядом с ними Шолохов, потому что то был не только еще один его портрет, но и образ, занимавший меня, после того мне в руки попала считавшаяся погибшей рукопись "Тихого Дона".
Я не искусствовед, как дочь художника Лика, показавшая мне по просьбе отца дом и картины. Чтобы написать такое количество людей, простых и именитых, друзей и знакомых, нужно любить жизнь во всех ее проявлениях, в праздники и будни, в горе и радости. И еще нужно уметь постоянно работать, чтобы успеть за шестьдесят лет столько сотворить.
В подвале ярко горели лампы, освещая белоснежные стены, большие и маленькие картины, примыкающие друг к другу. Точно так "ковровым способом" увешаны стены парадных залов и комнат. Ни в одном музее мира, ни в одном музее Москвы не видел я такой развески, чтобы картины выставлялись по такому принципу, как здесь, в доме на Большой Грузинской. Они располагались плечом к плечу, рама к раме, между ними не оставалось практически свободного пространства. (Так развешивал картины Павел Третьяков в своем доме в Лаврушинском переулке.) Можно сказать, что стены сплошь увешаны холстами в простых деревянных рамах. А кроме них висят иконы и объемные эмали, где чеканка породнилась с живописью стекловидными красками, закаленными как сталь в печи. Такая печь есть и в доме во дворе, рядом с мастерской.
После застолья, Церетели, несмотря на поздний час, предложил заглянуть в мастерскую и посмотреть написанные в тот выходной день две картины. Так я оказался перед мольбертом, рядом со столом, где лежала палитра. В руках ее было не удержать.
— Видели ли вы когда-нибудь такую палитру?
Верхний край доски заполняла похожая на извержение вулканической лавы извивающаяся змейкой масса масляных красок. Сами по себе они представляли яркую радужную картину, где все цвета излучают не только свет, но ясно ощутимую энергию. Она не дает спокойно смотреть на струи красок, выдавленных на палитру.
Я не ответил на вопрос, потому что не нашел подходящих слов, чтобы выразить удивление. И услышал тогда второй вопрос, очевидно более важный для хозяина.
— Чувствуете живопись?
Такую живопись не чувствует разве что слепой, столь ярки и буйны краски на палитре и холстах. И на второй вопрос я промолчал, думая про себя: "Был ли у него выходной, когда бы он отдыхал, не рисовал, чеканил, не писал маслом, не думал о делах?"
— Я не знаю, что такое выходной…
— Так много картин, почему они не выставлялись в Москве?
— Потому что писал я всю жизнь в свободной манере, она не устраивала оргкомитеты выставок. Пришло время все показать…
После той встречи я ушел без интервью, но получил приглашение прийти завтра в мастерскую, что и сделал.
Как многие журналисты в Москве, я тогда почти ничего не знал о Церетели, ну, видел на базарной площади обелиск, ну, слышал, как обзывали его «шашлыком». Но больше ничего не знал, хотя бывал не раз в Тбилиси и Пицунде, Адлере и Ялте. И вдруг случайно узнаю, что в Москве появился фактически еще один художественный музей одного автора. Ничьих других работ в нем не было.
А кроме картин музей заполняли модели скульптур, они были и в залах, и во дворе усадьбы, чудом сохранившейся в центре города. Нечто подобное видел я во дворе музея Родена в Париже.
Поразило количество монументов, больших и малых. Под небом двора я увидел витражи, мозаики, эмали, бронзовые статуи, о которых прежде не имел представления. А они между тем украшали площади и здания многих городов. Да и в Москве, как выяснилось, набралось к тому времени немало. Но еще больше должно было появиться в самое ближайшее время.
Тут были изваяния, которые никто не видел и не описал. Зигзаг молнии напомнил мне обелиск "Освобождение Европы". В его основании стоят русские церкви, стены и башни Кремля. А на них громоздятся знаменитые храмы и дворцы континента, которые спасла Россия во Второй мировой войне. Сюда в сад попала миниатюрная "Трагедия народа", фонарь и фрагмент венка зала Славы, тогда еще не появившиеся на Поклонной горе.
У ограды двора сиял позолотой, размахнув крылья, двуглавый орел. Вот-вот его должны были водрузить на башню "Белого дома" на место разрушенных часов. В саду между деревьями на каменных подставках возвышались два разных «Колумба». Один предназначался Испании. Другой Америке. В большом зале особняка распростерся макет детского парка, который так понравился Ельцину. Вот-вот должны были начаться земляные работы в Нижних Мневниках. Бронзовый миниатюрный Георгий Победоносец поражал дракона и рубил ракеты «Першинг» и «СС-20», побеждая самое большое зло ХХ века. Один такой Георгий уже к тому времени стоял перед штаб-квартирой ООН. Другой — рубил оружие вермахта и готов был занять место на Поклонной горе. Я понял, мне есть, о чем писать. И не догадывался, что вместе с этим придется отбивать удары и опровергать ложь, которая была готова обрушиться на голову ничего не подозревавшего автора.
* * *В одной из предыдущих глав я рассказал, что, когда президент США Буш-старший и президент СССР Михаил Горбачев побывали на Тверском бульваре, Церетели показал им два Колумба. По случаю 500-летия открытия Америки Оргкомитет, проводивший празднования, объявил конкурс на лучший монумент в честь этого исторического события. Окрыленный успехом в Нью-Йорке, Церетели решил принять участие в конкурсе. И снова, как это было, когда отмечалось 200-летие Георгиевского трактата, решил тему не одним, а двумя монументами. Один — чтобы установить на берегу, где начала путь флотилия Колумба. Второй — там, где она бросила якорь, переплыв океан с Запада на Восток, то есть, один в Испании, второй в Соединенных Штатах Америки.
Лидерам великим держав Церетели представил не одну, а две модели. На одной Колумб стоял под парусами трех каравелл, образовавшими яйцо, то самое, которое адмиралу удалось, согласно легенде, поставить. На другой модели Колумб стоял под тремя парусами на палубе, вознесенной на вершину ионической колонны, несущей на себе карту с тремя каравеллами, плывущими по знаменитому маршруту из Европы в Америку.
Из двух моделей Буш выбрал ту, где Колумб стоял над колонной. Он поинтересовался, какой она высоты, и услышал: 394 фута! Что соответствует 126 метрам.
— Но это выше статуи Свободы!
Знаменитая статуя, ставшая символом Америки, поднялась над океаном в бухте Нью-Йорка на 301 фут и 1 дюйм…
— Я ответил Бушу, — что сначала открыли Америку, и только потом пришла в Новый свет свобода, и этим его убедил.
Оба президента пребывали в тот вечер в отличном настроении, отношения между СССР и США с каждым днем улучшались. Оба не подозревали, что вскоре им придется распрощаться с высшей властью и покинуть одному Белый Дом, другому — Кремль. Но тогда они хотели отметить историческое сближение неким монументальным жестом. Все знают, что в свое время Франция подарила Америке монумент в знак признания ее заслуг перед Старым Светом в деле защиты свободы и демократии. Горбачев поддержал Церетели, желая повторить прецедент и подарить Америке статую в благодарность "за добрую волю и поддержку демократии и свободы в России". И Буш и Горбачев пообещали Церетели всемерную поддержку. Но ни тот, ни другой ничего не успели довести до конца. Буш предложил установить Колумба в родном штате — Техасе, но в тот момент Зураб не осознал значимость его слов и не стал развивать тему, о чем потом сожалел.
Церетели хотел, чтобы его Колумб поднялся в Нью-Йорке, на острове Рузвельта, в шести километрах от статуи Свободы. Но против этого замысла выступил влиятельный мэр города Джулиани, не пожелавший составлять конкуренцию главной достопримечательности города.
Поэтому бронзовая голова Колумба из Санкт-Петербурга, где отливали статую, поплыла через океан в форт Лоудердэйл, штат Флорида. Власти этого штата предложили установить монумент на своей земле, на берегу океана. Но у них возникли финансовые затруднения, и от задуманного проекта они отказались. Без поддержки нового президента США, сменившего Буша, реализовать проект было трудно. А Ельцин, сменивший Горбачева, стоял в стороне от затеи предшественника.
Вот тут-то на передний план вышел мэр Москвы, загоревшийся идеей «Колумба». На берег Америки высаживается десант во главе с вице-президентом России Руцким, тогда еще не выступившим против президента. В городе Колумбусе, крупнейшем в США, который носит имя первооткрывателя Америки, прошла первая презентация Колумба в Соединенных Штатах Америки. С собой в штат Огайо делегация привезла модель монумента, чтобы показать общественности, найти в ее рядах сторонников, готовых не только словами, но и деньгами поддержать проект. Рядом с автором монумента перед журналистами позировали вице-президент России, мэр Москвы, его заместитель по строительству Ресин, президент Российской академии художеств Пономарев, и всем известный тогда за границей бывший министр иностранных дел СССР Шеварднадзе. За несколько лет до этого он открывал монумент "Добро побеждает Зло" в Нью-Йорке и хорошо знал, как устраиваются подобные акции. В штате нашлись приверженцы бронзового Колумба. На берегу океана в столице штата стоит копия в натуральную величину флагмана флотилии, каравеллы «Санта-Мария», другие памятники, связанные с открытием континента.
