Клара Маштакова - Легенды и были Кремля. Записки

Дополняли обстановку библиотеки знаменитое вольтеровское кресло и темные бархатные гардины на узких стрельчатых окнах. «Боже, — пронеслось в ее голове, — все-все, как когда-то в Ферне, той далекой весной 1770 г.!» Екатерине Романовне ясно вспомнился ее первый визит к знаменитому философу.

Его замок «La Delice» («Отрада») был расположен на живописном берегу Женевского озера. Хозяин его перестроил на свой вкус, а вокруг разбил прекрасный экзотический сад. Тогда княгиня застала Вольтера тяжело больным. Едва оправившись от приступа, он принял ее в своем рабочем кабинете, лежа на кушетке.

Вольтер с нескрываемым любопытством смотрел на невысокую миловидную женщину, одетую во все черное, которая стремительно вошла в комнату и вдруг замерла, склонившись в глубоком поклоне. Наконец она заговорила…

Княгиня дословно помнила свою извинительную речь за несвоевременный визит и просьбу перенести беседу на день или два. Видимо, Вольтера поразило не только ее безупречное французское произношение, но и мелодичный тембр голоса гостьи.

В ответ он театрально воздел руки и воскликнул: «Как! У нее и голос ангельский!..»

Тогда их первая беседа продолжалась полтора часа, затем ее уговорили отужинать в замке.

Прощаясь, хозяин спросил, увидит ли он княгиню еще. Екатерина Романовна помнила, как радостно забилось ее сердце тогда, как попросила разрешения бывать в замке по утрам, чтобы беседовать наедине. За все время своего пребывания в Женеве Екатерина Романовна каждое утро неизменно отправлялась в Ферне. Как только гостья появлялась в дверях кабинета, хозяин поднимался навстречу и спешил усадить княгиню рядом с собой в кресло. Они подолгу беседовали, затем Вольтер уводил ее в сад, который он любовно именовал «цветущим раем».

В то солнечное майское утро, когда они, как обычно, медленно прохаживались по ухоженным дорожкам сада, наслаждаясь благоуханием каштанов, Вольтер вдруг остановился и, усадив гостью на скамейку, стал настойчиво расспрашивать княгиню, как она в свои девятнадцать лет смогла помочь Екатерине овладеть престолом. Его очень позабавил эпизод, когда княгиня вместе с молодой царицей, обе в офицерских мундирах, при шпагах, верхом на лошадях, во главе 12-тысячного войска скакали в Петергоф, чтобы сразиться с защитниками Петра III.

Дашкова вспоминала, как во время ее рассказа вспыхивали глаза Вольтера, как он восклицал: «Браво!», но саркастическая улыбка не сходила с его губ. О, великий Вольтер! Он понимал все! В ту пору она, молодая, пылкая, так верила речам Екатерины, именовавшей себя «ученицей» Вольтера и Дидро.

Прозрение придет к ней позже…

А тогда во время их далеких вдохновенных бесед она с восторгом говорила о просветительской деятельности императрицы и находила в лице своего собеседника того Вольтера, которого рисовало княгине ее воображение при чтении книг философа.

Глубоко задумавшись, Екатерина Романовна медленно переходила от шкафа к шкафу, а руки ее непроизвольно поглаживали переплеты любимых книг.

Здесь в дружелюбном согласии стояли произведения Монтескье и Адама Смита, Дидро и Вольтера. И в памяти ее всплывали те далекие молодые годы, когда она с упоением читала труды корифеев мысли XVIII в.

«Никогда драгоценное ожерелье не доставляло мне большего наслаждения, чем эти книги»[42], — напишет она в своих мемуарах.

Ей вдруг захотелось рассказать Екатерине о своем посещении библиотеки.

Но княгиня тотчас вспомнила, как императрица в последнее время отдалилась от нее с «истинно царской неблагодарностью» и теперь они встречаются только на официальных приемах.

Екатерина Романовна сняла с полки пьесу Вольтера «Самсон» и вслух прочитала: «Народ, проснись, порви свои оковы; тебя призывает свобода, ты рожден для нее…»

«И это написано полвека тому назад…» — произнесла она совсем тихо и аккуратно поставила изящный томик на место, а в голове как набат звучали призывы великого бунтаря.

Как тут императрице-матушке принять такого гостя, его и читать нельзя в России! И княгиня вспомнила, как императрица незадолго до смерти Вольтера рассказывала ей, как отговорила «своего учителя» от поездки в Россию, прибавляя при этом, «что лишние волнения» ей ни к чему, намекая, безусловно, на его слишком революционные суждения.

Княгиня тяжело опустилась в кресло и раскрыла последнюю трагедию Вольтера «Агафокл», написанную в год смерти автора. Пьесу Дашкова читала впервые: медленно переворачивая страницы, она вчитывалась все глубже и глубже в текст и, скорее, почувствовала, чем заметила, что одна фраза как стрела пронизывает всю трагедию: «Свобода, свобода, ты всегда была священна!»

Закрыв книгу, она долго сидела в глубокой задумчивости; догорали свечи, было очень тихо, только тяжелые капли дождя мерно стучали по закрытым ставням.

Наконец Дашкова поднялась и, поблагодарив господина Вань-ера, вышла.

Завершился ее последний визит к Вольтеру.

ВЕЛИКИЙ УЗНИК БАСТИЛИИ.

К 300-летию со дня рождения Вольтера

Вольтер живет,

Вольтер продолжает существовать, он бесконечно актуален.

(Из речи профессора философии Сорбонны на юбилейном вечере, посвященном 250-летию Вольтера, 21 ноября 1944 г.)

Теплым майским днем 1717 г., когда в Париже буйно цвели каштаны и на каждом углу продавали фиалки и ландыши, монсеньор Француа Мари Аруэ был препровожден по указанию короля Людовика XV в Бастилию. Не раз бывая в Сен-Жерменском предместье, молодой поэт невольно задерживал свой взгляд на мрачной старой крепости с мощными угловыми башнями-бойницами, отделенной от всего мира глухой каменной оградой. Думал ли он тогда во время прогулок, что скоро, очень скоро окажется в этой зловещей тюрьме? Но настал и этот день — 16 мая, когда за ним захлопнулась тяжелая кованая дверь одиночной камеры, единственное щелевидное окно которой было забрано толстой решеткой. Снаружи окна, закрывая свет, нависал железный козырек — «вороний клюв», поэтому сумерки закрадывались сюда задолго до захода солнца. В такой камере узник был обречен на полное безнадежное одиночество, его обступали мертвая тишина и полумрак.

Но с поэтом «были» его друзья — Гомер и Вергилий, а вскоре через чугунную решетку узкого окна к нему «впорхнула» богиня Мельпомена. Строгое тюремное начальство лишило узника бумаги, перьев и чернил, но Гомер и Вергилий милостиво предоставили поэту белые широкие поля своих книг, а муза поэзии — вдохновение. С раннего утра и до позднего вечера поэт писал и писал, несмотря на строжайший запрет. Тюремщик, неслышно подкрадывавшийся к камере по коридору, устланному соломенными дорожками, никогда не заставал его врасплох. Всякий раз, когда глазок в двери, едва скрипнув, приоткрывался, тюремщик видел читающего узника, ему и невдомек было, что карандаш, которым писал заключенный, лежит между страницами открытой книги. Почти год Вольтер провел в Бастилии. За это время он напишет поэму «Генрих Великий», или «Генриаду», которую вскоре прочтет не только вся Франция, но и Европа. В тюрьме он закончит трагедию «Эдип», которая была поставлена осенью 1718 г. в «Комеди Франсез» вскоре после выхода автора из тюрьмы. Пьеса имела огромный успех, и тогда-то впервые на афишах появилось новое имя — Вольтер, псевдоним, который взял Франсуа Мари Аруэ.

Во время первого заключения в Бастилию деятельный Вольтер разнообразит свои поэтические занятия вязанием носок, изготовив их в таком количестве, которого ему хватило на всю жизнь. Посаженный в крепость из-за немилости регента герцога Орлеанского, оскорбленного обличительным памфлетом поэта, он был освобожден тем же, кто отдавал приказ об аресте. Здесь важную роль сыграли друзья и знатные покровители поэта, обратившиеся с заступничеством к самому герцогу. И вот 11 апреля 1718 г. счастливым ранним утром поэт вышел из Бастилии. Ему казалось, навсегда… В Бастилию его привел острый и злой язык, и оглядываясь на мрачную темницу, он поклялся впредь быть осторожнее.

Второй раз Вольтер был осужден на двухнедельное заключение в Бастилии в 1725 г. Неудачная попытка защитить свою честь, вызвав на дуэль аристократа кавалера де Рогана, была мгновенно использована двором Людовика XV. Вольтеру было предписано покинуть Францию. Казалось, главная задача короля — удалить Вольтера из столицы, центра общественной жизни государства, — была решена, однако все обернулось иначе. Весной 1726 г. изгнанник отплыл в Англию, но чем дальше поэт был от сердца Франции, тем он был ближе сердцам французов. Талант Вольтера-писателя соответствовал его славе и широкой политической популярности. Ведь блестящий успех «Эдипа» заключался не только в литературных достоинствах трагедии, выдержанной в высоких традициях классицизма, но и прежде всего в ее антимонархической направленности, в ее демократизме. Автор глубоко сочувствует народу, заявляя громогласно, что правитель государства всегда — слуга народа! Как актуально звучит это сегодня…