Маремьяна Голубкова - Мать Печора (Трилогия)
За долгий вешний день я набродиться и выспаться успела. А к вечеру подул свежий ветер, нанес с моря пургу. В тундре всегда так: днем пригреет, а ночью снегом порошит. У нас в Нижнепечорье бывает, что и в июле пургу наносит.
Ночью Мартын снова заторопил нас. Заюрковали** мы олешек, запрягли и поехали. Отдохнувшие олени по свежему снежку нас побойчей потащили. Оставили мы за собой Нерчиту, даже назад не оглянулись. Через полчаса езды Мартын остановился и зовет всех нас к себе. Подходим, а он на землю показывает:
- Медведь, - говорит.
Смотрим и видим - поперек нашего пути по белому снегу идет свежий медвежий след.
- Совсем сейчас прошел, - говорит Петря.
Медведь в тундре мельче лесного, а такой же бурый. Просыпается он весной, как только теплые дна придут, и начинает бродяжничать. К весне он облезет, шерсть почти серой сделается, сам худой, голодный, сердитый. И люди в эту пору остерегаются медведя.
По утреннику да после пурги мы ехали и радовались: по такой погоде дорога скоро убывает.
По болотам едем - вода на них тоненьким ледком подернута. Сначала и хорошо было ехать, а пришло настоящее утро, солнце поднялось - ледок не стал держать оленей. На каждом шагу олени проступаются, и лед им ноги режеть.
Потом тундра стала суше, но холмистей. Взволновалась она, как море в свежий ветер, заколыхалась горбами да холмами, зарябила сопочками. Вот и едем мы с горба на горб. Поверху едем - солнце перед глазами, снег блестит нестерпимо, весна в полную пору. Спустимся с горба в ложбину - и солнце скроется, и сумрачней станет, и зазимками пахнет. Без конца шли горбы, и ни одному нет названия - за все века никто не удосужился имя им дать.
Спустились мы с одного горба и видим - дорогу нам ручей пересек. Воды в него много нагнало, вот он и расшумелся, как добрый жеребец, несется да ржет. Глядеть на него - и то страх берет, а нам одолевать его надо. Вперед ехать трудно и назад тяжело. Первый Петря поехал. Меня он оставил на берегу, чтобы налегке путь-дорогу изведать. Встал Петря стоймя на сани и погнал оленей в воду. И видим мы, что вода в ручье и неглубокая, с метр, а под водой жидкий снег. Оленям и плыть нельзя, и брести неможно - ноги в снег уходят, как в глине вязнут. А вода той порой с санями воюет, вот-вот перевернет. Много раз останавливались у Петри олени, а все же выскочили на другой берег.
По готовому проследью и все другие потянулись через ручей. Остались только мы с Мартыном. Он взял на прицеп к своим саням еще упряжку оленей и на вторые сани сложил весь свой багаж, а мне велел на самый верх забраться, чтобы не подмокнуть. Поехал Мартын, а я в багаж вцепилась, держусь крепко. Снег под водой, наверно, был уже здоров размят да растоптан. И вот один полоз у моих саней осел вниз в подводном снегу, сани накренились, а потом и вовсе перевернулись.
И сползла я с вещей, как с горки скатилась, в воду. Поймала я одной рукой вязку, которой были вещи привязаны, и держусь, а водой меня полощет. Ручей так и наскакивает на меня, от вязки отрывает. Вода под малицу до плеч налилась, и повернуться мне в этой одежде неможно. Пока люди помогать спохватились, я досыта ледяной воды нахлебалась. Да и на помощь ко мне враз не бросишься. С другого берега олени в поду не идут, а Мартыновы олени оторвались от моих саней и оставили меня одну. Первым подъехал Илья, вскочил на Мартынов багаж и оттуда меня за вязку вытянул сначала на свои нарты, а потом и на берег.
Надели на меня, прямо на мокрое платье, леонтьевский вывернутый совик, вместо мокрых липтов** подвертели на ноги сухие портянки. Подпоясалась я веревкой, руки в пазухе грею, у самой зуб на зуб не попадает.
И не пешком ведь иду, снова еду. Хоть до смерти замерзай на санях, а не остановишься: место беспутное, оленям корму нет. И только когда выехали на сухую горбовинку, остановились.
Здесь мы нашли старое чумовище: когда-то стояли ненцы. Тут и щепа у них натесана и дров много оставлено. Кругом чумовища оленьи рога раскиданы, видно, что тут не один день стояли.
Скипятили девушки чай, отпоили, отогрели меня. К вечеру у меня открылся жар. И знаю, что в тундре болеть нельзя, борюсь, а ничего поделать не могу. На другой день из-за меня снова стояли, ждали, пока хворь выйдет. И только на другую ночь мне стало легче. Утром люди подымаются, а у меня уж и чайник для них согрет.
- Вчера, - говорю, - готовый чай пить не могла, а нынче сама согрела.
- Значит, ехать можно, - говорит Мартын, - Олешки хорошо отдохнули.
Вечером подъезжаем к реке.
- Нерчита, - говорит Мартын.
- Чего ты, - говорю, - плетешь: двое суток проехали, да туда же и приехали?
- Нет, - говорит, - это не та Нерчита и не вторая, а уж третья. Ту Нерчиту Верхней зовут. Среднюю мы объехали. А это Нижняя Нерчита.
Дивовались мы, что на этой Нерчите лед еще не пронесло. Петря объяснил, что чем дальше к востоку, тем реки поздней выходят. Совсем как гостей желанных ждали нас реки, и везде для нас были готовы переходы да переезды.
Проехали мы после Нижней Нерчиты еще с десяток километров и остановились в одном леске. Становища ненцы выбирают там, где и корму оленям вдоволь и есть чем глаза порадовать. Лесок наш похож на остров в море-океане. И вдалась в лесок тундра, как морской залив. Не доходя лесного берега стоит небольшой пригорок, - словно волна морская катилась с моря, не докатилась, да так и застыла. Вот на этом пригорке и раскинули мы свое становище: на самом гребешке костер разожгли, а сани вокруг костра сдвинули. На еловых лапах раскинуты вокруг огня наши совики да малицы. И лежим мы на них, к саням прислонились и любуемся на ночную вешнюю зарю.
Каждый год в это время весны над полуночной стороной сходятся две зари, как две сестры. Вот мы и смотрим да любуемся на редкую эту встречу двух сестер красавиц.
Видим мы, как родится и зреет старшая сестра - вечерняя заря-заряница. Отсвечивает она и золотом, я чистым серебром, и бархатом разных цветов. И все небо как голубой шелк, а на нем золотые тычиночки едва-едва заметны: звезды.
Только успела заря вечерняя войти в полную красу, разметать свое дорогое платье по небу, а навстречу ей младшая сестра красавица - утренняя заря, как жар-птица сказочная. Мечут с высоты лучи на тундру, и вся она со своими боровинками, перелесками, озерами и реками - как будто золотыми да серебряными нитками заткана. И каждая птица проснется от крепкого сна и пропоет, как может, свою песню. И каждый зверь поглядит на полночную сторону и тоже, наверно, радуется и ликует. И каждая рыбка выглянет серебряным глазом из своего водяного царства и посмотрит на земную красу, краше которой не бывает.
Мы смотрели до той поры, пока обе зари замкнулись.
7
Новый день - новый путь. К полудню мы доехали до какого-то безымянного озера. Оно пересекло нам дорогу, а перебраться через него было нелегко. Лед на озере поднялся вместе с водой, а между берегом и льдом пролегли широкие забереги.
Делать нечего, взяли пару топоров и принялись лес рубить да валить. Берега озера заросли высокими елками да березками. Нарубили мы их и кладем через воду - комель на берег, вершину на лед. Три-четыре деревца перекинешь, и человеку можно идти. Наметали мы леску поперек не в один ряд, застелили мостик лапами еловыми, чтобы олени ног не ломали, и мост получился не хуже инженерского.
Перевели мы оленей и сани перетащили на лед. Лед был хоть и толстый, весь в широких трещинах, да олени легко перепрыгивали через них вместе с нартами. Худшая беда ждала нас на другом берегу. Берег там низкий, и забереги разлились метров на тридцать. Тут уж моста не вымостишь, да и не из чего его мостить - на льду стоим. Вся надежда была на льдины, которые откололо от берега. Вот мы с ними мучились, сплавляли к одному месту. Эти береговые льдины называют у нас осенщиками. Осенью, после дождей, из болот да из ручьев вода в озера нальется чуть не через край берега. От первых морозов вдоль берегов намерзнет неширокий припай. А там опять оттепель ударит, на лед воды нагонит: пурга-поносуха тоже снег больше к берегам сбивает, шугу с воды на края мечет. И все это намерзает у берега все толще и толще, вплоть до земли.
Весной, когда снег тает, ручьи с тех же гор да болот начнут в озеро снова воду подбавлять. Вода под береговым льдом подтекает и отъедает его от земли. А когда забереги покажутся, лед-бережник отколется от середового льда, расколется на куски и будет плавать в заберегах. Вот эти куски льда-осенщика мы и сплачивали.
Большую льдину привел Мартын. Она стояла метрах в трех от середового льда. Мартын перебросил через полынью два хорея, натащил на них нарты и по ним переполз на льдину. А потом притолкнул льдину к нам. Вся беда, что льдины друг ко другу плотно не подведешь - между ними ледяной мелочи много. Не успеешь их свести, а они расходятся, как живые. Вот и пошли мы по этому живому мосту: перекинем через полые места нарты да по ним и ползем со льдинки на льдинку.
