М. Бойцов - Со шпагой и факелом. Дворцовые перевороты в России 1725-1825
Принцесса Анна была ко мне очень благосклонна, много меня благодарила за согласие принять на себя такую тяжкую заботу, как правление государством, и обещала мне честь дружбы своей и своего супруга. Не уклоняясь от исполнения моих обязанностей к ним обоим, я просил их высочества в случае получения ими каких-нибудь донесений, которые могли бы посягать на добрые наши отношения, не удостоивать того ни малейшим вниманием, но для разъяснения истины объявлять мне доносителей. С своей стороны я обязывался действовать точно так же. Их высочества и я в присутствии многих высших сановников укрепились на том взаимным словом.
Не зная, будут ли их высочества иметь все общее с двором или пожелают ежегодно получать на свое содержание определенную сумму, я поручил обер-гофмаршалу узнать мнение о том принцессы и ее супруга. Они изъявили желание получать ежегодно двести тысяч рублей. Сообразно с этим я подписал два определения: одно – об отпуске их высочествам назначенной ими суммы, другое – о выдаче императорскому величеству, ныне царствующему, 50 000 рублей. Оба определения были отправлены в надлежащие места кабинет-министрами.
Поздним вечером того же дня ко мне явился кабинет-министр Бестужев-Рюмин с известием, что два поручика Преображенского полка затевают что-то недоброе. Я отложил исследование до утра, а утром сказал о том Миниху, который в качестве Преображенского подполковника вызвался допросить обоих офицеров и поступить с ними, как потребуют того обстоятельства дела; потом донес мне, что находит необходимым арестовать допрошенных и произвести розыск по форме. Тогда же получил я сведение и от кн. Черкасского, что к нему являлся один отставной капитан и сообщил разговор свой с гр. Головкиным – о правах родителей императора на регентство, причем не скрывал, что он, капитан, был с подобными же объяснениями посылан гр. Головкиным к принцу Брауншвейгскому от лица 300 дворян, офицеров и солдат, недовольных существующим правительством. За донесением кн. Черкасского последовало извещение о том же от самого принца Брауншвейгского с добавлением того обстоятельства, что его высочество приказал являвшемуся у него офицеру прийти к себе вторично около полудня. Генерал-прокурор кн. Трубецкой, улучив минуту, поговорил с офицером и спросил у него имена недовольных; но князю стали известны только два поручика, один унтер-офицер да сам старый отставной капитан, имевший разговор и с графинею Ягужинскою. Наконец захватили этого капитана и с ним обоих офицеров..
Так как гр. Головкин был женат на племяннице покойной императрицы, то я сначала полагал, что открывавшийся теперь замысел был прелюдией заговора в пользу графини Головкиной. Я тотчас же отправился к принцу Брауншвейгскому и сказал ему, что в силу взаимно данного нами обещания не скрывать ничего, что могло бы касаться наших дружеских отношений, я считаю своею обязанностью предостеречь его высочество насчет людей, затевающих возмущение, о чем ему уже известно; но если закрывать глаза на это бедствие, то оно, едва возникая теперь, будет возрастать со дня на день и неизбежно приведет к самым гибельным последствиям. «Да ведь кровопролитие должно произойти во всяком случае», – заметил мне принц. Я спросил его высочество, не считает ли он кровопролития такою безделицею, на которую можно согласиться почти шутя. «Представьте себе, – говорил я ему, – все ужасы подобной развязки. Не хочу думать, чтобы ваше высочество желали ее». – «Могу вас уверить, – три раза повторил принц, – я никогда не начну первый». – «Такой ответ, – возразил я принцу, – дурно обдуман. Не одно ли и то же зарождать разномыслие и сообщать движение мятежу? Впрочем, легко может случиться, что ваше высочество первый же и пострадаете за это». Принц повторял одно, что он ничего не начнет первый и не поднимет прежде других знамени возмущения. Я спросил еще, что думает его высочество выиграть путем мятежа? и если он недоволен чем-нибудь, то чем именно? Наконец принц объяснился, что не совсем верит в подлинность завещания покойной императрицы, даже подозревает, что подпись ее величества – подложная. Тогда я сказал принцу, что об этом он вернее всего может узнать от Остермана, который в деле по завещанию императрицы может почитаться лицом ответственным. С тем вместе я заявил принцу и мое мнение, что его высочество, напрасно пороча завещание, вредит сыну своему, который именно этому завещанию обязан престолом. Доводы свои я заключил Тем, что собственною моею особою не мешаю его высочеству развивать и осуществлять его планы, желая, впрочем, чтобы принц сам мог предвидеть их исход; мне же не остается сказать ничего более, как удостоверить его высочество, что основания планов, ему угодных, вовсе не так прочны, как, может быть, его высочество предполагает. «Ваше высочество, – добавил я, – конечно, не должны бы были затевать смуты; напротив, вам следовало бы молить небо об отвращении обстоятельств, открываемых в настоящее время, а не порождать их собственною вашею фантазиею». Отозвавшись обо всем этом как о пустяках, принц сказал мне, что я прекрасно бы сделал, если б уволил старых гвардейских солдат и офицеров, служивших еще великому Петру. Я отвечал, что сделать это вовсе не легко и такое увольнение будет соединено с риском еще более увеличить опасность; потому что его высочеству должно быть известно впечатление, оставленное Петром не только в умах старых воинов, но и в сердцах всех его подданных. Уговаривая его высочество не слушать людей неблагонамеренных, но объявлять их, я сделал еще одну напрасную попытку изменить образ мыслей принца и закончил вопросом: советовался ли он с принцессою и знает ли она о намерениях своего супруга? Принц отвечал отрицательно…
После обеда я потребовал к себе министров, кн. Черкасского с Бестужевым, и передал им мой разговор с принцем. Непосредственно затем ко мне вошел камер-юнкер Менгден и доложил, что принцесса, заподозрив поведение своего русского секретаря, присылаем его ко мне на испытание. Секретарь допрошен гг. кабинет-министрами. От него узнали, что принц Брауншвейгский замышляет восстание, что адъютант принца – самое доверенное лицо его высочества и что Андрей Яковлев тоже участник тайны. Андрей Яковлев признался в своем преступлении; адъютант в свою очередь сообщил, что был избран орудием к возбуждению мятежных движений толпы, а принц в минуту смены караулов долженствовал стать в главе бунтовщиков, захватив всех, кто стал бы сопротивляться, и провозгласить себя вторым лицом в государстве после императора. К исполнению этого плана принц намеревался приступить в самый вечер дня, назначенного для похорон императрицы, хотя вольфенбиттельский советник Кейзерлинг и советовал обождать, представляя, что принцу прежде всего необходимо добиться звания генералиссимуса, с чем уже все остальное совершится без затруднения и согласно желаниям его высочества.
Оба кабинет-министра рассудили, что настояла непременная надобность пригласить в собрание всех особ первых двух Классов. Приглашение последовало в тот же вечер, и в собрание явились: фельдмаршалы Миних и кн. Трубецкой, три кабинет-министра, принц Гессен-Гомбургский, генералы Ушаков и Чернышов, адмирал гр. Головин, обер-шталмейстер кн. Куракин и генерал-прокурор кн. Трубецкой. Я откровенно изъяснил собранию все, что касалось принца Брауншвейгского, затем в присутствии всех то же самое изложил письменно. Мой немецкий текст был переведен по-русски статским советником Бреверном, и перевод тут же громогласно прочитан присутствующим. Все они тем более были поражёны слышанною новостью, что никто из них не ожидал такой опасности и ее последствий. Вольфенбиттельский посланник Кейзерлинг находился в собрании налицо, и вскоре сюда же явилась принцесса Анна. Я сообщил ей причину собрания. Ее высочество казалась встревоженною поведением принца, объявила, что ей ничего не было известно, и удалилась для объяснения с своим супругом. Но в то самое время, когда члены собрания разговаривали о всем происшедшем, к ним вошел принц, сопровождаемый советником вольфенбиттельского посольства Кейзерлингом. «Я намерен, господа, – сказал принц собранию, – сложить с себя все мои должности и пришел объявить вам об этом.»
Я отвечал принцу, что, никогда не возлагав на его высочество никаких должностей, не вижу, каких именно могу лишать его и теперь; но что в настоящее время речь не о должностях и званиях, а о спокойствии империи; что я наконец не мог не сообщить гг. присутствующим моего разговора с его высочеством. Этот разговор, повторенный мною от слова до слова и без малейшего противоречия со стороны принца, произвел ропот в собрании. Генерал Ушаков, слишком взволнованный всем слышанным, подошел очень близко к принцу и сказал ему прямо в лицо:
– Могли ли мы думать, сударь, чтобы вы были способны вводить у нас то, чего здесь не бывало видано? Как! вы хотите вознаградить нашу службу убийствами и кровопролитием, вами уже зачинаемым? Хотя вы и отец императора, но вам не следовало бы забывать, что старший подполковник во всей гвардии – я; и я же командир того самого Семеновского полка, на который вы опираетесь, желая им располагать по вашему произволу. Разуверьтесь, если воображаете, что я перестал быть честным человеком. Клянусь, останусь таким до самой смерти.
