Михаил Хейфец - Цареубийство в 1918 году
Этот прием следствия удобно иллюстрировать примерами, которыми Соколов начинает серию своих антиеврейских построений, так сказать, с фундамента его следственных теорем.
Вот он допрашивает шофера Самохвалова, хотя и не подозревающего, что по окончании допросов его расстреляют, но смертельно испуганного арестом и готового угадать все, что надо господину следователю, и все подтвердить.
«Самохвалов вылил, конечно, на голову Голощекина все. что мог, исполнил все, требуемое сторонниками национального духа… Каков же был характер распоряжений Голощекина? Как видно из слов шофера, они были даны в вежливой форме, кратки и немногочисленны» (Б. Бруцкус).
Бруцкус точно угадал ситуацию допроса. Обратите внимание, как сформулированы шофером показания: «Комиссар Голощекин, комиссар Авдеев и ещекакие-то два лица» (курсив мой – М.Х.). А следователь почему-то не пытается выяснить имена этих лиц, произвести опознание (одно лишь узнавал, не было ли Юровского?)
Более того: после допроса другого камердинера, Чемодурова он уже знает, что сразу по прибытии в ДОН семью подвергли личному обыску. Его проделал зампредсовета Дидковский. Когда Борис Владимирович залез в сумочку царицы, она упрекнула его: «До сих пор мы имели дело с порядочными людьми». На что воспитанник Женевского университета находчиво возразил: «Не забывайте, что вы арестованная».
(В своих мемуарах Александр Авдеев нам открыл, что тогда в сумочке царицы обнаружили подробный план Екатеринбурга. Это выглядит удивительно правдоподобно, если вспомнить уверенность Романовых, что их везут в Москву. Впрочем, через три десятилетия советского завода план, купленный за жемчуга стакан, уже вошел в фольклор, а у императрицы, как известно, были при себе именно жемчужные ожерелья).
Откуда взялся в ДОНе Дидковский? Ожидал семью? Ничего подобного: он и был одним из встречавших ее на вокзале господ, которых не пожелал припомнить Самохвалов. А вторым был председатель Уралсовета Белобородов, что следователь тоже знал точно: в его руках была расписка в получении пленников, данная Белобородовым Яковлеву на вокзале в Шарташе.
Трудно ли было опознать как-никак главных людей на Урале?
Из книги Касвинова узнаем, что Белобородов, а не Голощекин и предложил царской чете войти в дом. Естественно: он являлся главным распорядителем на месте. Даже если согласиться с Соколовым, что Белобородов был репрезентативной фигурой (русский, рабочий и пр.), а заправилой в Екатеринбурге работал еврейский гигант Голошекин, то все равно ясно – репрезентативная личность и обязана на публике распоряжаться, за это ей и платят евреи… Соколов несомненно профессионал и понимал такие вещи не хуже автора этой книги, но не хотел неосторожными вопросами сбить свидетеля, желавшего ему про Голощекина немного помочь.
Зато при допросе камердинера Волкова юрист действовал как положено: предъявил фотографию Юровского для опознания. Увы, «мне кажется больше, что это не он, – заявил свидетель, – тот был без бороды, а у этого борода». Что не помешало следователю объявить в тексте книги о торжественном явлении народу преступника Юровского и заодно уличить его во лжи и хвастовстве: он, оказывается, вовсе не родился в тюрьме, а был сыном сосланного вора. Но достаточно было Соколову забыть хоть в этом случае про евреев, и сразу выяснилось бы, кто тот комиссар, которого не опознал на фотографии Юровского Алексей Волков. В Екатеринбурге был один начальник, родившийся в тюрьме: Сергей Мрачковский, чье имя много раз встречается на страницах дела.
Упомянутые ошибки касаются ничтожных мелочей, они заслуживают упоминания лишь для характеристики общего стиля следователя. Стиля, при котором первичные данные допросов и улик используются как материал для воплощения в текст обвинительного заключения заранее сочиненной конструкции.
Например, чтобы показать, каким великим деятелем был Голощекин (ибо против него в деле почти нет улик и обвинение строилось исключительно исходя из грозной социальной опасности обвиняемого еврея), Соколов изобразил облвоенкома главным победителем Дутова: «Бешено энергичный, он знал, благодаря своим старым связям на Урале, где брать живую силу большевизма». Но организаторы победы над Дутовым давно известны: это П. Кобозев, особоуполномоченный Совнаркома по борьбе с дутовщиной, и А. Киселев, за разгром Дутова под Оренбургом избранный в ЦК РКП(б). Другая легенда: «Охрана в доме Ипатьева носила характер военной организации. Рабочие считались красноармейцами, их обучали военному делу. Охрана подчинялась Голощекину как областному военкому». Но внешняя охрана во всех советских тюрьмах и лагерях до сих пор носит военизированный характер, однако подчиняется не военкомам и вообще не армейским начальникам, а соответствующим органам МВД. Курирует тюрьмы по линии советской власти заместитель председателя местного совета, и такой же порядок, судя по дневнику Николая II, был и в Екатеринбурге: царь описывает конфликт по поводу режима с «моим врагом лупоглазым,» заместителем председателя Уралсовета Дидковским. Другой эпизод, на котором можно остановиться, таков.
Выше говорилось, что министр юстиции Старинкевич сообщил представителю лондонской еврейской общины: ни одного еврея среди участников цареубийства обнаружить следствию не удалось. Именно это письмо привело к отставке министра…
Вилтон, единомышленник Дитерихса, назвал Старинкевича буквоедом:
«Степень вины лиц, замешанных в преступлении, не была окончательно установлена на начальных стадиях расследования, но сами эти лица были известны, как и то, что они евреи. Имена Юровского, Голощекина, Сафарова, Волкова имеются в материалах Сергеева, и было прекрасно известно, что они евреи».
Начать следует с того, что Вилтон не знает фамилии большевика Войкова, называя его Волковым, но зато прекрасно знает про его еврейскую национальность (чего я, например, этим вопросом весьма интересуясь, не сумел узнать ни в одном заслуживающем доверия источнике. Даже в редакции Еврейской энциклопедии, где наводил о Войкове справки, – ничего о его еврействе не знали). О национальности Сафарова пойдет речь ниже, здесь, однако, упомяну, что сам Соколов пишет: «Национальность его мне неизвестна».
Остаются все те же двое – Юровский и Голощекин. И вот когда читаешь подлинные материалы следствия, видно, что министр сказал лондонскому еврею правду: никаких серьезных данных о еврействе Голощекина в 1919 году не имелось в материалах дела.
На эту тему есть у Соколова два показания. Сергей Логинов, курьер большевистского подполья, в Екатеринбурге пробыл несколько дней:
«Голощекина я узнал, когда прибыл из Омска в Екатеринбург… Он приблизительно около 40 лет, выше среднего роста, полный, волосы на голове светло-русые, с рыжеватым оттенком, вьющиеся. Бороду бреет, усы маленькие… Остальных примет описать не могу. По национальности он еврей, имя его, кажется, Исак. Партийная кличка – Филипп. Что он представлял собой в прошлом, какова его профессия, не знаю. Имеет привычку все время ходить, усвоенную им в тюрьме, – где сидел, за что – не спросил».
Нормальный вопрос следователя: вы знакомы с человеком несколько дней, не знаете его прошлого, его профессии, не знаете даже, за политику он сидел или нет. Откуда вы узнали его национальность и настоящее имя? Тем более, что при вас его все звали Филиппом.
Вопрос не был задан.
Второе показание. Котенов, горный инженер, проводил триангуляцию в районе урочища Четыре брата, посему допрошен:
«Голощекина я видел один раз. Откуда он и что собой представляет – не знаю. По национальности он жид».
Излишне спрашивать, задавал ли следователь вопрос: а это вы откуда знаете про человека, которого видели раз в жизни? Не задал. Это все данные о еврействе Голощекина в деле.
Неудивительно, что Сергеев не докладывал о них генеральному прокурору: такими показаниями не беспокоят начальство.
Так становится понятной различие в именах Голощекина – у Дитерихса и Соколова. Дитерихс, знакомый только с делом, вслед за Логиновым назвал его Исаком. Соколов же в Европе прочитал сборник Мельгунова и Цявловского «Большевики», где, взятые из картотеки департамента полиции, приводились такие его имена: Исай Исаков, Шай Исаков, Шай Ицков. Итак, по чужим розыскам и уже много времени спустя после окончания следствия юрист убедился, что комиссар действительно был евреем, и тогда-то он и выбрал ему из полицейской коллекции самое характерное еврейское имя: Шая Ицкович. (Пайпс же назвал его другим именем из той же коллекции – Исаем).
Бруцкус указывает на слабое место в построениях следствия, касавшихся Голощекина: все обвинения в адрес «распорядителя» держались исключительно на единственном дедуктивном умозаключении: раз он еврей, то и должен быть главным.
