Лев Вершинин - «Русские идут!» Почему боятся России?
Вернее, не забыли, просто не употребляют. Отвыкли. Да и не соответствует оно реалиям. Вот когда-то – да, когда-то народ сей был очень многочислен и горд, имел несколько «княжеств», хотя и очень раннефеодальных, судя по преданиям, но богатых (одна Золотая Баба чего стоит!), много и охотно, хотя и не слишком кровопролитно воевавших между собой по всякому поводу. Дрались из-за мелких обид, ради добычи, частенько из-за красивых женщин, которых очень ценили, а ожесточеннее всего, и тут уже без пощады, с новгородскими данщиками, приходившими в Югру за мехами.
Потом однако пришли татары и сломали бывшим арьяхам хребет конкретно, раз и навсегда. Вовсе уж грязью земной народ не стал, добрые его качества – гостеприимство, мягкость, предельную, почти на уровне религии честность и неумение не платить долги – много веков подряд отмечали все, кто интересовался. И все же, все же. Признав себя хантами, – будем уж так, раз им нравится, – служили они, и «набольшие князья», сидевшие в Обдорске (нынче, сами понимаете, Салехард) и Конде, и десяток князьков поменьше, обретенным хозяевам верно, меха сибирским тайбугидам поставляя исправно и стараясь во всем, от одежды до обычаев, подражать. А вот тундровых да лесных ненцев Ямала считали своими ясачными. Тундровые, правда, о том и не догадывались. Позже, когда пришли русские, ханты признали власть новых хозяев и начали откликаться на «остяков», а самоеды наконец-то начали платить ясак, но не хантам, которым и ранее ничего не платили, а прямо царевым даньщикам, жили же, подчиняясь выборным старейшинам. В основном тихо и мирно, хотя случались и лихие парни, любившие пошалить на большой дороге.
Потомки богов
Впрочем, остяцкие князья, покряхтев, стерпели и были с того времени верны России. Не все, правда, – мятежи случались, – и не всем повезло остаться «князцами» (мелочь со временем выродилась в обычных «инородческих» старшин), но уж Обдорские стояли на правильной стороне всегда и нерушимо. В результате чего, со временем вознеслись неимоверно. Манда, при Федоре Иоанновиче съездив в Москву и вернувшись Василием, построил первую в тех краях церковь, сын его Мамрук отличился верностью в годы смуты, убив князьков, предполагавших восстать, – а дальше, один за другим, пошли Ермак, Молюк, Гында, Тучабалда, Алексей (Тайша). Начиная с Василия II и Константина (Анды) Тайшина, Тайшины и Мурзины, князья Обдорские, формально считались автономными правителями наследственных земель, – этакая параллельная власть, вроде «традиционных королей» нынешней Африки, – но неуклонно шли в гору. В принципе, речь сейчас идет не об истории хантов, хотя она сама по себе интересна и когда-нибудь, дай бог сил и времени, мы об этом всенепременно поговорим. Нынче же ограничусь тем, что в январе 1768 года именным указом императрицы, на основании «данных предкам… жалованных грамот», князь Матвей Тайшин, «оставшийся наследником» в Обдорских городках и волостях, был «утвержден в княжьем достоинстве». Став, таким образом, одним из немногих в Империи «жалованным князем», то есть уже не туземным вождем с привилегиями, а по всей форме титулованным российским дворянином.
Его детей, а затем и внуков, старались приохотить к цивилизации, однако те упирались (им все нравилось). Их приглашали ко двору, – хотя, конечно, как некую диковинку, – напоказ вельможам и заморским послам. Им дарили кафтаны, самовары, кортики, вручали медали, а потом, утомившись, отпускали экзотов восвояси. И они весьма гордились признанием. Иван Тайшин (речь о нем впереди), возглавивший хантов в первой половине XIX века, еще в молодые годы, «показывался всюду не иначе как в жалованном бархатном халате, при кортике, с медалью на шее и в сопровождении служителя, несущего грамоту, удостоверяющую княжеское достоинство». Вот так. Никак иначе. Под старость же, по свидетельству ехидного А. Миддендорфа, и вовсе «дошел до того, что стал чувствовать свое достоинство. Он обзавелся телохранителем, и когда его разбирала охота выказать свой сан, то он время от времени бросал на землю свою шапку, которую телохранитель должен был поднимать».
Заплати налоги и спи спокойно…
Меж тем, пока его светлость процветал, обретая человеческое достоинство, подданным было не до таких пустяков. Жилось все хреновее. Москва, а вслед за нею и Петербург, правда, видели, что с нищих взять нечего, и устанавливали для северян нормы ясака вполне терпимые, но если ненцам, все решавшим кругом и старейшин кругом же выбиравшим, жить было относительно сносно, то ханты, более цивилизованные, выли воем. С них рвали все, кто мог. И царевы слуги, и свои князья (без всякой нормы), и, конечно, заезжие купцы, – страшная вещь монополия, – продавать что похуже, но чем подороже. Варианта отказаться от покупок у хантов не было. Если ненцы хотя бы вели дела с купцами напрямую, делая заказы, торгуясь и проверяя качество поставок, то у хантов в качестве главного закупщика выступал князь, вполне находивший с представителями бизнеса общий язык, а с князем, отбивающим свои деньги, не поспоришь. Не стану предъявлять скучные цифры, но, поверьте, нам с вами жить такой жизнью не понравилось бы.
К тому же сборщики ясака, – естественно, тоже княжьи люди, – оценивали меха по одному тарифу, а сдавали в казну совсем по другому, пиля маржу с местными чиновниками. Если же кто-то не мог рассчитаться, брать в долг приходилось под дикие проценты, причем идти за ссудой к русским купцам (очень не ангелы, они все же драли не семь шкур, максимум пять) строго запрещалось. А все жалобы, даже и тех же купцов, с которых князья требовали дикие откаты, умирали в обдорских канцеляриях, где все, от копииста до высшей власти, самого «заседателя Соколова», непросыхающего алкоголика, ели с руки Тайшиных. Сходило князинькам с рук и такое серьезное нарушение закона Империи, как продажа подданным «зелена вина», причем тут уж без особых накруток, поскольку пьяненький хант уходил в себя, успокаивался и не качал права. В конце концов, пошло вообще по полному беспределу. В 1818-м правительство, изучив экономические показатели края, определило четкий размер ясака, – песцовая шкурка (или 3 рубля 62 копейки), – со взрослого мужчины в год, указав, что рубль из собранного идет князю. Однако Иван Матвеевич повелел платить 7 рублей, из которых в бюджет отчисляли положенные 2 рубля 62 копейки, а пятерку с лишним оставлял себе, сколько-то, разумеется, отчисляя, на выпить и закусить главе администрации.
Иоанн Великий
На фоне этого, как писал современник, «остяки на самоядь волками стали смотреть, считая счастливой». Их можно понять: ненцы, конечно, не были счастливы, они были беднее хантов (угодья хуже, оленей меньше), но, по крайней мере, с них брали только положенное. Правда, «многооленные» (были такие, хоть и мало), напротив, с завистью посматривали на Обдорск, тамошние порядки им были по душе. Однако верховный ненецкий старшина, Пайгол Нырымин, казавшийся вечным (ему в 1820-м было около 90 лет), потачки таким настроениям не давал, стараясь придерживаться старых добрых правил, и с чиновниками, – поскольку был «знатным лекарем», умевшим лечить детей, а в хороших педиатрах нуждаются все и всегда, – тоже умел ладить. А потом он умер, и все сразу стало как-то не так. По обычаю, с уходом «первого старейшины» ненцам надлежало, «собравшись кругом», избрать преемника из действующих старейшин, – вроде как кардиналы Папу, – вслед за тем, получив рекомендации Обдорска, утверждение Березова и (уже чистая формальность) подтверждение Петербурга, избранник официально заступал на пост. Однако такого давно не случалось (Пайгол стоял у руля лет шестьдесят), и как-то вышло, что на круг прибыли в основном «многооленные». Купив за табак, сахар или даже олешка у бедных родственников право говорить от их имени, они съехались, имея кто 10, кто 35, а кое-кто и под сотню голосов, и (причины неведомы, а своих версий навязывать никому не хочу) единогласно выдвинули на утверждение кандидатуру Ивана Тайшина. Что и было державной властью одобрено.
Сообщение о таком деле рядовых ненцев удивило (Тайшиных издавна не любили, а уж видя, что творится у соседей, так и подавно), но голоса-то продавали честно, по справедливой цене, так что и сетовать было не на что. Разве лишь поворчали. Господа же выборщики получили от весьма довольного (как же, вековая мечта рода исполнена, самоеды подчинены, и оленей будет больше, а сам он теперь равен великому Давиду Восстановителю, о котором, впрочем, Иван Матвеевич ничего не знал) князя тарханные (льготые) грамоты, уравнявшись со старшинами хантов. Полное равенство в правах и обязанностях с хантами, но рядовыми, рухнуло и на всех прочих ненцев. Принимая же во внимание, что годы (климатологи в этом единодушны) были неурожайны, летом щедры на лесные пожары, а зимой на оттепели, губившие ягель, и звероловные угодья оскудели до крайности, новые порядки довольно скоро довели не привычных к поборам, от которых никто никого не освобождал, ненцев до лютого голода. А учитывая, что народ привык жить скудно, но пристойно, от таких пертурбаций успев отвыкнуть, чего-то вроде явления первого национального героя следовало ждать.
