Максим Зарезин - В пучине Русской Смуты. Невыученные уроки истории

Сохраняя принцип службы с поместья, правительство ставило себя в безвыходное положение: оно заранее соглашалось с ограниченной боеготовностью и боеспособностью значительной части вооруженных сил. Складывался порочный круг: скудость казны вынуждала прибегать к «даровой» военной силе, а поместная система тормозила хозяйственное развитие страны, не позволяя ей богатеть. Чем больше росло значение регулярных частей, тем большим анахронизмом на их фоне представлялось поместное ополчение. От правительства требовалось сделать решительный выбор, однако больше столетия продолжалось странное сосуществование двух армий, пока Нарвская катастрофа не вынудила Петра I взяться за решительную реорганизацию вооруженных сил.

Крестьянские и посадские общины, как традиционные формы самоорганизации свободного населения, формировали базу для развития местного самоуправления и экономического роста в XV — первой половине XVI века. Абсолютистская политика первых Романовых вела к сосредоточению власти на местах в руках чиновников в ущерб земскому началу, постепенному свертыванию деятельности земских соборов. Закрепощение крестьян, переход от поземельного к подворному налогообложению и, как следствие, ограничение хозяйственной свободы земледельца и свободы его перемещения внутри и вовне поместья тормозили развитие экономики страны, породили уродливую социальную структуру общества, усугубили бесправие и бедность населения, которые в итоге явились причиной многих несуразностей русской жизни, нашего пресловутого отставания от Европы.

Сформулированный при Грозном, укоренившийся и в годы правления Бориса Годунова взгляд монархии на дворян-помещиков, как на единственную опору трона, стал краеугольным камнем социальной политики Романовых. Опрично-тушинская враждебность к массе русского народа наряду с углублением крепостнических отношений породили глубокий раскол доселе единого русского народа на привилегированный класс и всех прочих — «людей второго сорта».

Взгляд этот оказался настолько живуч, что пережил смену нескольких политических эпох. Реформы в России от Бориса Морозова до Бориса Ельцина осуществлялись в интересах политической элиты с целью сохранить в меняющихся условиях ее доминирующее положение, сохранить ее самобытность, в том числе привычную отчужденность от русского народа. Интересы верхушки никогда не совпадали с интересами огромной массы населения, потому неизбежно приводили к его обнищанию, что в свою очередь делало невозможным подлинный социальный и экономический прогресс. Эксперименты неизменно отличались половинчатостью и незавершенностью, европейские но форме новшества вызывали те деформации, которые у нас привычно именуют «азиатчиной»: коррупцию, всесилие чиновничества, привычку к компанейщине и авралам, прожектерство и реформизм вместо профессиональной и кропотливой работы.

Александровская слобода и Тушинский стан — вот те университеты, которые прошла российская политическая элита. Оттуда она вынесла уроки ненависти к Отечеству и презрения к соотечественникам, неугасимую веру в спасительность западных рецептов. Уроки эти свежи в ее памяти по сию пору.

Вместо эпилога

Рождавшие революцию*

«Ставрогин, слушайте, мы сделаем смуту, — бормотал Верховенский почти как в бреду, — вы не верите, что мы сделаем смуту? — Мы сделаем такую смуту, что все поедет с основ…»

Крушение Российской империи стало возможно благодаря не столько социальным конфликтам, сколько процессам мутации великорусского этноса.

*Материал впервые опубликован в «Российской газете» (ноябрь 2000 г., № 1124). Переработан и дополнен для настоящего издания.

«…И всякая сволочь» против державы

«Как ни ужасны подчас кажутся нам народные восстания, но большая половина русского народа в них не участвовала…; да наконец и те, которые увлекались в мятеж, обыкновенно скоро опамятовались»… — писал историк Николай Костомаров. Действительно, хотя и принято у нас считать бунтарство извечным свойством русского характера, основной движущей силой многочисленных и грандиозных восстаний прошлого выступало казачество, промышлявшее в те времена разбоем. Тот же Костомаров, рассказывая о разбойничьей шайке Хлопка Косолапа (1603), замечает, что «скорее это было в зародыше такое сборище, каких много являлось впоследствии в русской истории, сборище, которое не ограничивалось грабежом и убийством, а покушалось сломать и опрокинуть господствующий строй государственной и общественной жизни».

Отчего же разбойники, рядовые труженики на ниве перераспределения доходов ставили перед собой столь далеко идущие социально-политические задачи? Известно, что основу казачества составляли бежавшие на окраины Российского государства крепостные крестьяне. При этом они не просто меняли место обитания и социальное положение. Они решительно рвали связь со средой, их породившей, и, не выработав собственные ценности, заменяли их «негативной самобытностью», основанной на противопоставлении себя великорусскому суперэтносу. Не удивительно, что враждебность казачества направлялась прежде всего против политической власти, «центра управления» этносом.

К казакам присоединялись те, кто по разным причинам находился в аналогичном положении. Пушкин, исследуя историю пугачевского бунта, писал: «Войско его состояло из трехсот яицких казаков, ста калмыков, башкирцев, ясачных татар, господских крестьян и всякой сволочи», то есть сброда, толпы, «сволоченной» вместе. Комментируя эти пушкинские строки, наш современник митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл, замечает: «Это и есть малый ассимилированный интернационал, члены которого оторваны от своих корней, не знают ни рода, ни племени, не имеют четких ориентиров и точек опоры, без святого в душе». По мнению владыки Кирилла, именно ассимилированное сознание является движущей силой всех революционных катаклизмов.

В свое время Лев Гумилев ввел в научный обиход понятие «антисистема», под которым он подразумевал этническую общность, материальная и духовная основа которой противоположна мировоззрению и стереотипам поведения суперэтноса, в поле притяжения которого она существует. Стоит вспомнить, что в 60–70-х годах на Западе широкое распространение получила «теория аутсайдеров» Герберта Маркузе, согласно которой ударной силой революционных движений являются национальные и сексуальные меньшинства, безработные и прочие группы, как бы стоящие за чертой общества и агрессивно по отношению к нему настроенные.

«Аутсайдеры», «ассимилированный интернационал», «антисистема»… А ведь можно еще вспомнить «малый народ» О. Кошена, «маргинального человека» В. Хартмана, «периферийные группы» Ф. Фюрстенберга. Разные мыслители в разные годы в разных странах высказывали идеи, во многом перекликающиеся. Недавно социолог Павел Крупкин предложил для обозначения обособленной группы населения, запрограммированной на революционное переустройство действительности использовать термин «национальный коагулят».

«Характерной чертой коагулята является нелояльность существующим порядкам, — отмечает исследователь. — При этом данное отрицание не ограничивается лишь существующим Политическим, а распространяется и на другие стороны жизни страны — на культуру, традиции, религию и прочее. Эти люди четко выделяют себя из нации, претендуя на монопольное владение истиной… К тому же это обычно сторонники какого-либо большого утопического социального проекта всеобщего переустройства жизни общества, не склонные ни к каким компромиссам».

Какой след подобные группы оставили в истории России?

Черная сотня — демократия по-мужицки?

Вспомним классика… В 1913 году Владимир Ленин публикует работу «Роль сословий и классов в освободительном движении», в которой анализирует эту проблему, опираясь на статистические данные о лицах, привлеченных к ответственности за государственные преступления. Оказывается, что в этой категории преступников доля мещан и крестьян, в период 1827–1846 годов составлявшая меньше четверти, в 1905–1908 годах выросла до 88 процентов. На этом основании Ленин делает вывод о демократизации освободительного движения, который, на первый взгляд, трудно оспорить. Однако когда здесь же он дает «разбивку» по роду деятельности, то оказывается, что среди осужденных по «политическим» мотивам сельским хозяйством занимается менее четверти.

Ильич признается, что крестьянство, составляющее громадное большинство россиян (а в 1913 г. в империи сельских жителей было 82 процента), играет малозначительную роль в революционном движении. Примечательно, что в то же время мещане и крестьяне составляли 99 процентов участников контрреволюционных погромов. И Ленин, столько сил отдавший борьбе с Союзом русского народа, признавался не без зависти, что в черносотенстве «есть одна чрезвычайно важная черта… — темный мужицкий демократизм, самый грубый, но и самый глубокий».