Евгений Анисимов - Толпа героев XVIII века
Супругов привезли в Березов. Из Петербурга охране строго предписывали не спускать глаз с хитреца – не верили его болезням. Неужели чиновники в Петербурге думали, что он опасен, что сможет бежать? И куда? Не в Бохум же! Впрочем, власть в этих случаях всегда стремится перестраховаться. Так, одному посаженному на цепь узнику, прославившемуся как чародей, в тюрьме не давали пить. Точнее, давали пососать мокрую тряпку, а кружку или ковшик с водой – ни-ни! Оказывается, боялись, как бы он, сложив руки лодочкой, не нырнул бы в воду и не ушел бы от государева гнева!
А между тем в Петербурге Остермана очень не хватало – пятнадцать лет внешняя политика России делалась его руками, и получалось это совсем неплохо. Долго пришлось связывать порванные внезапным свержением вице-канцлера нити дипломатической паутины. Но незаменимых людей, как известно, в России нет, и Остермана быстро забыли. Он умер в 1747 году, не дожив до шестидесятилетия. О чем он думал в долгие зимние ночи заполярного Березова, мы не знаем. Вспоминал ли он родной зеленый Бохум, ту страшную ночь 4 мая 1703 года, когда в трактире «У Розы» (будь она проклята, эта Роза!) он убил своего товарища и искалечил собственную жизнь? А может быть, вовсе не искалечил? Если бы он не устроил этой драки, то кончил бы университет, стал пастором, профессором, задушил бы в себе честолюбивые стремления, мечты, умер бы безвестным и не вошел бы в историю как выдающийся дипломат.
Умирая, он завещал жене похоронить его в Европейской России. Она выполнила волю мужа, причем довольно-таки дивным образом. Труп умершего мужа Марфа облила толстым слоем воска и хранила в погребе-могиле, выкопанной в вечной мерзлоте, до того момента, пока ее не отпустили на свободу. Она увезла свой бесценный груз в Россию и где-то похоронила мужа. Может быть, в Суздале – там она поселилась в одном из монастырей (возможно, в знаменитом своими узницами Покровском). Об этом нам стало известно из доноса местного попа, который в какой-то престольный праздник нахально лез в ее келью за угощением раз, другой, пока Остерманиха его не вышибла на двор. Тут поп со зла и написал на старуху пустой, никчемный донос… А иначе мы бы и не узнали о судьбе верной Марфы.Правительница Анна Леопольдовна: не из волчьей стаи
Анна Леопольдовна явилась плодом брака повелителя Мекленбург-Шверинского герцогства Карла Леопольда и русской царевны Екатерины Иоанновны. Выдавая, как уже сказано ранее, свою племянницу Екатерину за герцога Мекленбургского, Петр Великий рассчитывал внедриться в Северную Германию и влиять на ситуацию в этой части Европы.
Но внедрение это оказалось неудачным: русский корпус, введенный в герцогство якобы в помощь Карлу Леопольду, конфликтовавшему со своим же дворянством, пришлось срочно отправить в Россию, а Карла Леопольда, правителя деспотичного и неумного, Петр предоставил судьбе – иметь дело с таким сумасбродом было опасно. Словом, жертвой всей этой затеи стала герцогиня Екатерина. Она, любимая дочка вдовствующей царицы Прасковьи Федоровны, отличалась природным оптимизмом и бесшабашной веселостью. Но тут, оказавшись вдали от дома, в Мекленбурге, под властью мужа, который не испытывал к жене никаких добрых чувств, тиранил и бил ее, Катюшка запечалилась. Это мы видим по письмам Прасковьи Федоровны к царю Петру Великому и царице Екатерине. Она просила, чтобы царь Катюшку «в ее печалях ее не оставил… Приказывала она ко мне на словах передать, что и жизни своей не рада…». По-видимому, много плохого пришлось вытерпеть Екатерине в доме мужа, если мать умоляла ее в письмах: «Печалью себя не убей, не погуби и души». 28 июля 1718 года Екатерина написала царице Екатерине: «Милостию Божию я обеременела, уже есть половина, а прежде половины писать я не посмела к Вашему Величеству, ибо я подлинно не знала». 7 декабря того же года в Ростоке герцогиня родила принцессу Елизавету Екатерину Христину, которая в России стала Анной Леопольдовной.
Девочка росла болезненной и слабой, но была очень любима своей далекой бабушкой – царицей Прасковьей, которая делала все, чтобы вызволить дочь и внучку из лап взбалмошного герцога. К лету 1722 года старая царица наконец добилась своего – Екатерина с дочерью, оставив супруга, уехала в Россию. Привезенная матерью девочка-принцесса сразу же попала в обстановку русского ХVII века, постепенно терявшего под натиском новой культуры ХVIII века свои черты. Берхгольц описывал в своем дневнике за 26 октября 1722 года посещение голштинским герцогом Екатерины Иоанновны в Измайлове – подмосковной резиденции царицы Прасковьи Федоровны. Она привела голштинцев в свою спальню, где пол был устлан красным сукном, а кровати матери и дочери стояли рядом. Гости были шокированы присутствием там какого-то «полуслепого, грязного и страшно вонявшего чесноком и потом» бандуриста, который пел для герцогини ее любимые и, как понял Берхгольц, не совсем приличные песни. Там же разгуливала «босиком какая-то старая, слепая, грязная, безобразная и глупая женщина, на которой почти ничего не было, кроме рубашки…».
О жизни Екатерины и ее дочери после возвращения из Мекленбурга в Россию и до воцарения Анны Иоанновны в 1730 году мы знаем очень мало. Не можем сказать определенно и о характере девочки. Она росла обыкновенным ребенком. Берхгольц в 1722 году писал, что раз, прощаясь с царицей Прасковьей, ему посчастливилось видеть голенькие ножки и колени принцессы, которая, «будучи в коротеньком ночном капоте, играла и каталась с другою маленькой девочкой на разостланном на полу тюфяке» в спальне бабушки. Вообще, по-видимому, красавец камер-юнкер очень понравился маленькой прелестнице, которая требовала, чтобы он приезжал к ней обязательно, «и ни с кем другим танцевать не хочет».
Между тем дела мекленбургского семейства после смерти царицы Прасковьи в 1723 году не пошли лучше. Отец девочки был лишен престола, арестован и умер в тюрьме в 1747 году. С женой и дочерью он больше никогда не виделся. Впрочем, огорчения Катюшки были неглубоки и недолги – ее оптимизм и легкомыслие неизменно брали верх над печальными мыслями, она веселилась да к тому же много ела и полнела.
В послепетровское время Екатерина и ее сестры окончательно уходят в тень – «Ивановны» никого уже не интересуют. Так бы и пропали в безвестности имена наших героинь, если бы в январе 1730 года не произошло непредвиденное: умер Петр II, и на престол была приглашена вдовствующая курляндская герцогиня Анна Иоанновна, тетка одиннадцатилетней Анны. Новая государыня не имела детей, по крайней мере, законнорожденных, и смерть ее могла открыть дорогу к власти либо цесаревне Елизавете Петровне, либо «чертушке» – так звали при дворе Анны Иоанновны племянника цесаревны, двухлетнего голштинского принца (а потом и герцога) Карла Петера Ульриха. Этого императрица допустить не могла. И тут хитроумные вице-канцлер А.И.Остерман и К.-Г.Левенвольде разработали следующий план: в 1731 году Анна потребовала от подданных присяги тому выбору наследника, который определит императрица по своей воле. Послушно присягая, подданные недоумевали: кто же все-таки будет наследником? Вскоре стало известно – и в этом-то и состояла хитрость плана Остермана и Левенвольде, – что им станет тот, кто родится от будущего брака племянницы императрицы принцессы Мекленбургской и ее еще неведомого супруга.
По заданию императрицы Левенвольде немедленно отправился в Германию на поиски достойного жениха для нашей героини. А в это время с самой принцессой начались волшебные перемены. Девочку забрали от матери ко двору тетки, назначили ей приличное содержание, штат придворных, а главное – начали поспешно воспитывать в православном духе: ведь теперь с ее именем была связана большая государственная игра.
Обучением девушки занимался ученый монах Феофан Прокопович. В 1733 году она – в Мекленбурге нареченная по лютеранскому обряду Елизаветой Екатериной Христиной – при крещении получила то имя, под которым вошла в русскую историю: Анна. У посторонних наблюдателей сложилось впечатление, что императрица удочерила племянницу и передала ей свое имя. Это не так, скорее всего, Анна Иоанновна стала крестной матерью Анны Леопольдовны. Родная мать, Екатерина, присутствовала на церемонии крещения дочери 12 мая 1733 года, но буквально через месяц умерла. Сорокалетнюю мекленбургскую герцогиню похоронили рядом с матерью – царицей Прасковьей Федоровной – в склепе Благовещенской церкви Александро-Невского монастыря.
Екатерина все же успела рассмотреть жениха, которого нашел ее дочери в Германии Левенвольде. Его звали Антон Ульрих, принц Брауншвейг-Беверн. Ему было 19 лет, он приходился племянником австрийской императрице Елизавете – жене императора Карла VI. Жених приехал в Петербург 5 февраля 1733 года и сразу же попал на праздник именин императрицы и, соответственно, своей невесты. Вместе с ними он наблюдал удивительное зрелище: на ледовом поле перед Зимним дворцом тысячами зеленых и синих искусственных огней сиял сад, в середине которого можно было видеть огромную «клумбу» в виде короны с вензелем императрицы, составленную из красных фонарей. Иллюминацией сияли Петропавловская крепость, Академия наук – всего в этот вечер горели огни 150 тысяч ламп и фонарей. Принц мог убедиться воочию: его принимали в столице могущественной империи…
