Сергей Кара-Мурза - Интеллигенция на пепелище родной страны
Обывателя пугали "бюрократией". Советское государство, как обычно в традиционном обществе, было иерархическим и казалось громоздким. Однако и статистика, и опыт людей, знающих не понаслышке западную жизнь, показывают, что в действительности оно было очень экономным ("демократизация" привела к совершенно чудовищному разбуханию административного аппарата — в Москве ему уже не хватает зданий всего аппарата РСФСР, всего аппарата СССР, всего аппарата КПСС и даже СЭВ).81
Инструментом для слома государства была его дискредитация в общественном сознании.82 Настолько была продумана "молекулярная агрессия" в сознание, что даже семиотику привлекли: не напрасно были введены совершенно чуждые русской (и близкой к ней немецкой) государственной традиции должности мэра и префекта, начата бессмысленная чехарда с перекройкой районов, муниципалитетов, префектур — все должно было стать зыбким, ирреальным.
Цель была достигнута — государственный механизм разрушен. Одновременно разрушена целая череда священных символов и образов. Вот, под аплодисменты демократической интеллигенции, прибывает ОМОН отдубасить как следует красно-коричневых у Останкино 22 июня, в годовщину начала войны. И люди видят в этот символический день такую символическую сцену: два омоновца догоняют парня, убегающего с красным флагом, он садится на землю, они вырывают у него флаг и рвут его, скручивают парню руки, а подошедший офицер бьет ногой в пах. И как будто специально для усиления разрушительного эффекта от этой сцены телевидение показывает торжественное построение в воинской части недалеко от Останкино, которая проходит парадом под тем же красным флагом. Совмещение этих двух образов может преследовать единственную цель — расщепление сознания людей.
А разве не на это было направлено устройство грандиозного концерта поп-музыки на Красной площади и именно 22 июня? И чтобы даже у тугодума не было сомнений в том, что организуется святотатство, диктор ТВ объявил: "Будем танцевать на самом престижном кладбище страны". То, что в могилах на Красной площади лежит много ненавистных демократам покойников, несущественно. Цель — обесчестить святое для русского государственного сознания место, разрушить традиционные культурные нормы русского человека (ведь не только Мавзолей наблюдал кривлянье, а и Лобное место, и Василий Блаженный). Но это заложено в самой идеологии западничества. Как писал упомянутый В.Г.Щукин, "с точки зрения западников время должно было быть не хранителем вековой мудрости, не "естественным" залогом непрерывности традиции, а разрушителем старого и создателем нового мира". У нынешних западников до созидания руки не доходят, а разрушение символов государства приобрело характер тотальной психологической войны.
Десакрализация земли. Важнейшим этапом либерализации является в России снятие священного смысла понятия земля. В течение ряда лет радикальные идеологи разрушают это понятие как символ, имеющий для народов России религиозное содержание. Вспомним, что Владимир, проведя в 980 г. реформу языческих религий (как переходный этап к принятию христианства), ввел в "государственный" пантеон в числе четырех важнейших богов древнюю богиню славян Макошь ("Мать-сыра-земля" и "мать судьбы"). А христианизацию он проводил не как нынешнюю перестройку, а утверждая единство смысла христианского и языческого пантеонов. И "Мать-сыра-земля" унаследована православием в образе Матери Божией. Ногой в пах за поклонение "Матери-земле" в те времена на Руси не били.
Во всех дебатах по проблеме собственности на землю этот священный смысл тщательно игнорируется, порой исключительно грубо, глумливо. Подчеркивается, что земля — не более чем средство производства и объект экономических отношений. Да что там, отрицается даже такой вполне очевидный культурный смысл земли как места жизни. А ведь человек живет не только экономикой. Ни политики, ни экономисты даже не задались вопросом: почему Лев Толстой, выразитель психологии крестьянства, считал частную собственность на землю морально недопустимой и приравнивал ее к рабству? Ну, экономисты в основном поразительно невежественны, но ведь им аплодировали самые широкие круги интеллигенции.83
Культурный смысл приватизации. Образ сильной национальной промышленности тесно сцеплен в исторической памяти народа с сакрализованным образом Родины и ее безопасности. Приватизация сразу повела к утрате экономической независимости России, а значит, к разрушению образа Державы, которую нам завещали хранить наши мертвые. И встал вопрос об ответственности перед ними — важнейший вопрос культуры.
С.Л.Франк писал: "Было бы бесполезно говорить живым, упоенным соблазнами жизни, о нравственных обязанностях в отношении памяти мертвых; было бы смешным донкихотством надеяться на успех, взывая теперь к чувствам благородства и верности прошлому, напоминая, что даже истинное счастье, купленное ценою забвения погибших и измены их делу и вере, есть нечто презренное и недостойное человека. Но имеющим уши, чтобы слышать, быть может, полезно напомнить, что такое забвение мертвых небезопасно для живых. Если не совесть и человеческое достоинство, то простой страх и политический расчет должен был бы подсказать менее равнодушное отношение к памяти умерших.
Мертвые молчат. Бесчисленная их армия не встает из могил, не кричит на митингах, не составляет резолюций, не образует союза и не имеет представителей в совете рабочих и солдатских депутатов. Тихо истлевают они в своих безвестных могилах, равнодушные к шуму жизни и забытые среди него. И все же эта армия мертвецов есть великая — можно сказать, величайшая — политическая сила всей нашей жизни, и от ее голоса зависит судьба живых, быть может, на много поколений… Что думали бы умершие, если бы они не умерли, а остались живы — есть, в конце концов, совершенно праздный вопрос; быть может, многие из них были бы столь же грешными, слепыми, безумными, как те живые, что хозяйничают ныне. Но они умерли и живут преображенными в народной душе. Там, в этой новой глубинной жизни, они неразрывно слились с тем делом, с той верой, ради которых они погибли; их души внятно говорят об одном — о родине, о защите государства, о чести и достоинстве страны; о красоте подвига и о позоре предательства. В этой преображенной жизни, в глубине народного духа, в которой они отныне суть огромная действенная сила, они глухо ропщут против умышленных и неумышленных измен, против демократизованного мародерства, против бессмысленного и бессовестного пира на их кладбище, против расхищения родной страны, обагренной их кровью. Будем чтить тени мертвых в народной душе. А если мы уже разучились чтить их — будем, по крайней мере, помнить о них настолько, чтобы бояться их и считаться с ними". Эти слова, сказанные в августе 1917 года, созвучны тому, что творится сегодня в душе тех русских людей, что сохранили естественный религиозный орган.
Видимо, этот орган в значительной мере утрачен в младших поколениях — тех, что прожили безбедно и не испытали лично тягот и утрат войны и возрождения, ощущения счастья от Спутника. И большой части молодежи противны наши дымные отсталые заводы точно так же, как закопченные их дымом вдовы-старухи. Но ведь эта современная молодежь составляет пока что меньшинство! Опираясь лишь на поддержку этой модернизированной части народа (а степень ее модернизации надо еще установить), кризиса культуры не преодолеть — он превратится в тлеющую, а может быть, и явную религиозную войну.
Поддержав приватизацию, художественная интеллигенция как будто не заметила ее культурного смысла, вопиющей пошлости всего проекта. Как не содрогнулись Смоктуновский и Ахмадулина, когда в Верховном Совете СССР разглагольствовал Св.Федоров: "Природа дала животным зубы и когти. А для предпринимателя зубы и когти — частная собственность. Когда мы ее получим, мы будем вооружены". Да разве возникает здоровый капитализм с помощью ворованной собственности!
Символическая фигура — некий Каха Бендукидзе, аспирант-биохимик, вдруг ставший владельцем "Уралмаша". Он говорит откровенно. Вот его интервью газете "Файнэншл Таймс" от 15 июля 1995 г.: "Для нас приватизация была манной небесной. Она означала, что мы можем скупить у государства на выгодных условиях то, что захотим. И мы приобрели жирный кусок из промышленных мощностей России. Захватить "Уралмаш" оказалось легче, чем склад в Москве. Мы купили этот завод за тысячную долю его действительной стоимости". Скромничает Каха, не за тысячную долю купили, а в сорок раз дешевле. Заплатив (кому?) за "Уралмаш" 1 миллион долларов, аспирант получил в 1995 г. 30 млн. долл. чистой прибыли. При этом практически угробив замечательный завод.
