Герд Кёнен - Между страхом и восхищением: «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945
Теперь эти улицы имеют довольно безотрадный вид, несмотря на обилие пешеходов на тротуарах. Ворота во дворы распахнуты, за ними виднеются запущенные сады. (…) Стены дворцов, изукрашенных орнаментами, и угловатых новых каменных зданий в шесть этажей стали рябыми — видны следы уличных боев. (…) На лавках еще сохранились вывески с названиями; на них нарисованы сахарные головы, сыр и домашняя птица, но склады заколочены досками. Унылые женщины продают газеты, задрипанные мужички торгуют на углу огурцами и яблоками. (…) Дома едят нищенский хлеб пополам с песком и соломой, жидкий картофельный суп и сырую репу. (…)
Но часто по улице мчатся всадники с шашкой на боку и винтовкой за плечами, подковы цокают по булыжной мостовой; беспечно несутся мотоциклисты, на бешеной скорости проносятся автомобили революции: военные грузовики или экспроприированные машины сбежавших миллионеров, а также грузовые автомобили с мешками конфискованной муки, капусты или кожаных сапог, на мешках восседают солдаты с винтовками, все это напоминает подушечки с торчащими булавками. (…)
Но была ли Москва когда-либо так же красива, как в эти времена одичания? Кажется, будто все вернулось к естественному состоянию, будто гигантский отлив дерзновенного человеческого рассудка разом смыл все то, что некогда расставляло вещи по своим местам. (…)
Теперь же под празднично сияющими люстрами в бывших дворянских домах, перед ценнейшими картинами (…), в центре угнетающей своим великолепием биллиардной расположились пролетарские продовольственные комитеты, выписывающие свои корявые приказы. Во взломанных подвалах с кирпичными стенами вероломные домоуправы, одичавшие, расставшиеся со своим мусульманством кавказцы, полусумасшедшие красногвардейцы с гранатами за поясом наслаждаются густым старинным бенедиктином, “Мутон Ротшильдом”, золотистым бургундским, темнокрасным игристым вином, некогда украшавшим столы царских министров. В современных доходных домах еще работают механические лифты, но на верхних этажах (…) разместились солдаты. Миномет соседствует на балконе с изящным самоваром (…) Товарищ в коричневой спортивной кепке, с винтовкой за плечами расхаживает внизу среди заросших зеленью руин древней цивилизации, как охотник в поисках пропитания. (…)
Этот скованный город, в котором замерла всякая торговля, который прозябает в бездеятельности и пустеет, может служить разве что солнечными часами, показывающими смену времен года. Город прекрасен летом с его ранним жарким утренним солнцем, с его темно-золотыми вечерами, с джунглями листвы и нескошенной травы перед стенами Кремля. (…) Перед тобой, недалеко, на холме с пологими склонами, сияют пестрые игрушечные теремки с белым, широким, увенчанным куполом дворцом посередине. (…)
В этом гордом дворце на больничной койке лежит Ленин, которого принесли сюда из сумятицы фабричного двора. Ты часто видел его на забитой людьми трибуне, — невысокого красноречивого мужчину с улыбкой трезвомыслящего человека, с руками, засунутыми в карманы брюк, с хитрыми глазками, устремленными вдаль, этого Тамерлана нового суда над миром. Его соратники живут по соседству в квартирах бывших кавалеров и придворных; они, возможно, сидят в этот момент, грязные, невыспавшиеся, в своих черных кожаных одеждах, с пистолетами на поясе, что-то оживленно обсуждают за серебряными столами, перед хрустальными зеркалами. Спускается ночь, за окнами вокруг дворца начинают потрескивать и вспыхивать дуговые лампы. Готовятся декреты, которые появятся в завтрашних утренних газетах и разом сделают этот летний город еще более тихим. (…)
И тогда люди в толстых пальто и стоптанных галошах пойдут еще более неуклюже сквозь хмурый утренний туман. Но сейчас город празднует годовщину революции, иронически поглядывая на серое небо. На больших панно — фигуры людей, полнота которых достойна кисти Рубенса, разлегшихся в тени плодовых деревьев с колосом, серпом и молотом в мускулистых руках. (…) В колоннадах развешаны аллегорические изображения в футуристическом стиле цвета зеленоватой гнили. (…) Стены домов увешаны в масонском духе древнейшими символами в черных, темно-синих тонах — созвездие Плеяд, восходящее солнце (…). Со всех подоконников свисает, бесконечно повторяясь, негеральдический герб самой безумной республики: обрамленный колосьями серп на круглых суриковых, малиновых и белых скифских щитах. (…)
А 7 ноября, в день бракосочетания идеи и хаоса, массы маршируют на исторической Красной площади перед Кремлем. Они идут со всех концов города в некоем подобии порядка (…) с вышитыми знаменами из темно-красного бархата, с деревянными панно, с бумажными эмблемами. (…) Проходят женские союзы и фабричные рабочие, за ними маршируют, сверкая штыками, солдаты в землисто-бурых шинелях и мохнатых шапках-ушанках. Массы с пением стекаются вместе; неумолкающие духовые оркестры со всех сторон беспрерывно забивают в уши мелодию “Интернационала”, торжественной песни о любви (…). Подобный шуму океана гул десятков тысяч, сливающихся в сотни тысяч. (…) Над толпами внезапно проносятся, гудя моторами, белые аэропланы, глубоко ныряя вниз и стремительно взмывая в бирюзовое небо. (…) Узкой колонной приближаются матросы в черной форме, на бескозырках золотыми буквами выведены названия погибших кораблей, шагают мужские и женские отрады наводящей ужас Чрезвычайной комиссии в новых парадных костюмах из лоснящейся черной кожи, в сопровождении автомобилей, переделанных в “лодки”, где сидят пестро одетые музыканты. (…) У подножия стены узкая полоска земли, обнесенная колючей проволокой, — братская могила жертв революции, павших год назад. (…)
С каменных тронов перед Кремлем (…) сняли бронзовые статуи сидящих царей. Но шайка гениев и преступников захватила этот город; их нежданное присутствие наполняет атмосферу трепетом. Худая старческая фигура Толстого возвышается над осенними садами, морщинистое лицо Достоевского (…), белый как мел памятник “близнецам” Марксу и Энгельсу. Робеспьер (…) в позе наставника между деревьями перед древними крепостными стенами Кремля. (…) Горожане с ненавистью обходят улицы, где ликуют плебеи. (…)
Сейчас вечерами театры дают бесплатные представления. Они играют для народа фантастические сцены мятежей из стихотворений Верхарна, инсценируют, неожиданно заливая ярким светом погруженную во мрак сцену с оглашающими ее истерическими криками и бешено машущими платочками призрачными красотками, (…) моменты Французской революции. Босоногие танцовщицы летают между пальмами в кадках, демонстрируя под музыку Шопена и мелодии венских вальсов убогую славянскую грацию перед партером, набитым мужчинами в ватниках и кожанках.
Тихая прогулка на обратном пути по улицам глубокой ночью, через парк, где стаи галок с громким карканьем в панике перелетают перед тобой с верхушки на верхушку. (…) Возможно, начинается великий первый карнавал мировой истории, возможно, и последний. (…) Из проносящихся автомобилей высовываются руки, приветствуя небеса: старый Господь-Бог там наверху тоже стал большевиком. (…)
Прощаешься вечером, когда первый густой снегопад закутывает город в белые меха. Не забыть дорогу на вокзал, рукопожатие с одним из тех людей, которые там на Востоке со слабой улыбкой лунатиков развязали битву Европы за саму себя, это мужское рукопожатие, грубое и теплое, как и с его товарищем шофером. Поезд стоит на вокзале, сырой ночной ветер пронизывает перрон, паровоза еще не подали; лишь на следующее утро он понесется через серые ландшафты, где эхом отдаются выстрелы. Он минует полузабытые станции, не смея остановиться из страха, что его возьмут штурмом люди, греющиеся у костров в зимний мороз. Это бывшие солдаты, привыкшие жить в земляных норах, мужчины, которые (…) стройными колоннами некогда выступили в поход под началом сильных генералов, а теперь днем и ночью толпами движутся в город бесконечной унылой процессией»{476}.
Метаморфозы империалиста-романтика
Из истории пребывания Паке в Москве можно вычленить некоторые центральные мотивы, имеющие общее значение.
Наиболее очевидна связь с ходом мировой войны. Привязанность Паке к большевистской России росла по мере того, как закатывалась звезда германских войск на западе. Если отвлечься от всех военно-политических расчетов, речь шла о новом переделе мира, причем «старые» буржуазно-капиталистические западные державы противостояли бы при этом блоку «молодых» держав. Разумеется, в новой перспективе всплывали многие мотивы его ранних военных статей, — но все же несколько по-иному, со своей спецификой. Ибо было ясно, что войну, если уж на то пошло, следует продолжать новыми, революционными методами и что именно после военного поражения потребуется поиск новых путей «идеологической» и политической подрывной деятельности. В этом заключалась и подлинная суть действий затянутых в кожу «агитаторов», которые кишат во всем Божьем мире, чтобы «разжигать», и которыми Радек не раз похвалялся, утверждая, что дюжина их стоит целой армии.
