Евгений Долматовский - Зеленая брама
Ответ Фолькера был неожиданным и еще более страшным, чем я мог предположить:
— Ты все-таки наивный поэт, Эуген, хотя и был комиссаром. Разве ты не знаешь «плана Барбаросса»? Ваша страна по этому плану должна быть молниеносно захвачена, с Москвой, Днепром, Донбассом, Волгой, Баку. Все должно было закончиться к осени. В интендантстве вермахта даже не занимались вопросами зимнего обмундирования. Незачем! Не понадобится! В плен попадают не полк и не дивизии, их уничтожают или они сами рассыпаются. В плену через шесть недель оказывается вся ваша страна, речь идет о порабощении всего населения. А военнопленные нужны были моим обезумевшим соотечественникам (так он сказал с печальной улыбкой) в весьма ограниченном количестве для того, чтобы убирать за сверхчеловеками навоз. Разве наци не отпускали пленных по домам?
Фолькер фон Тёрне не ошибается, задавая такой странный вопрос.
Да, в первые недели Уманской ямы фашисты применили хитроумный маневр: передали через громкоговорители, что должны объявиться красноармейцы — жители сел, оккупированных немецкой армией. Их ждут в комендатуре. Одновременно был подкинут слух (фашисты умели использовать слухи): они будут распущены по домам!
Фашистская разведка давно интересовалась нашими порядками, уж конечно, ей было известно, что по существующему правилу призывники проходили срочную службу вдали от дома.
Следовательно, сентиментальный пропагандистский трюк с возвращением осчастливленных украинцев в родные хаты не должен был коснуться основной массы военнопленных.
А придумано было хитро!
Это была первичная регистрация (ведь в августе еще не составляли списков), способ выявления коммунистов, комиссаров, советских работников — всех, кто подлежал непременному уничтожению.
Расчет был психологически верен: именно эти люди будут первыми искать любой возможности вырваться из-за колючей проволоки.
Проводился короткий, но достаточно подлый и опасный экзамен: скажи «паляныця», «било телятко». Знает ли украинский язык? Назови села, расположенные вокруг твоего родного села. Названия колхозов? Фамилии соседей?
Экзаменаторы, прибывшие с Запада украинские националисты с желто-голубыми повязками на рукавах, были, пожалуй, опытными психологами либо считали себя таковыми. Во всяком случае, для того чтобы выдать себя за местного украинца, чтобы обмануть этих гестаповских наемников, надо было хорошо подготовиться, умело сыграть роль простака.
Подозрительных охаживали кулаком и плеткой и тут же передавали в руки гестаповцев.
Не каждый день, но все же отпускали после проверки десяток-другой «местных жителей».
Они шагали к оплетенным колючей проволокой воротам лагеря, опасливо посматривали по сторонам — вдруг разоблачится их обман, только бы успеть выбраться на волю.
А навстречу им в ворота лагеря загоняли схваченных в дубравах, задержанных в оврагах, собранных по хатам раненых и больных.
Несколько человек отпускали, несколько десятков расстреливали, другие умирали от ран и болезней, а в ворота вступали все новые и новые колонны.
Отпущенному выдавался на руки документ — «аусвайс» с именем и фамилией, с адресом «освобожденного села», куда он направляется «для ведения осенних сельскохозяйственных работ». Владелец «аусвайса» должен предъявить бумагу немецкому коменданту и старосте, а потом регулярно отмечаться в полиции.
В комендатуру лагеря обращались старики: отдайте сына на поруки; или женщины: отпустите раненого мужа или брата. Уманчане бесстрашно, зная, что часовые могут выстрелить, подходили к воротам лагеря, всеми способами стараясь вырвать воинов из рук врага. К чести уманчан и колхозников окрестных сел надо сказать, что чаще всего они просили не за сынов и не за «чоловиков», а за вовсе незнакомых людей. Случалось, что обман удавался — граждане Умани возвращали воинов в строй.
Враги отпускали горстку пленных отнюдь не из гуманных соображений.
Они все еще были уверены, что война вот-вот закончится, Советский Союз будет стерт с карты Истории и в колониях, управляемых высшей расой, останутся отобранные для рабского труда наиболее физически здоровые унтерменши (недочеловеки) — эти русские, украинцы, белорусы, грузины.
Нечего медлить! Пусть бывшие красноармейцы из навсегда разбитой (они так думали) армии пока подкормятся за свой счет и соберут для великой Германии богатый урожай 1941 года. По мере захвата новых и новых земель на Востоке (это дело дней!) страна сама превратится в гигантский лагерь рабов.
На третий, на четвертый месяц войны даже в одурманенных успехами головах нацистов зашевелилось сомнение: уж не обманули ли они самих себя?
Бежавшие из лагерей и отпущенные с «аусвайсами» пополнили ряды партизан и подпольщиков. Не все, разумеется, но многие. Да и на тех, кто пошел служить в полицию и администрацию, врагам тоже не удавалось опереться: одни оказывались связанными с подпольем, других патриоты безжалостно казнили.
По селам прошли облавы: распущенных по домам добренькой немецкой армией, «обманутых большевиками» селян стали вновь водворять за колючую проволоку или отправлять в Германию вместе с подростками на каторгу.
Знаю я все это, сам знаю. Не так уж я наивен, как это кажется Фолькеру фон Тёрне, бледнолицему сыну палача, подавленному тяжестью немецкой вины.
И все же его объяснение первоначальных порядков, вернее, беспорядка Уманской ямы более или менее достоверно.
Почему же все-таки гитлеровцы упустили из виду, что военнопленных надо кормить?
Увы, тут уж Фолькер фон Тёрне проявляет некоторую неосведомленность. Они не упустили из виду, не ошиблись в расчетах.
Они запланировали голод!
Будущий подсудимый Нюрнбергского международного трибунала, один из главарей гитлеровского государства (он так и назывался «рейхсляйтер»), Альфред Розенберг, предвкушая захват наших богатств, заявил за два дня до нападения Германии на СССР: «Мы не берем на себя никакого обязательства по поводу того, чтобы кормить русский народ продуктами из этих областей изобилия».
Раз уж завели мы такой разговор, задам еще вопрос:
— Немцы — такие аккуратные, брезгливые, не правда ли, а вот допустили вшивый и червивый кошмар, эпидемии. В России давным-давно был просто забыт тиф — он вновь возник именно в лагерях военнопленных.
— Если со снабжением пленных продовольствием вермахт не торопился, то на возникновение вшивости отреагировал немедленно. Вошь была зачислена в союзники, ставились даже научные опыты по ее размножению и распространению.
— Почему? Зачем? Ведь даже в безумии есть свой смысл?
Мой печальный собеседник вразумляет меня:
— Медики-палачи быстро сообразили, что концлагеря на оккупированной территории можно без особых усилий и затрат превратить в котлы, где будут вариться эпидемии, превратить в рассадники и надежные распространители тифа. Солдата, зараженного тифом, хорошо и облагодетельствовать — отпустить домой. Пусть он догонит свою отступающую армию и перезаразит побольше красноармейцев.
Признаться, мне стало не по себе от такого простого объяснения, хотя я все это знаю.
А фон Тёрне добавил:
— Возникал вопрос и о чуме как наиболее верном и удачном способе уничтожения ваших людей. Но из опасения, что чума перекинется на немцев, этот способ был отвергнут.
В дальнейшем большинство лагерей перекочевало на территорию Германии. Продолжались казни, но с маниакальной плановостью вокруг бараков проводилась дезинфекция: боялись, что болезни переползут в немецкие города.
Зато в лагерях, оставшихся и в тех или иных обстоятельствах возникавших на советской территории, еще оккупированной врагом, вошь и тиф культивировались и распространялись прилежно, на научной основе. При освобождении Белоруссии я был свидетелем преступной акции заражения жителей тифом в районах Паричи и Озаричи...
Вот, оказывается, где зарождалась античеловеческая доктрина бактериологической войны, ныне вынашиваемая американской военщиной.
Я видел во Вьетнаме отравленные колодцы, разговаривал в Ханое с интернированными американскими летчиками. Они не отрицали, что не только бросали бомбы и лили напалм, но и развеивали вещества, смертоносные для джунглей и отравляющие людей («оранжевый реактив»).
Кто из американских поэтов станет секретарем организации искупления их вины?
Этот вопрос мы задаем уже вместе с Фолькером фон Тёрне...
В заключение этой главы хочу поближе познакомить читателя с Фолькером фон Тёрне. Он дал мне свое стихотворение, опубликованное в западноберлинском журнале. Оно называется «Раздумья в мае». Я перевел это суровое стихотворение:
Я говорю о себе: Фолькер фон ТёрнеРодился в тридцать четвертом году XX века,Когда мои товарищи уже сражались против убийц,А убийцы считали меня себе подобным —Будущим убийцей.Я пил молоко,Отнятое у голодных,Носил одежду,Сорванную с плеч моих братьев.Читал книги, Воспевающие и оправдывающие разбой.Слушал речи,Призывающие к убийству...Обыкновенную бойнюЯ называл своей родиной.Когда уже восставали народыПротив захватчиков и убийц,Я молился за неправую победуЗверей, города превращавших в пепел,И беспечно вдыхалСладкий запах цветущих лип.Но в смерти каждого ЧеловекаБыл я виновен!
Да, многое изменилось за прошедшие годы. Подросли новые поколения. А сейчас по улицам городов Федеративной Республики Германии шагают демонстранты, протестующие против размещения американских ракет средней дальности.
