Александр Солженицын - Двести лет вместе (1795 – 1995)
Ларин писал попроще: «Еврейская интеллигенция пошла в то время на службу к победившей революции охотно, целыми массами», видя «доступ к закрытой прежде государственной службе»[67].
Г. Померанц, спустя 50 лет, говорит в оправдание: История «затаскивала евреев в государственный аппарат», «евреям некуда было деваться, кроме государственных учреждений», в том числе ЧК[68], – мы на это уже отозвались выше. – Да ведь и большевикам «некуда было деваться», объясняет «Еврейская трибуна» из Парижа: «почему на различных советских должностях имеются евреи»? – «потребность в грамотных и не "пьяных" чиновниках приводит к привлечению [их] в советские канцелярии»[69].
Однако в «Еврейском мире», парижском сборнике, можно прочесть и такое: «Нельзя отрицать, что значительные части еврейской молодёжи» с большим процентом в Ней «безнадёжных неудачников», «социально и культурно развинченных элементов… были втянуты в большевизм внезапно открывшимися соблазнами власти, карьеры – для одних, "мировой пролетарской революции" – для других, и… смесью авантюристического идеализма с жестковатым делячеством – для третьих»[70].
Разумеется, не все были «втянуты в большевизм». Была и мирная еврейская масса, которую революция смяла. Но жизнь в бывшей черте не была на глазах у всего народа. А была перед глазами та атмосфера, которую выпукло рисует М. Хейфец: «Нагловатые, самоуверенно-довольные, распевали взрослые евреи на "красных праздниках" и свадьбах: "там, где сидели цари и генералы, теперь сидим там мы, они сидят под нами"»[71].
Но – какие «мы»? непременно идейные большевики? Нет, власть дала приглашение и «миллионам жителей гнилых местечек, старьёвщикам, корчмарям, контрабандистам, продавцам сельтерской воды, отточившим волю в борьбе за жизнь и мозг за вечерним чтением Торы и Талмуда», она им «предложила переехать в Москву, Петроград, Киев, взять в свои нервные, быстрые руки всё, выпавшее из холёных рук потомственной интеллигенции, – всё, от финансов великой державы до атомной физики, от шахмат до тайной полиции. Они не удержались от Исавова соблазна, тем более что в придачу к чечевичной похлёбке им предложили строить "землю обетованную"… сиречь Коммунизм»[72].
Да, «было еврейское очарование идеей, были еврейские иллюзии, что это "их" страна»[73]. – Многие евреи вовсе не кидались в вихри революции и не обязательно вступали в партию большевиков, но общий национальный фон был: сочувствие к большевикам и надежда, что теперь жить будет несравненно лучше. – «Большинство евреев встретило большевицкую революцию не со страхом, а с искренностью»[74]. – Так настроены были и евреи Украины и Белоруссии, «составившие заметную силу в борьбе против украинского и белорусского влияния» в пользу московского централизма (начало 20-х годов)[75]. И, по свидетельству о настроении «преобладающей части еврейского общества» в 1923: «большевизм "наименьшее" зло, уйдут большевики – нам ещё хуже будет, – таковы итоги этого настроения в умах, политически незрелых»[76]. Теперь ведь «еврей может быть командующим армией»! – «Этой добродетели достаточно, чтобы бесчисленные евреи стали сторонниками коммунистической власти»; «большевицкий распорядок представляется блестящей победой равенства, а полного уничтожения свободы не замечают»[77].
История уже начавшихся тогда тюремно-лагерных преследований социалистов в СССР обнаруживает, сколь большое число евреев-социалистов удержалось от эмиграции после революции, никак не предполагая всей кровожадности нового правительства. – А ведь уже и тогда советское государство было такое же несправедливое, безжалостное, как и в 1937 или 1950, – но в Двадцатые оно не вызывало в широких кругах еврейства отвращения или противоборства: не против еврейства направлено было главное остриё.
Когда Лесков в докладе Паленской комиссии опровергал одно за другим предполагаемые последствия русскому населению от свободного распространения евреев по всей России, – он, разумеется, и предвидеть не мог такой ситуации, как советские Двадцатые годы – столь обильное и властное участие евреев в государственном управлении, в административно-хозяйственном руководстве и направлении культуры.
Однако революция изменила весь возможный ход событий, и мы не можем представить, как пошло бы развитие без неё.
Но когда в 1920 году петроградский профессор античной истории Соломон Лурье обнаружил в советской интернациональной коммунистической России – вдруг да опять антисемитизм? – он нисколько не удивился, напротив, нашёл, что «ход событий… блестяще подтвердил верность сделанных [им] прежде выводов», а именно: «причина антисемитизма лежит в самих евреях», – вот и сейчас, «несмотря на полное отсутствие официальных еврейских ограничений, антисемитизм вспыхнул с новой силой и достиг такого расцвета, какого нельзя было и представить себе при старом режиме»[78].
Тот прежний российский (точней сказать, малороссийский) антисемитизм прошлых веков и начала XX – ведь правда же сдут с лика страны октябрьским ветром, вместе с семенами сдут решительно, как всё, что делала революция. Те, кто состоял в Союзе русского народа, шёл с хоругвями громить еврейские лавки, требовал казни Бейлиса, охранял по усердию трон, и все из городского мещанства, кто был возле них или похож на них, или подозревался в том, – те тысячи уже расстреляны или заперты в лагеря. У русских же рабочих и русских крестьян никакого антисемитизма до революции не было, об этом свидетельствовали и все революционные вожди. А русская интеллигенция - была даже и горячо сочувственна к утеснённым евреям. И детей послереволюционных лет воспитывают только в интернациональном духе.
И – откуда же вновь этот заклятый антисемитизм? Лишённый всякой силы, дискредитированный и раздавленный окончательно, – откуда он опять?
Мы уже писали, каким удивлением было и для русско-еврейской эмиграции узнать о неубитом антисемитизме в СССР, когда в 1922 её известили о том только что прибывшие из РСФСР несомненные социалисты Е.Д. Кускова и С. С. Маслов.
Кускова напечатала статью в «Еврейской трибуне»: что антисемитизм в СССР – не выдумка, «что сейчас в России большевизм смешивается с еврейством – это не подлежит сомнению». Она встречала даже «высоко-культурных» евреев, «которые были подлинными антисемитами… нового "советского типа"». Врач-еврейка говорит: «Еврейские большевистские администраторы испортили мои прекрасные отношения с местным населением». Учительница: дети «орут, что я преподаю в еврейской школе», потому что «запрещено преподавать Закон Божий и выгнали батюшку», «в Наркомпросе – все евреи». В гимназических кружках («из радикальных семей») – разговоры «о насилии евреев». «Молодёжь вообще гораздо более антисемитична, чем старшие», а те «на каждом шагу говорят… "показали они себя, помучили нас!"». «Всем этим – полна сейчас русская жизнь». – «На вопрос, кто же это они, эти антисемиты, – отвечаю: это самые широкие слои населения». Настолько широки эти слои, что «Политуправление разослало прокламацию, в которой разъясняет, почему в администрации так много евреев: "Когда российскому пролетариату понадобилась своя интеллигенция и полуинтеллигенция, кадры административных и технических работников, то неудивительно, что оппозиционно настроенное еврейство пошло ему навстречу… Пребывание евреев на административных постах новой России совершенно естественная и исторически неизбежная вещь, будь эта новая Россия кадетской, эсеровской или пролетарской". [И если] на месте прежнего Ивана Петровича Иванова сидит теперь Арон Моисеевич Танкелевич, [то от] неприятных ощущений… следует "излечиться"». – Защищая либеральную честь, Кускова парирует: да, «и в кадетской и в эсэровской России многие административные места были бы заняты евреями», но ведь «ни кадеты, ни эсэры… не запрещали бы в школах Закон Божий, не рубили бы головы». – Так вот, «перестаньте руками Танкелевича делать злое и мерзкое дело», призывает она, «не будет тогда и микробов антисемитизма»[79].
А Маслов – оледенил еврейскую эмиграцию: ведь испытанный эсер, общественная репутация безупречна, и вот, живой свидетель первых четырёх советских лет, – что ж говорит? – «Юдофобство в современной России – везде. Оно захватило районы, в которых евреев раньше почти не видели и где еврейский вопрос не приходил даже в голову» (в Вологде, «та же острая ненависть к евреям в Архангельске, в городах Сибири, на Урале»)[80]. И приводит немало эпизодов. – А на русском простонародном восприятии сказываются изумляющие выходки, ошеломлявшие крестьян: вот как тюменский губернский продкомиссар Инденбаум (тот самый, вызвавший ишимское крестьянское восстание), ничего не понимая в сельском хозяйстве, распоряжался (уже тогда, не в колхозное ещё время): что где крестьяне не выполнили полностью развёрстки по овечьей шерсти – должны ещё раз стричь овец поздней осенью (перед наступлением зимних морозов, погибайте овцы!), «ибо республика так нуждается в шерсти». Не называет Маслов тех комиссаров, которые выдавали на посев пшено и поджаренные подсолнухи или грозили запретить сеять солод, - но можно уверенно сказать, что были они и не из русского простонародья, и точно не из «бывших», не из дворян, – вот крестьянин и заключал, что власть над ним «еврейская». – То же с рабочими. В некоторых резолюциях уральских рабочих февраля-марта 1921, поступавших в Кремль, «с возмущением говорилось о засильи в центральных и местных властях евреев». – «Юдофобством захвачена и коммунистическая партия». – «Интеллигенция, конечно, не считает советскую власть еврейской, но и она отмечает сильное участие в ней еврейства, – участие, которое бесконечно далеко не соответствует пропорции» в населении. И «если к свободно разговаривающей о советских порядках группе лиц (не евреев) подойдёт еврей, даже лично знакомый собеседникам, разговор почти всегда круто обрывается и переходит в другую плоскость»[81].
