Ричард Хоптон - Дуэль. Всемирная история
Но если Вы твердолобо решились принести себя на алтарь дела чести, если не терпится Вам переселиться в иной мир под мечом или на виселице и произнести мольбу о чести там перед самым праведным и верховным трибуналом справедливости… будете Вы приговорены к извечному и непрестанному бесчестью и стыду, что будет Вам наказанием за гордыню{308}.
В 1750 г. Уильям Уэбстер развернул наступление на дуэли от светской партии в более взвешенных выражениях. Он избрал уже знакомый нам прием диалога — в данном случае между священником и джентльменом. Священник вопрошает:
Существует ли пропорция в этом способе решения противоречия между преступлением и наказанием? Разве проявление невоспитанности заслуживает смерти? Пусть благородный господин публично оскорбил Вас и унизил, разве правильно наносить ему сильнейшую и неизлечимую рану и невосполнимое увечье, отправляя его в огонь и серу того мира… при всех его грехах, кои уносит он с собой?
Коль скоро ответ автора, как нетрудно предположить, был «нет», он предполагал запирать дуэлянтов в тесных клетках, но так, чтобы они только видели друг друга лицом к лицу, «как бойцовые петухи на арене». На клетках предполагалось устанавливать доску с надписью: «Тут находятся джентльмены чести, которые пребывают здесь в ожидании должной сатисфакции»{309}. Если Уоттс надеялся запугать будущих дуэлянтов геенной огненной, Уэбстер стремился высмеять их с головы до ног.
Но круг критиков в адрес дуэлей вовсе не ограничивался столичными знаменитостями. В 1720 г. автор, назвавшийся лишь «джентльменом из Уэльса», обнародовал в Шрусбери памфлет «Дуэльный юмор, его рассмотрение, изучение и разоблачение его претенциозности». Толчком к тому, чтобы засесть за нелегкие труды на данную тему, стала для автора недавно случившаяся в графстве дуэль, в которой, как подозревалось, лишился жизни один из ее участников. Подобные поединки представлялись «джентльмену из Уэльса» «нелепым и бессмысленным» занятием: «Среди всех тех невместных обычаев, к которым так прискорбно привержен сей неразумный век, нет более абсурдного, чем драться на дуэли по любому пустячному поводу и вследствие несущественных причин»{310}.
Ну, вот мы с вами посмотрели на то, как люди дрались на дуэлях в Англии в первую половину восемнадцатого столетия, познакомились также с некоторыми случаями борьбы с явлением. Теперь же наступает время разобраться с тем, почему это происходило, и взглянуть на поединки, так сказать, в исторической перспективе. Согласно одному историку, «дуэль для восемнадцатого века то же самое, что процессы над ведьмами и колдунами для семнадцатого» — и то и другое часто называют «неуместным анахронизмом», пережитками более ранних и менее цивилизованных эпох{311}. Так или иначе, факт остается фактом — люди не переставали сходиться друг с другом на дуэлях, причем предпочитали не обращать внимания на осуждение церкви и строгие запреты закона. Почему?
Обычай превратил в аксиому необходимость для нас защищать то, что мы называем честью, ибо лучше быть похороненным заживо, чем претерпеть страдания от обвинения в трусости{312}.
Нет сомнения, что джентльмены проявляли чувствительность и, можно даже сказать, повышенную щепетильность по отношению к такой категории, как вопросы чести. Следует назвать это определяющей характеристикой, передававшейся из поколения в поколение и бережно лелеемой, — императивом, руководившим обществом. Отринуть ее означало навлечь на себя риск остракизма со стороны социума. Находились, конечно же, и такие люди, которые стремились дать дуэли более четкое и убедительное определение как явлению неизбежному и по-своему положительному. К их числу принадлежал оставшийся неназванным автор работы «Намек на дуэльную практику в письме другу», опубликованной в Лондоне в 1752 г. Анонимный апологет утверждал, что поединок предоставлял возможность «разрешить противоречия… по-мужски… или» позволял «достойно отплатить за обиды, за кои не воздастся через суд». Затем он обращался к потрепанным аргументам в отношении того, что-де отмена дуэлей возымела бы худшие последствия, чем постоянное потворство.
Левиафаны богатства и власти… смогли бы тогда свободно оскорблять и угнетать нетитулованное дворянство со скромным достатком… Любой грубиян с положением, полный высокомерия или накачавшийся вином, стал бы безнаказанно попирать права тысяч… А похотливый негодяй, похваляющийся родовитостью и честью рода, коварно растлевать дев и матерей семейств.
Короче говоря, для этого автора дуэль представлялась меньшим из двух зол.
В 1700 г. понятие «больших турне» прочно вошло в привычную жизнь как важнейшая часть образования молодых господ из родовитых фамилий — «идеальный пансион для благородных кавалеров», как выразился Кристофер Хибберт{313}. Более того, на протяжении восемнадцатого столетия количество молодых англичан, отправлявшихся в «большое турне», значительно возросло. «Там, где в эпоху двух первых Георгов путешествовал один англичанин, — писал в 1772 г. автор, заинтересованный данным вопросом, — теперь в большое турне отправлялись десять»{314}. Целью «больших турне» служило, конечно же, стремление расширить кругозор молодых аристократов, которым предстояло побывать в Париже — в величайшем из городов того времени, — увидеть Рим и, что еще важнее, познать и научиться уважать классическую культуру, что считалось просто обязательным для разностороннего джентльмена. Если же в Риме им удавалось позировать Помпео Батони, так тем, понятное дело, еще лучше.
Как бы там ни было, путешествие в рамках «большого турне» не гарантировало молодых людей от приобретения, помимо хороших, плохих привычек и даже от попадания в дурную компанию. На исходе 40-х гг. восемнадцатого века лорд Честерфилд почел за благо предупредить сына относительно опасностей, подстерегавших на Континенте неискушенного новичка. В Риме, как замечал он, печально известным источником неприятностей для посещавших Вечный Город англичан служили опальные якобиты. Со своей стороны, в Париже всегда имелся шанс нарваться на ссору с чувствительными французами. В любом случае результатом становились дуэли.
Джеймс Босуэлл, разъезжавший по Континенту 15 годами спустя и, вероятно, не проинструктированный заботливым и предусмотрительным отцом, чуть было не оказался участником дуэли в Берлине. Он впутался в спор с артиллерийским офицером по имени Дюран, который прилюдно обозвал Босуэлла мерзавцем. «Слово это ударило мне в голову», — написал Босуэлл в дневнике, и неудивительно, ибо он знал, что существует лишь один достойный выход. «Я имел дело с откровенным афронтом, каких не спускают». Босуэлл, после изрядных терзаний и мук совести, потребовал от Дюрана надлежащей сатисфакции. К счастью, дуэль предотвратили, поскольку обоих удалось уговорить принести «в равной степени» публичные извинения{315}. Хотя эпизод закончился хорошо, сам по себе он наглядно показывает необходимость проявлять осторожность.
Французы и итальянцы славились как горячие дуэлянты. В середине описываемого столетия сэр Хорас (Гораций) Манн в течение многих лет представлял британское правительство во Флоренции. Находясь там, он поддерживал постоянную переписку с Хорасом Уолполом и поведал последнему о дуэли, случившейся в марте 1743 г., когда Джино Паскуале Каппони
дрался с офицером из Лотарингии. Зачинщиком выступал последний. Оба вели себя достойно. Джино первым получил рану в странное место. Клинок вошел в мошонку, поранив то, что нашел там, а потом пропорол бедро. Кровь текла изрядно, но он не сдавался. Сказано было, что его собственная кровь не может смыть нанесенного оскорбления, так что он бился до тех пор, пока не ранил противника в руку. Затем, когда теперь кровь была пущена с двух сторон, они примирились и пошли по домам, чтобы лечь в постель, где Джино остается и по сей день, не оставляемый заботами врача{316}.
Нарваться на неприятности за границей представлялось делом крайне простым. Одному из наследников сэра Хораса на посту посланника во Флоренции, Уильяму Уиндему, пришлось драться с местным аристократом, что едва ли является образцом поведения для дипломата.
И в самом деле, одним из знаний, которым в дополнение к классическим наукам частенько обогащались молодые люди в ходе их «больших турне», являлось искусство фехтования. Герой Квебека, Джеймс Вульф, совершенствовал мастерство шпажиста, находясь в 50-е гг. восемнадцатого века в отпуске в Париже. Босуэлл брал уроки владения клинковым оружием в Берлине, а также и в Голландии во время пребывания в «большом турне» в 60-е гг. восемнадцатого столетия. Голландский инструктор фехтования оказался, как можно предположить, довольно необычным господином: «Ему девяносто четыре. Его отец учил фехтовать Уильяма III, князя Оранского… Он участвовал в знаменитой битве на Бойне». Несмотря на почтенный возраст, он (учитель) «отличался здоровьем и подвижностью человека лет тридцати» и мог сражаться «со всей мыслимой в мире подвижностью». Более того, Босуэлл говорил даже, что рука у старика была крепче и сильнее, чем у него самого. «Мы попробовали, и он победил»{317}.
