Розалин Майлз - Я, Елизавета
Но самое худшее из всего этого – смерть моего лорда. Ибо он должен был умереть, спасения ему не было. Умер он, как и жил, – самонадеянно, бешено и себялюбиво. В свою последнюю ночь он написал мне тайное послание, нацарапав его металлическим наконечником шнурка: писать открыто он не мог.
Если вы видите в этом последнюю вспышку нашей любви, то вы жестоко ошибаетесь. В его последнем письме не было ни слова о любви, не было ни жалости или нежности, не было даже страха и надежды на спасение. Там был лишь страстный призыв свергнуть его брата и заставить лорда-протектора поцеловаться с плахой.
И кроме того, я могу вам сообщить, что такое же, слово в слово, письмо он написал Марии, моей сестре, – но и тут удача от него отвернулась, потому что слуга, получивший приказ пронести оба письма в его бархатном башмаке, предал его сразу же, лишь только его голова слетела с плеч, и отнес эти письма прямиком лорду-протектору – тому самому брату, чьей смерти жаждал мой лорд, о чьей погибели он мечтал и молился в свою последнюю минуту…
Он умер страшной и бесславной смертью, и многих еще потянуло за собой его падение.
Но я уцелела. Это была первая великая опасность, которой я избежала, и первый суровый урок, который я помню до сих пор.
Итак, его не стало, и с его смертью пришел конец всей этой истории.
Но не ее последствиям – они еще долго тяготели над нами. После всех мук и переживаний той поры, когда, клянусь Богом, я чувствовала, как голова дрожит у меня на плечах, на меня обрушилась зеленая тоска и ужасные головные боли, доводившие меня до беспамятства. Я не могла принимать пищу и отощала чуть ли не до костей, мои женские дела и раньше никогда не были сильными или регулярными, а теперь совсем прекратились на несколько месяцев, и, не имея возможности излить дурные соки, я чахла еще больше.
Но больная или здоровая, я не переставая умоляла лорда-протектора отпустить мою Кэт и мастера Парри. Но только когда моя болезнь приняла такой оборот, что доктора в один голос заверили лорда-протектора, что моя смерть будет на его совести, он наконец смягчился. Через неделю у наших дверей остановились лошади, и люди короля вынули Кэт из паланкина, а рядом стоял ее муж Эшли.
Мы с ней не сказали ни слова, лишь молча обнялись и прижались друг к другу так крепко, что даже не могли плакать. Мне показалось, она стала меньше ростом и так исхудала, что кости торчали.
– Ах, моя миледи, – услышала я прерывающийся шепот, – простите ли вы меня? Или все-таки отошлете?
Я была так счастлива, что даже не стала над ней подшучивать.
– Нет, если только ты дашь слово, что больше не будешь выдавать меня замуж!
В ее глазах промелькнул отсвет былого веселья:
– Ну уж нет, пусть меня разорвут на кусочки дикими конями!
Наши раны заживали медленно, ибо смерть своим крылом все-таки задела всех нас. Но я не только оплакивала прошлое, но и училась. Ибо теперь мне стало понятно, как мало я усвоила из уроков Гриндала, как едва не стала орудием тех, кто рыщет вокруг трона в поисках власти. Заручившись моей любовью, лорд Сеймур мог поднять мятеж, стоивший моему брату короны, и правлению нашей династии пришел бы конец.
Мне не забыть полный презрения взгляд, который бросил на меня сэр Энтони, подозревая, что я уже не девственна. Этот взгляд по-прежнему жег и мучил меня, и я поклялась, что больше никогда не дам ни одному мужчине повод так на меня смотреть.
Я попросила Парри убрать все мои наряды, драгоценности и румяна; она даже не сопротивлялась – так велико было пережитое потрясение. Я приказала убрать все свои старые наряды и сшить новые, очень скромные. Мне хотелось выглядеть идеальной девой, чуть ли не монахиней, чтобы пресечь все сплетни обо мне.
Я писала брату письма, которые, как и моя внешность, должны были создать образ чистой, серьезной девушки, скромной и благовоспитанной. Я не просила о разрешении приехать ко двору, ибо понимала, что пока лорд-протектор держит власть в своих руках, он не допустит туда ни меня, ни Марию. Но я могла попробовать завоевать симпатию Эдуарда. И в этом у меня был союзник – мой старый друг Сессил, поднявшийся к вершинам власти вместе с лордом-протектором и разделивший его успех. Сессил теперь стал секретарем совета и время от времени посылал мне весточки с парой слов привета и ободрения, из чего я поняла, что он не забыл нашей последней встречи, как и я не забыла оказанной мне услуги, когда он единственный в целом мире сказал мне правду о смерти моей матери.
Но самой большой радостью для меня в то время были книги и мой учитель – Эскам. Его острый ум, его терпение и любовь к своей науке струились на меня, как воды Иордана, очищая и возрождая меня к новой жизни. Я так много узнала и выучила за это время, что, по его словам, никакая другая девушка не могла со мной сравниться.
– Вы так думаете, учитель? – довольная, переспрашивала я его. Теперь я знала латынь, греческий, немного древнееврейский, французский и итальянский, а также немного испанский, но по-прежнему искала одобрения своего наставника и готова была работать вдвое больше, чтобы еще раз заслужить его похвалу. Словом, наша деревенская жизнь потекла спокойно и размеренно, так она и тянулась бы до конца дней, если бы невидимо для нас слепая фортуна не повернула свое колесо.
Была середина октября, в полях и лесах уже веяло дыханием осени, поросшие мхом яблоневые деревья стонали под тяжестью поздних плодов, и кабаны, накапливая жир к зиме, как велит им природа, рыскали вокруг дубов в поисках своих любимых желудей. В эти последние теплые октябрьские дни, когда солнце еще не затянули осенние тучи, я не могла усидеть дома.
В тот день – это был вторник – мы прогуливались верхом в парке и теперь возвращались домой, опаздывая к обеду. Мы медленно ехали в свете гаснущего дня к Нэтфилду, видневшемуся красной линией на горизонте, и тут я увидела всадника, мчавшегося вдоль дороги, а затем повернувшего к дому. Он летел напрямик, как стрела, на полном скаку срезая угол по бездорожью. Земля там была неровная, как я уже имела случай убедиться, с кочками, кроличьими норами и незаметными с первого взгляда глубокими ямами, заполненными водой, и надо было быть превосходным наездником, чтобы удержаться в седле, скача во весь опор по такой опасной местности. К тому же его лошадь едва держалась на ногах – даже издали было заметно, что бедное животное измотано бешеной скачкой и вот-вот рухнет.
– Скачи к нему на помощь, Ричард, и ты, Джеймс, – воскликнула я встревоженно, – иначе он расшибется!
Но едва я это произнесла, он умелым движением подбодрил коня и отсек всякую возможность преследования, доскакав до стены, окружавшей Хэтфилд, и скрылся за ней. Мы помчались за ним.
От его коня – могучего гнедого жеребца, – который стоял пошатываясь в мощенном булыжником дворе, где слуги обтирали его насухо, валил пар. Седло как у лорда. Кто-нибудь из членов совета?
– Ваш мажордом мастер Вайн просит вас пройти в дом.
– Спасибо, Эндрю.
Все вокруг потемнело, или мне только показалось? Идя через двор в Большой зал, я старалась спрятать свой страх поглубже. Вайн ждал меня, держа в руках подсвечник.
– К вам гонец от королевского двора, миледи.
– Что ему нужно?
– Он сказал, что сообщит свое дело только вам лично.
Я горько рассмеялась.
– Но кто он? Он не сказал?
– Представитель его милости герцога Нотемберленда.
– Нортемберленда?
Такого герцогства не было, только древнее графство, давным-давно прекратившее свое существование. Может это подвох?
– Он вам знаком, Вайн?
По его лицу я поняла, что он знает не больше моего.
– Проводите меня!
Он моментально повиновался и поспешил вперед.
– Миледи идет!
Я старалась ступать как можно уверенней, насколько позволяла темнота в комнате. Надо принести еще свечей. Против света я с трудом разбирала фигуру незнакомца. Я только увидала высокого мужчину. При моем появлении он вскочил на ноги, сорвал шляпу и склонился в низком поклоне.
– Миледи!
Я не унижу себя, таращась на склонившуюся передо мной золотисто-каштановую шевелюру.
– Итак, сэр? Что вы хотите нам сообщить? Он поднял голову. Такой высокий… и это лицо в полутьме. В его глазах был вопрос, насмешка, нахальство. Вдруг я вспомнила о своем забрызганном грязью, пропахшем запахами охоты костюме для верховой езды, промокших башмаках, красном лице, о шляпе, исполосованной листьями и лишайниками от бешеной скачки по лесу.
Я услышала в его голосе подавленный смешок:
– Ваше высочество вышли ко мне… не совсем готовой к аудиенции. Я покорнейше прошу вас дать мне возможность сообщить вам новости в более подходящей обстановке.
Как он смеет мне приказывать? Делать замечания по поводу моей внешности?
Страх подхлестнул мой гнев:
